«Если он решится, то появится сию минуту, так как по его расчетам я должен сейчас менять рожок!» — подумал он. Но он не появился. Дато почти испугала перспектива так и уйти, не увидев его. Он сорвал кольцо с последней гранаты, отпустил рукоятку предохранителя, секунду подождал, ощущая вибрацию механизма детонатора, и бросил в сторону лестницы, с удовлетворением ощутив, как взрывная волна рванула его одежду.
— Выходи, сука! — заорал и длинной очередью опустошил магазин. Лихорадочно меняя его, почувствовал как задрожали руки.
Он появился прежде, чем Дато успел передернуть затвор и дослать патрон, но не на лестнице, как он предполагал. Боковым зрением лишь на миг увидел Дато над капотом «Виллиса» его лоб и вылетающие из-под него огненные точки.
Очередь мягко врезалась в его грудь и отбросила назад, на асфальт перед входом в вестибюль. Жар и движение первых трех или четырех пуль в груди он ощутил так, как, может быть, матери ощущают движение плода в своем лоне. Остальные прошили ему живот и причинили сильную боль, от которой перехватило дыхание. Он рухнул навзничь, и тут же невыносимая боль пронзила грудь, изорванную первыми пулями. Силы мгновенно покинули его. Он даже не заметил, когда из рук выпал пулемет. А ведь всегда говорил себе, что, если его ранят, ни за что не выпустит из рук оружие, как другие.
Поднять выпавший пулемет у Дато уже не было сил. Изрытый гусеницами танка асфальт показался ему мягким, наверное, потому, что, упав, он просто не почувствовал боли от падения. Но он был еще жив и, шаря неверной рукой, потянулся к лежащему рядом пулемету. Прилагал неимоверные усилия, чтобы вдохнуть хоть глоток воздуха в переполненные кровью легкие, но это никак не удавалось.
Его противник исступленно завизжал. Дато не разобрал ни слова, но в ту же секунду почувствовал, что рядом с ним, сбоку, упала граната. Дато не видел ее и потому не очень испугался.
«Когда лимонка взорвется, подойдет и опустошит в меня весь рожок!» — как-то безразлично подумал он, и ему захотелось, чтобы все это кончилось как можно скорее, чтобы больше не мучили безжизненные, тяжелые как камень, истерзанные легкие и чтобы, наконец, пришло облегчение. Сейчас он уже чувствовал отвращение к своему непослушному, изнемогающему от боли телу и хотел от него избавиться. Только сейчас он, наконец, понял, как устал и как хотел отдыха и покоя.
