— Книга содержит потенциально секретные материалы, раскрытие которых еще не одобрено кабинетом министров. К тому же существует риск, что определенные средства массовой информации предпримут любые бессовестные действия, чтобы завладеть этим текстом. Возможная утечка данных подвергнет опасности рекламную кампанию издательства, с которым мы заключили контракт.

— Ты действительно засунула всю книгу в эту маленькую штучку? — спросил Лэнг.

— В нее можно поместить больше сотни таких книг, — терпеливо ответила Амелия.

— Потрясающе, — сказал Лэнг, покачав головой. — Знаете, что хуже всего в жизни таких людей, как я?

Он с громким хлопком закрыл книгу и положил ее на полку.

— У вас нет контакта с миром. Вы не ходите в магазин. Кто-то делает за вас все дела. Вы не имеете в карманах денег. Если мне нужна наличность, я должен попросить ее у одной из секретарш или у одного из охранников. Я ничего не могу делать сам. Я не знаю многих вещей… Как называется эта штуковина? Ведь я действительно не знаю.

— Флэшка?

— Видите? Я даже понятия об этом не имел. Или вот другой пример. На прошлой неделе мы с женой ужинали с какими-то людьми в Нью-Йорке. Они всегда очень щедро угощали нас, поэтому я сказал: «Послушай, Рут, сегодня вечером по счету платим мы». Я дал управляющему мою кредитную карточку, и он вернулся через несколько минут, краснея от смущения. Оказалось, что возникла проблема. Там есть полоска, которая служит электронной подписью.

Он вскинул руки и усмехнулся.

— А моя карточка была не активирована.

— Вот! — возбужденно воскликнул я. — Именно такие детали нам и нужно вставить в книгу. Никто не знает о подобных ситуациях.

Лэнг испуганно расширил глаза.

— Я не могу вставлять в мемуары всякие глупости. Люди подумают, что я идиот.

— Но эта история очень человечна. Она показывает, на что похожа ваша жизнь.

Я знал, что мы подошли к критическому моменту. Мне нужно было создать у него настроение, которое требовалось для плодотворной работы. Обойдя край стола, я остановился перед Лэнгом.

— Почему бы нам не сделать вашу книгу непохожей на другие мемуары? Почему бы вам не рассказать людям правду?

Он рассмеялся.

— Тогда это действительно будет сделано впервые.

— Вот именно. Расскажите людям, на что похожа жизнь премьер-министра. Оставим политическую кухню в покое. О ней может написать любой скучный пожилой человек.

Я едва не процитировал Макэру, но в последнее мгновение мне удалось удержаться от этого.

— Сделайте акцент на материале, который никто не ожидает услышать от вас, — на повседневном опыте управления великой страной. Что вы чувствовали по утрам? Что вас напрягало? На что похожа эта изоляция от обычной жизни? Каково быть объектом обожания и ненависти?

— Нет уж, спасибо.

— Людей очаровывает не политика. Кого вообще волнует политика? Нас очаровывают люди — подробности из личной жизни высокопоставленных персон. Вы считаете такие детали естественными для себя. Они обычны для вас. Поэтому вы не можете выделить те факты, о которых хочет знать читатель. Их нужно вытянуть из вас. Для этого я, собственно, и здесь. Вместе мы можем сделать книгу не для политических обозревателей, а для простых смертных.

— Мемуары для обывателей, — сухо заметила Амелия, но я проигнорировал ее, и, что более важно, так же поступил мой собеседник.

Теперь он смотрел на меня по-другому. Глаза Лэнга засияли интересом, как будто в его черепе включилась лампочка.

— Многие прежние лидеры не справились с этой задачей, — продолжил я. — Они были слишком неповоротливыми. Слишком неловкими. Слишком старыми. Если бы они сняли жакет и галстук, а затем переоделись…

Я жестом указал на его одежду.

— …в спортивный костюм, например, то это выглядело бы фальшиво. Но вы другой. Вот почему вам нужно написать совершенно особые мемуары для молодого поколения.

Лэнг не сводил с меня пристального взгляда.

— Что ты думаешь, Амелия?

— Мне кажется, вы созданы друг для друга. Я начинаю чувствовать себя третьей лишней.

