Но пронаблюдать не удалось.

Люди Папы тут же открыли по охранникам стрельбу в упор. Переступая через мертвые тела, они вламывались во все двери и стреляли во всех, кто попадался на пути. Разбираться было некогда. Так убили нескольких сотрудников администрации, электрика, уборщицу и личного повара Блюма.

В караулке – казарме внутри здания – люди Папы устроили побоище и принялись рыскать по первому этажу, обрывая телефонные провода и громя видео– и оргтехнику.

Заговорщики поймали кураж, почувствовали вкус крови, и он им понравился. Страх улетучился. Развязанная ими бойня сместила все человеческие акценты: убить себе подобного стало легче, чем пощадить.

Стрельба привлекла сюда охранников со второго этажа. Не понимая, в чем дело, бойцы скатывались по лестнице – посмотреть… и тут же получали пулю в лоб.

Диспетчерский пункт, откуда люди Папы вели наблюдение за террористами, был захвачен в первую очередь. Здесь сидели инженер и дежурный. Инженер молча поднял руки и улыбнулся головорезам: ему было все равно, на кого работать. Дежурный хотел было последовать примеру инженера, но его пристрелили, им нужен был только инженер.

Начальник личной охраны не ожидал от Папы столь решительных действий, и потому на него напал столбняк. Да, Папа перехитрил его, ловко использовав террористов для «военного переворота».

Его телефон, конечно же, не работал. Да что там телефон! Ему даже не дали выйти из собственного кабинета. Заговорщики чем-то подперли дверь снаружи и поставили у двери своего бойца. Начальник личной охраны ждал Папу. Он не сомневался, что тот войдет сюда, чтобы праздновать свою победу. Что ж, начальник личной охраны был готов пойти на любые условия, даже стать рядовым охранником, лишь бы ему сохранили жизнь. Теперь он томился в четырех стенах с револьвером в руке и ждал Папу. И Папа действительно вошел к нему. Правда, ненадолго.

– Где Блюм прячет слитки? – спросил он бледного начальника охраны, принимая от него личное оружие и по-хозяйски разваливаясь в его кожаном кресле.

– Под землей, в районе радиостанции. Хранилище где-то там! – Начальник личной охраны робко улыбнулся.

– А ты, выходит, ничего не знаешь? – усмехнулся Папа, взял из пепельницы обгорелую спичку и, расщепив, стал ковырять ею в зубах.

– Меня он не посвящал… Хранилищем занимались его телохранители. Я ничего не знаю.

– Не посвящал, не знаю… Верю! Но тогда, выходит, жить тебе незачем! – философски изрек Папа и, выплюнув спичку на ковер, застрелил начальника личной охраны.

Теперь обратного пути у Папы не было.

Пожалуй, и с Блюмом церемониться теперь не имело смысла. Важно было открыть хранилище и… И все же Папа желал, чтобы именно террористы ворвались к Илье Борисовичу первыми. Важен был сам факт вторжения, зафиксированный на пленку камерой наблюдения! А потом можно было предъявлять обывателям труп хозяина, якобы убитого террористами. Папа не хотел брать власть как кровавый диктатор. Он предпочитал демократический путь: пусть обыватели сами принесут ему эту власть на подносе…

Банда Папы кавалерийским наскоком овладела наиболее важными объектами Жемчужины. Зато на третьем этаже, где разместился Илья Борисович, стояла мертвая тишина, обеспечиваемая отличной звукоизоляцией стен, потолка и пола. Блюм любил тишину и недолюбливал людей в камуфляжной форме. Ему не нравились их грубость, звериные повадки и громкий смех. Поэтому вход им сюда был воспрещен. На этом островке тишины Илья Борисович терпел лишь своих телохранителей. Вышколенные и незаметные, как японские жены, они были как немые: никто не слышал от них ни слова.

Жили телохранители в смежных с апартаментами Блюма комнатах и появлялись на людях тогда, когда Илья Борисович «выходил в народ». Блюм любил пообщаться с народом, но делал это всегда в окружении своих широкоплечих ребят, вечно жующих резинку и смотрящих на окружающих, как на мебель…

– Блокируйте апартаменты! Можно пострелять для устрашения. Блюма не трогать. Сначала мне нужны ключи от хранилища и номера счетов в банках! Все, иду к вам!

