Прочертила мелом прямую линию для дефиле на дорожке в саду и принялась вышагивать.

На дворе стоял март, близкий к апрелю, черная земля пробивалась к солнцу, обнажая силу и готовность рожать.

Тонкая паутина льда, которой затягивались лужи ночью, к обеду таяла, птичьи стаи атаковали старую грушу у входа во двор, под забором орали кошки, привлекая самцов.

Весенняя капель, прозрачный воздух, первые лужи и первые птицы – вечные спутники любовной лихорадки, ввергали меня в уныние. Эта атрибутика не несла в моем случае никакой смысловой нагрузки.

Зачем мне прелести весны, если у меня такая узкоспецифическая задача – найти донора спермы?

Конечно, я не отказалась бы от вечной любви, как в женских любовных романах. Но за прошедшую зиму демографическая ситуация в городке не изменилась. Как существовал дефицит непьющих, сильных, ответственных мужчин, так и остался, если не обострился. И весна с этой своей откровенностью, близкой к распущенности, с признаками настоящей жизни, немного травмировала меня.

– Пятки вместе, – повторяла я, наступая на прямую линию, – носки врозь.

С книжкой на голове, пропустив под локтями за спиной длинную линейку, какими пользуются закройщики, я напоминала себе героиню фильма «Служебный роман» – Людмилу Прокофьевну Калугину. Чувствовала я себя при этом отвратительно, но мысль, что Дашкино пророчество сбылось и я на самом деле привлекла маньяка, заставляла меня снова и снова дефилировать по линии.

Стоило представить, как маньяк идет по улице под моими окнами, собственноручно опускает письмо в мой почтовый ящик, и у меня открывалось второе дыхание. «Пятки вместе, носки врозь…» – посмотрим, что скажет подруга через месяц-другой.

Тут я почувствовала какое-то беспокойство, подняла глаза и – о, ужас! – в окне соседнего дома увидела обнаженный мужской торс!

К сожалению, мужчина исчез прежде, чем я успела его разглядеть.

Все-таки вставать в четыре утра – не полезно для здоровья. Полезно вставать, когда в окна заглядывает солнышко.

Мечтая о лете, я сбросила Триша (это мой кот-перс кремового окраса) с постели, совершила ежедневные утренние процедуры и вышла на веранду.

Окна соседнего дома были освещены. Интересно, интересно…

Соседний дом с осени пустовал – старенькую бабушку Надю похоронили незадолго до первого снега. По какой-то странной закономерности, бабушка Надя была второй старушкой, окончившей земную жизнь в этом доме. Последний приют всех старушек Заречья – так и хотелось поместить на фасаде вывеску.

Зимой нас с домом объединял страх одиночества: он скрипел и хлопал незапертой дверью на чердак, словно призывал обратить на себя внимание.

Любопытно, кто мои новые соседи?

Наполненное жизнью, мартовское, близкое к апрелю утро навевало тоску по материнству, я вспомнила про анонима, про Даму, и настроение упало.

В отвратительном состоянии духа я погрузилась в ПАЗ, в компании голосистых «операторов машинного доения» прибыла на ферму, прошла мимо доски объявлений и прочитала сообщение о собрании коллектива.

Собрание так собрание: пусть хоть что-то нарушает однообразное течение нашей жизни.

Собрание проходило в красном уголке.

Уголок был в свое время оформлен «истинными ленинцами» и отражал вкусы эпохи развитого социализма: длинный, массивный стол со стульями на возвышении у противоположной от входа стены, несколько рядов клубных кресел, тяжелые плюшевые портьеры на окнах, гипсовые бюсты К. Маркса, Ф. Энгельса и В. Ульянова-Ленина в окружении фикусов и Доска почета.

Красный уголок оберегали души вождей – иначе как объяснить, что, собираясь здесь, коллектив теряет всякую связь с реальностью, начинает сравнивать зарплаты, которые являются коммерческой тайной, между прочим, и требует делить все «поровну».

Ряды кресел постепенно заполнились доярками, скотниками и техниками. Как обычно, между ними шла перебранка и выяснение должностных обязанностей.

– Колька, чтоб тебя, гада, разорвало, ты почему не прочистил насос вовремя?