— Вы не против, если мы начнем записывать? — спросил я. — В разговоре может промелькнуть что-то полезное. Не волнуйтесь. Диски будут вашей собственностью.

Лэнг пожал плечами и жестом указал на мой «Уокмен». Когда я нажал на кнопку записи, Амелия вышла из комнаты и тихо прикрыла за собой дверь.

— Знаете, что потрясло меня больше всего? — сказал я, передвигая кресло, чтобы сесть лицом к нему. — Вы, в традиционном смысле слова, не были политиком. Хотя вашу карьеру можно назвать невероятно успешной.

Это был вид жесткого опроса, на котором я специализировался.

— Я имею в виду, что ваша юность выглядит довольно обычной. Никто не ожидал, что вы станете политиком, верно?

— Господи! — воскликнул Лэнг. — Действительно, никто не ожидал. Я абсолютно не интересовался политикой — ни в детстве, ни в юности. Люди, одержимые политикой, казались мне странными психами. Честно говоря, я и сейчас так думаю. Мне нравилось играть в футбол. Нравились фильмы и театр. Позже я стал ухлестывать за девушками. Но я никогда не думал, что стану политиком. Даже в студенческие годы я относился ко многим общественным деятелям как к законченным придуркам.

Бинго, подумал я. Мы общались только две минуты, а у меня уже было потенциальное начало книги: «Я абсолютно не интересовался политикой — ни в детстве, ни в юности. Люди, одержимые политикой, казались мне странными психами. Честно говоря, я и сейчас так думаю…»

— А что изменилось? Что втянуло вас в политику?

— Вот именно, втянуло, — со смехом сказал Лэнг. — Уехав из Кембриджа, я почти год мотался без дела, надеясь, что спектакль с моим участием поможет мне устроиться в один из лондонских театров. Но этого не произошло, и я начал работать в банке. В ту пору мне приходилось жить в мрачной полуподвальной квартире в районе Лэмбет. Я оплакивал свою судьбу, потому что все мои друзья из Кембриджа уже работали на Би-би-си или вели свои программы на радио. Однажды — я помню, это было воскресенье, дождливый день, когда не хочется вставать с постели, — кто-то постучал в мою дверь…

Историю о том дождливом воскресенье он рассказывал, наверное, в тысячный раз, но вы не догадались бы об этом, глядя на него сейчас. Он сидел в кресле, улыбался своим воспоминаниям и произносил те же самые слова, что и всегда, используя старые отрепетированные жесты. Вот Лэнг изобразил жестом стук в его дверь. А я изумлялся, каким прожженным артистом он был — настоящим профи, который делал хорошее шоу независимо от того, состояла ли его аудитория из одного человека или из миллиона зрителей.

— …И этот «кто-то» не уходил. Он стучал и стучал. Тук-тук-тук. Честно говоря, я немного выпил предыдущим вечером, и, как вы сами понимаете, у меня адски болела голова. Я накрылся подушкой. Но назойливый посетитель не унимался. Тук-тук-тук. Поэтому я постепенно выбрался из постели. Могу поклясться вам, что делал это частями: сначала ноги, потом руки и так далее. Натянув одежду, я открыл дверь и увидел на пороге девушку — прекрасную девушку. Она попала под дождь и промокла насквозь. Ее можно было выжимать, но она, казалось, не замечала ничего вокруг. Девушка начала рассказывать мне о местных выборах. Такая эксцентричная речь! Должен признаться, я даже не знал, что проходили какие-то выборы. Тем не менее мне хватило ума притвориться, что я очень заинтересован ее агитацией. Я пригласил девушку в дом, угостил ее чашкой чая и уговорил просушить промокшую одежду. Так получилось, что я влюбился в нее. И вскоре мне стало ясно, что если я хочу еще раз увидеть ее, то должен взять одну из листовок и прийти в следующий вторник на встречу активистов местной партии. Что, в общем, я и сделал.

— И это была Рут?

— Да, это была Рут.

— А если бы она состояла в другой политической партии?

— Я отправился бы следом за ней и присоединился к любой из партий.

Он взглянул на меня и быстро добавил: