- Нет, - вполголоса отозвался эльф, не шевельнув даже пальцем.
- А Бел?
- Тоже нет.
- Тогда чего мы ждем?
- Наслаждаемся тишиной и покоем, пока есть такая возможность.
- И теплом, - довольно кивнула Белка, соизволив, наконец, потянуться и открыть глаза. - Ох, как же хорошо, когда рядом есть такая замечательная грелка…
- Точно, - невинно отозвался Шранк. - Главное, большая и почти вечная.
Таррэн тихонько фыркнул и стремительным движением поднялся, открыв любопытным взглядам абсолютно сухую лесную подстилку, где тлели нагретые его телом листья, и виднелся четко очерченный, слегка вплавленный в кору могучей ели силуэт, от которого все еще вился слабый дымок.
Линнувиэль устало подтянул плащ на онемевшее плечо и с трудом поднялся. Кажется, за ночь рука здорово опухла, зато полностью потеряла чувствительность и почти не болела. Правда, вместо нее теперь упорно ныло все остальное тело, но слепящих искр в глазах больше не было. И значит, у него есть неплохой шанс добраться до Борревы на своих ногах, а там - первая же лавка травника, и можно будет попробовать избавиться от неизвестной заразы. Лишь бы дотянуть.
Младший Хранитель украдкой отер повлажневшее лицо, искренне радуясь тому, что в его народе не принято вмешиваться в чужие проблемы, а если кто и заметит, то спишет на недавний дождь. Затем помотал головой, прогоняя разноцветные круги перед глазами, и побрел прочь, медленно переставляя одеревеневшие ноги да стараясь не слишком сильно шататься. Кажется, эта ночь вымотала его сильнее, чем утомительный день в седле. Его почти постоянно колотил озноб. Кости ломило, мышцы то и дело сводило, вынуждая искать удобное положение. От каждого движения прошибает пот, будто в жаркой пустыне очутился. И холод, невыносимый холод, приходящий на смену ненормальной жаре. Глаз он за эту ночь почти не сомкнул, но если вдруг удавалось ненадолго уснуть, оттуда вновь вырывала или немилосердная боль, или кошмары, или смутное ощущение мимолетного, едва уловимого, но вполне различимого в какофонии лесных запаха аромата. Тонкого аромата знаменитого эльфийского меда, которому здесь неоткуда было взяться.
- Линни, друг мой ушастый, тебе помочь? - догнал его звонкий голосок.
Темный эльф из последних сил выпрямился.
- Нет, спасибо. Не привык, знаешь ли, посещать кусты в такой сомнительной компании.
- Ну-ну, - с сомнением протянула Белка, едва заметно хмурясь. - Смотри, если заблудишься - крикни.
- Чтоб я, да заблудился? - криво усмехнулся Хранитель, старательно прогоняя противные мушки перед глазами.
- А что? Вдруг тебя вчера по голове слишком сильно ударили? Остроухие на поверку бывают такими ранимыми…
- Это не про меня, - прошептал Линнувиэль, цепляясь за ближайший ствол и уже раскачиваясь из стороны в сторону. - Не надейся.
- Ага. Тогда рану перевяжи потуже, герой, а то кровищей воняет так, что меня рвотные позывы скоро замучают!
- Ну, хоть что-то…
- Чего? - не поняла пропавшая за деревьями Белка.
- Хоть что-то способно тебя довести, - хрипло выкашлял эльф и рухнул, наконец, на мокрую траву без движения. - Даже приятно, что по моей вине.
- Дурак ушастый! - неожиданно насупилась она, резко отворачиваясь от кустов, за которыми пропал остроухий упрямец, и сердито протопала к нетерпеливо ожидающему Каррашу. А Темный, непроизвольно умывшись росой, отдышался, с немалым трудом сел, размотал насквозь промокшие тряпицы и, пользуясь моментом редкого одиночества, принялся подрагивающими от слабости пальцами отдирать ткань от почерневшей кожи. Кажется, зря он промолчал вчера, не рискнув обратиться за помощью к Таррэну. Зря тянул время, потому что за ночь вокруг четырех глубоких отметин от зубов появился широкий черный ободок наподобие того, каким встречала своих жертв Черная Смерть. А под ним - некрасивый вал воспаленной плоти, из-под которого вдруг начала просачиваться подозрительно потемневшая кровь.