Закаленный в боях Колька лениво отбрехивался:

– Все я прочистил, технику менять пора, и не ори, я тебе не Гришка твой, юбку задеру, надаю по заднице, чтоб знала. Совсем вы, бабы, страх потеряли.

– Ты поговори еще, я вот Палычу на тебя докладную напишу!

– А ты писать-то умеешь, Клавдя?

– Напишу – тогда увидишь.

– Чего ты взъелась на ровном месте? – сменил тактику Колька. – Давно не топтал тебя твой Гришка? Или у тебя критические дни?

Диалог был пересыпан ненормативной лексикой, и я ждала, что Клавдя сейчас загнет что-нибудь из репертуара скотника Тимофея – тот вообще разговаривал только по-матерному. Однако ответ Клавди был скомкан появлением начальства.

Наш управляющий – Геннадий Павлович Рысаков, в народе Гена Рысак, был хорошим мужиком, трудягой и хозяйственником, но дела на ферме шли все хуже и хуже.

Мне иногда казалось, что весь коллектив фермы – сборище неудачников, погрязших в навозе и мате. Только благодаря здравому смыслу мне удавалось сохранять невозмутимость.

Рысак вел гостя – крепкого лысого мужчину… Что-то знакомое мелькнуло в небольших карих глазах, прямом, красивой формы носе и упрямо сжатых губах – это был вчерашний истопник! Я задушила в себе желание сползти под кресло.

А этому-то что здесь понадобилось?

У нас, конечно, была котельная с банькой, где парились труженики фермы, но они справлялись без истопника, своими силами.

Начальство с гостем направилось к столу.

Гена разложил какие-то бумаги, раскрыл свой потрепанный поминальник и оглядел присутствующих скорбный взглядом. Наверное, так смотрят приемные родители на усыновленное чадо, оказавшееся вместилищем всех пороков.

Истопник Арсений устроился рядом с Геннадием Павловичем и с интересом принялся разглядывать народ.

Я подглядывала за Арсением из-за спин доярок и напрягала слух.

В карих глазах истопника плескалось любопытство, азарт и черт знает что еще, не поддающееся прочтению. Разглядывать в красном уголке, кроме бюстов вождей, особенно было нечего, и истопник скоро погрузился в свои истопницкие думы.

Гена Рысак начал собрание с перечисления причин, по которым наше хозяйство работает в убыток: дорогая электроэнергия, корма для животных, низкие надои и низкие закупочные цены на сырье (то есть молоко) и, конечно, высокие зарплаты (вот уж никогда бы не подумала) и кредит. Зал неодобрительно загудел:

– Говори по существу!

– Палыч, что мы, не знаем, что ли?

– По существу? Хорошо! – как в омут головой бросился, с отчаянной решимостью изрек Гена. – К нам приехал товарищ из областного центра, он предлагает коллективу решить свою судьбу. Мы можем продать паи, объединиться с другими фермерскими хозяйствами и стать наемными работниками.

В зале наступила устрашающая тишина. Слышно было, как радостно забились сердца честных тружеников в ожидании скандала. «Эх, Гена, Ге на, – вздохнула я, – кто ж так руководит коллективом? Надо же подготовить людей, зачем так – в лоб?»

Видимо, те же мысли промелькнули в голове истопника Арсения, потому что в тишине раздался его баритон:

– Ой, сейчас меня бить будут!

– Легко!

– Не ты нас породил, не тебе убивать!

– Катись обратно в город!

Арсений с невозмутимым видом выслушал все выкрики, встал со своего места и поднял руку, подражая вождю мирового пролетариата.

Грозовые раскаты постепенно стихли.

Арсений обладал не только завораживающим голосом, но и даром проповедника. Говорил истопник замечательно, слушала бы и слушала. Из его складной речи выходило, что, избавившись от земельных паев, мы тут же приобретем новую технику, сможем расплатиться с кредитом и вообще соорудить из хозяйства компактный рай. Арсений оказался лихим истопником, видимо, в кочегарке у самого черта подрабатывал.

Гена Рысак наконец заглянул в свой поминальник и с опозданием представил гостя: