— Подъезжайте к дому.

Раздался вой электрического мотора, и ворота медленно открылись. Когда я поехал по дорожке, из-за деревьев появилась большая трехэтажная вилла. К центральной части особняка, построенной из серого камня, примыкали окрашенные в белый цвет деревянные крылья. Большинство арочных окон были оборудованы ставнями и украшены мозаикой из волнистого стекла. Возраст дома мог колебаться от шести месяцев до века. Короткий лестничный пролет вел к веранде с колоннами, где меня ожидал Эммет. Небольшие размеры участка и подступавшие к нему деревья создавали ощущение уюта и уединенности. Единственным звуком цивилизации был гул реактивного самолета, парившего где-то за низким облаком и спускавшегося к аэропорту. Я остановился перед гаражом, в котором виднелась машина Эммета, и, прихватив с собой сумку, направился к крыльцу.

— Простите меня, если я покажусь вам немного усталым, — сказал Эммет после нашего рукопожатия. — Мы только что прилетели из Вашингтона, и я действительно чувствую себя разбитым на куски. У меня есть правило — не встречаться ни с кем без предварительной договоренности. Но вы упомянули о фотографии и возбудили мое любопытство.

Его одежда соответствовала манере речи. Очки имели модную оправу из черепахового панциря. Темно-серая куртка сочеталась с зеленовато-синей рубашкой. Ярко-красный галстук демонстрировал мотив фазаньих перьев. Из нагрудного кармана торчал уголочек шелкового носового платка. Вблизи под оболочкой пожилого человека я увидел в нем молодого парня — возраст сделал его нечетким, но он прекрасно сохранился. Эммет не спускал глаз с моей сумки. Он хотел, чтобы я показал ему фотографию прямо на крыльце. Но у меня был навык в таких делах. Я ждал приглашения в дом, и ему в конце концов пришлось сказать:

— Отлично. Прошу вас, входите.

Дом имел блестящие деревянные полы. В воздухе пахло вощеной полировкой и высохшими цветами. Вокруг царила прохладная атмосфера нежилого здания. На лестничной площадке громко тикали старинные часы. Я слышал, как миссис Эммет говорила по телефону в другой комнате.

— Да, он приехал сюда, — произнесла она.

Затем я услышал удалявшиеся шаги. Ее голос стал неразборчивым и вскоре затих. Эммет закрыл переднюю дверь.

— Вы разрешите взглянуть на снимок? — спросил он.

Я вытащил фотографию и передал ее ему. Приподняв очки на серебристый «ежик» волос, он подошел к окну. Глядя на подтянутую фигуру Эммета, я догадался, что он занимался спортом: возможно, теннисом или гольфом.

— Да-да, — сказал он, поворачивая черно-белый снимок к блеклому зимнему свету.

Эммет наклонял фотографию под разными углами и подносил ее к длинному носу, словно эксперт, проверявший подлинность картины.

— Я почти не помню тот период времени.

— Но это же вы?

— Определенно! В шестидесятые годы я не сходил с афиш «Драмата» [40]. О боже! Как это было давно!

Он засмеялся и подмигнул своему молодому изображению на снимке.

— Драмат?

— Что вы сказали?

Он поднял голову.

— Ах да. Йельская ассоциация драматических театров. Когда я приехал в Кембридж для защиты докторской степени, мой интерес к театру был еще силен. Увы, мне удалось отыграть на Рампе только один сезон, а затем бремя работы заставило меня завершить карьеру артиста. Я могу оставить себе это фото?

— Боюсь, что нет. Но, если нужно, я могу выслать вам копию.

— Да? Это было бы очень великодушно.

Он повернул снимок и осмотрел обратную сторону.

— «Кембриджские вечерние новости». Вы должны рассказать мне, откуда у вас этот снимок.

— С удовольствием, — ответил я и снова выдержал паузу.

Наш разговор походил на игру в карты. Он бы не поддался на трюк, если бы я не вынудил его. Маятник больших часов несколько раз качнулся взад и вперед.

— Пройдемте в мой кабинет, — сказал Эммет.

Он открыл дверь, и я проследовал за ним в комнату, напоминавшую часть лондонского клуба, в который меня водил Рик. Темно-зеленые обои, книжные полки от пола до потолка, библиотечные лесенки, выпуклая мебель с коричневой кожаной обивкой, большая медная подставка в виде орла для чтения книг, бюст римского аристократа и слабый запах сигар. Одну из стен украшали памятные знаки: грамоты, призы, дипломы и множество фотографий. Я увидел Эммета с Биллом Клинтоном и Элом Гором, с Маргарет Тэтчер и Нельсоном Манделой. Я мог бы назвать и другие великие фамилии, если бы знал, кем были эти люди. Немецкий канцлер. Французский президент. Тут имелся снимок с Лэнгом (улыбка плюс рукопожатие) на какой-то вечеринке с коктейлями. Эммет заметил мой взгляд.

— Стенд моего эгоизма, — с улыбкой произнес он. — Мы все имеем нечто подобное. Считайте его аналогом аквариума в кабинете дантиста. Присаживайтесь. Боюсь, что я могу уделить вам лишь несколько минут. Сожалею, но таковы обстоятельства.

Я устроился на твердой коричневой софе, а он занял кресло за столом, которое могло кататься на колесиках. Эммет небрежно закинул ноги на стол, показав мне слегка потертые подошвы своих туфель.

— Расскажите мне о фотографии, — попросил он меня.

— Я работаю с Лэнгом над его мемуарами.

— Я знаю. Вы уже говорили. Бедняга Лэнг. Какой скандал разгорелся с этим Гаагским судом. Что касается Райкарта, то, на мой взгляд, он был худшим министром иностранных дел со времен Второй мировой войны. Не следовало назначать его в правительство. Но если Международный суд будет вести себя так глупо, то Лэнг скоро станет мучеником и национальным героем. А значит…

Он сделал округлый жест рукой, словно что-то щедро предлагал.

— …вы получите бестселлер.

— Как хорошо вы с ним знакомы?

— С Лэнгом? Я почти не знаю его. Вы удивлены?

— Почему же он упоминает вас в своих мемуарах?

Эммет выглядел ошеломленным.

— Теперь пришла моя очередь удивляться. И что он написал?

— Вот цитата из последней главы.

Я вытащил из сумки соответствующую страницу и прочитал:

— «Пока эти нации — имеются в виду англоязычные народы — стоят вместе, свобода в безопасности. Однако как только они начинают ссориться друг с другом, тирания тут же набирает силу». И еще Лэнг добавляет: «Я полностью согласен с этим заявлением».

— Довольно мило с его стороны, — сказал Эммет. — По моему мнению, его чутье премьер-министра было великолепным. Но это не означает, что мы с ним имели дружеские отношения.

— А как же тот снимок? — спросил я, указав на его «стенд эгоизма».

— Ах, это.

Эммет небрежно махнул рукой.

— Он был сделан на приеме в «Клэридже» [41], когда мы отмечали десятую годовщину Аркадианского института.

— Аркадианского института? — повторил я.

— Небольшая организация, в которой я состою. Она очень строго относится к выбору членов, поэтому неудивительно, что вы не слышали о ней. Премьер-министр удостоил нас своим присутствием. Это был чисто официальный визит.

— Но вы должны были знать Лэнга по Кембриджу, — настаивал я.

— Ну что значит «должен был знать»? Наши пути сошлись на сцене. Один летний сезон, и все закончилось.

— Может быть, вы что-то вспомните о нем?

Я вытащил свой блокнот. Эммет посмотрел на него с таким видом, словно я достал револьвер.

— Простите, — сказал я. — Хотя бы пару слов, если вы не против?

— Все нормально. Валяйте. Я просто немного сбит с толку. Никто и никогда не спрашивал меня о том кембриджском периоде и о моем знакомстве с Лэнгом. До встречи с вами я и сам не вспоминал об этом. Вряд ли я смогу рассказать вам что-то интересное.

— Но вы ведь выступали вместе, верно?

— В одном спектакле. На летнем ревю. Я даже не помню, как он назывался. Там были сотни исполнителей.

— То есть Лэнг в ту пору не произвел на вас впечатления?

— Никакого.

— Хотя он и стал премьер-министром?

— Если бы я знал, что он займет такую должность, то, конечно, постарался бы узнать его получше. Но за свою жизнь я пожимал руки восьми президентам, четырем папам и пяти британским премьер-министрам. И никто из них не показался мне выдающей личностью.