- Дурак, - неслышно согласился эльф с невидимой Гончей, разглядывая безобразно оплывшую рану. Осторожно стер красные разводы, наложил заранее припасенные травки, уже понимая, что толку от них немного, после чего снова замотал и потуже стянул, скрипнув зубами от хлестнувшей по оголенным нервам боли. Он еще немного посидел, измученно прислонившись затылком к шершавой коре, кое-как привел одежду в порядок и, сильно пошатнувшись, со стоном поднялся. А когда сумел поднять глаза и взглянуть на давшее ему опору дереву, то вздрогнул от неожиданности и невесело улыбнулся: могучий ясень укоризненно шелестел мокрыми ветками, стряхивая на растрепанную голову своего неразумного сына холодную влагу. Будто плакал над его глупым упрямством и заранее скорбел по тому, кто больше никогда не увидит родного Леса.
Раненый зверь всегда стремится к логову, как тяжело страдающий человек из последних сил ползет в сторону дома и стен, в которых когда-то родился. Живые не любят умирать, но если вдруг приходится, то они инстинктивно тянутся к родным. К теплу и уюту, среди которых выросли, возмужали и которые хочется увидеть в последний раз. Для эльфа все немного иначе. Для Темного эльфа - тем более, ибо нет для него большей радости, чем перед смертью встретить дальнего родственника своего Родового дерева. А он такого родственника уже встретил и только сейчас, под сенью горько плачущего ясеня, неожиданно осознал, что обратного пути нет: неизвестный яд сожжет его изнутри. Уничтожит, спалит, сожрет, как пожирает сухую ветку жаркое пламя костра. Здесь не поможет магия, не спасут никакие силы, потому что звери Проклятого Леса не поддаются никаким заклятиям. И яды их тоже.
Вот уже девять эпох не поддаются, а потому он обречен.
Линнувиэль устало прижался щекой к шершавому стволу и закрыл глаза. Что ж, значит, судьба. Значит, так суждено, что оказавшаяся ядовитой гиена (единственная из всей стаи!) сумела цапнуть именно его. Никого больше не поранила, а вот его - мага, которому строго запретили пользоваться своей силой, смогла. Как такое стало возможно? Кто и зачем так жестоко подшутил? Он не знал, да и не было смысла гадать о причинах: дело сделано, приказ Владыки не привлекать внимания будет скрупулезно выполнен, а Хранитель… что ж, скоро повелитель найдет ему достойную замену. Тем более, если последнего Младшего он, вероятнее всего, выбирал именно с тем расчетом, чтобы отправить когда-нибудь в Серые Пределы. За сыном и новой надеждой, которой уже не суждено будет сбыться. Да, наверное, так и есть: вряд ли тысячелетний маг не предчувствовал близкий Уход. Вряд ли мог упустить момент увядания, который начался не год и не два тому назад. Повелитель всегда был хорошим стратегом, а потому наверняка готовился заранее. И вот теперь, когда пришло время, наконец, использовал свой тщательно продуманный козырь - единственного в Темном Лесу Хранителя, которого Торриэль мог принять и выслушать. А дойдет ли тот Хранитель обратно или нет, уже неважно. Его задача выполнена. Осталось только довести ее до конца - до туда, до куда хватит сил.
- А потом можно и порадовать Ледяную Богиню, - улыбнулся Линнувиэль собственной вымученной шутке. После чего погладил теплую кору родича и, вздохнув, нетвердой походкой отправился обратно. Он должен дойти. Просто обязан закончить этот путь достойно. И сделает все, как надо. Дойдет, сумеет, справится. Никто не узнает, до чего трудно делать эти последние шаги. Никто не поймет и не увидит его личного ада. Не должны увидеть, а значит, я не покажу.
Младший Хранитель сжал зубы и, гордо вскинув голову, резко выпрямился. Позвоночник немедленно стегнуло немилосердной болью, в глазах опасно потемнело, внутри что-то с противным звуком лопнуло, а на языке появился знакомый соленый привкус, но с побелевших губ не сорвалось ни единого звука. Ни стона, ни проклятия, ни даже вздоха. Нет, он не сдастся, не упадет и не отступит. Не станет скулить умирающей дворняжкой, которую проезжающие мимо пилигримы жестоко пнули под ребра. Он не станет просить милости у судьбы и не склонится перед ее роком. А пройдет дальше столько, сколько сможет, будет по-прежнему спокоен, невозмутим и бесстрастен, как и полагается Перворожденному. Проводит молодого лорда хотя бы до Борревы. Да, именно до нее, потому что на большее явно не хватит сил. Но до нее я доберусь во что бы то ни стало. Клянусь. Что же касается смерти… плевать. Пусть приходит, холодная гостья. Я давно ее жду.