Папа выключил рацию, вышел из диспетчерской и не спеша направился к апартаментам. По тактическим соображениям ему не хотелось появляться там прежде, чем его ребята закончат обрабатывать Блюма. Пусть потом Блюм приползет к нему на брюхе, прося защиты…

Папа взглянул на часы. Была половина десятого.

Дверь в квартиру Блюма оказалась не запертой на замок, и охранник влетел в комнату, с размаху грохнувшись на пол.

– Кто посмел! – раздался визгливый голос из-за двери.

Вслед за охранником в комнату проскочил подполковник с пистолетом в руках.

Он искал глазами маленького круглого человечка с живыми глазами. Таким описывали ему Блюма. Но маленького и кругленького хозяина он так и не нашел – его взгляд уперся в дуло автомата. Автомат не выстрелил, и Борис Алексеевич искренне удивился. Подняв глаза, подполковник увидел… Бармина. Тот опустил АКМ и усмехнулся.

– Зачем же двери ломать! – услышал подполковник голос Блюма и обернулся: за письменным столом на полу сидел Эдик и говорил голосом хозяина.

– А где… Блюм? – спросил Борис Алексеевич.

– Я за него! – ответил чревовещатель и вылез из-за стола, пялясь на Томилина – новое лицо в их компании. Потом он обратился к сидящему на полу охраннику: – Ну что, бо-бо головушка?

Бармин тронул за плечо Томилина. Тот обернулся и вскинул брови.

– Гена?! Значит, тебе не удалось вырваться отсюда!

– Почти удалось! – Бармин вздохнул. – Был уже на Материке, да только этот слиток чуть меня не угробил. Такая охота за ним началась!

– Значит, Слава Яковчук напрасно погиб. Это рентгенщик, мы с ним эту комбинацию с похищением вместе разрабатывали. Взяли сразу два слитка! Рассчитывали, что хотя бы один попадет на Материк. Корейцы помогли. Без их помощи у нас бы не получилось…

Внезапно из смежной комнаты выскочил толстяк и, захлебываясь от волнения, запричитал:

– Сюда! Скорей! Я же говорил! – Андрей Андреевич чуть ли не рвал на себе волосы. – Мы погибли!

Все бросились за толстяком. На столах была развернута радиостудия. Тут же стоял компьютер Блюма. Он был включен. Именно отсюда Илья Борисович выступал перед населением Объекта. Толстяк подскочил к бобинному магнитофону, рядом с которым были установлены микрофоны, и нажал клавишу.

После непродолжительного шипения раздался тревожный голос Блюма: «Сейчас двадцать два десять. Мне трудно говорить… – Он закашлялся. – Дым проник уже сюда, в аппаратную Жемчужины, и ест глаза. На первом и втором этажах бушует пламя. Я и те, кто здесь со мной, отрезаны огнем. Из соседних помещений доносится треск горящих панелей. Обращаюсь к тем, кто еще слышит меня. Коллеги, товарищи, братья! Только что нас постигло страшное несчастье. Произошло то, чего все мы не могли ожидать. Наш любимый город на краю гибели. Горят здания, гибнут люди – наши товарищи. Только что мне сообщили, что пылают жилые кварталы, горят нефтехранилище и ТЭЦ, взрываются цеха комбината. Уничтожена радиостанция! Смертельная опасность нависла над всеми нами, еще живыми. Чей-то злой гений задумал погубить нас! Но я верю, что еще не все кончено. Держитесь, братья! Рано или поздно помощь придет к нам, и мы вырвемся из этого ада. Мы еще восстанем, как Феникс из пепла… »

Андрей Андреевич выключил магнитофон и посмотрел на собравшихся в комнате людей.

Все невольно глянули на часы. Было без двадцати десять.

– Ну и что? – спросил Бармин.

– Погодите, сейчас двадцать один сорок. Значит, через полчаса…

– Или раньше, – пробурчал Богданов.

Все молча перевели взгляд на Андрея Андреевича, который, припав к стене, держался за сердце.

– Я вас предупреждал, – прошептал он.

– А кто же должен был включить магнитофон? – спросил Артист.

– Компьютер, – ответил Томилин. – Он включал и выключал магнитофонную запись точно по часам. Любимая зверюга Блюма.

– Стойте! – закричал вдруг Кротов. – Выходит, что Блюм…

В этот момент за их спинами раздался оглушительный свист, и кто-то закричал: