Тьфу, чтоб ты сгорел!
Я подозвал рыжего Подсолнуха, вручил ему телеграмму и строго сказал:
— Иди на почту и дай ответ.
— Мне самому писать, да? Что писать?
Я скользнул взглядом по лицам ребят, обступивших меня со всех сторон, и сказал:
— Напиши так: «Дорогая мама! Я чувствую себя отлично. У меня нет ни гриппа, ни коклюша, ни ангины. Не посылай мне больше телеграмм. Мои товарищи могут подумать, что я неженка и маменькин сынок. Ты знаешь, что это не так. Твой сын Алибекниязходжа-заде человек смелый, решительный и отчаянный. До свиданья. Жди меня и не волнуйся».
Алибекниязходжа-заде выслушал меня и очень серьезно спросил:
— Денег на такой ответ хватит, да?
— Если не хватит, сделаешь короче. Иди!
Подсолнух отправился на почту сочинять телеграмму, а я снова взялся за свою тетрадку. Но вдохновенье уже ушло. Я сидел на суфе и думал о том, что это только начало забот и руководить отрядом из девяти мальчишек и одной девчонки не так просто, как думал я вначале.
Мои размышления прервала Муслима. Она вместе с ребятами привела на веревочке какого-то вислоухого и тощего, как стиральная доска, пса.
— Александр Иванович, — сказала Муслима. — К нам пришла собака… Что с ней делать?
Ну вот, здрасьте. Только собак нам и не хватало!..
— Как это — пришла? — спросил я, раздумывая, что ответить Муслиме и как распорядиться этой злосчастной собакой. — Она что — сама пришла?
— Конечно, сама. Спросите, кого хотите…
— Гм… А почему она на веревочке?
Муслима выронила из рук конец собачьей веревки и сообщила:
— Видите, она все равно не уходит. Она же нас любит.
Собака действительно никуда не уходила. Она стояла возле Муслимы и преданно смотрела мне в глаза. Но не могла же она полюбить и меня? Она видела меня первый раз в жизни!
Муслима погладила собаку по голове и сказала:
— Александр Иванович, это очень хорошая собака. Мы за нее ручаемся. Давайте возьмем ее. Хоб? Мы вас все просим… Игнат тоже просит. Ты где, Игнат? Правда, ты тоже просишь?
Игнат стоял сзади всех. Он угрюмо кивнул головой. Это значило, что он тоже присоединяется к большинству и собаку сомнительной масти и породы надо брать с собой в поход.
Воля коллектива — закон. Я сказал, что собака принимается в отряд, на общих основаниях. Должность — сторож, питание — трехразовое, режим — походный. Устанавливается пятидневный испытательный срок. Если за это время собака никого не покусает, не сожрет общественных продуктов и будет вести себя культурно с точки зрения санитарии и гигиены, она останется в отряде. Если нет, я лично вышвырну ее вон.
Ребята обрадовались и тут же принялись купать новобранца в арыке и драить его щеткой. Пес послушно переносил эти житейские неприятности. Только вертел длинным хвостом и оглушительно хлопал мокрыми, как тряпка, ушами. Игнат, стоя в стороне, с любопытством смотрел на процедуру и двигал бровями.
Плов, возле которого колдовал чайханщик, еще не успел как следует распушиться и подрумяниться, а уже со всех улиц, одна за другой, к чайхане катили грузовики, «Волги» и горбатые, будто колорадские жуки, «Запорожцы». Шоферы входили в чайхану, оглушительно хлопали ладонями и еще с порога кричали:
— О, чайче, як плов бие! Чайханщик, давай один плов!
Люди, которые поедят настоящего таджикского плова, становятся добрее и отзывчивее. Прошло несколько минут, как чайханщик ударил скалкой по блестящему медному тазу, а у нас уже все было в порядке. Путаясь в собственных ногах и наступая на лямки вещевых мешков и концы палаток, мы грузили свои вещи в два новеньких, будто специально для нас приготовленных, грузовика. На темно-зеленых, не тронутых солнцем и пылью бортах, было размашисто написано мелом: «Перегон». Машины эти ехали в колхоз. В Нуреке они только заправятся и покатят дальше. Но я думаю, мы все-таки уговорим шоферов и посмотрим строительство Нурекской ГЭС.
В головную машину село девять ребят. Кабину второго грузовика захватил Алибекниязходжа-заде. Я и собака, которой дали кличку Гранка, расположились в кузове. Кроме нас, тут больше никого не было. Гранка сидела на собственном хвосте, внимательно смотрела на меня и показывала в задаток острые белые зубы. Но я уже смирился со своей участью. В конце концов газетчику не первый раз рисковать.
Наши шоферы обедали по-фронтовому: раз, два и — готово. Завели моторы, крикнули нам — «поехали!» — и рванули вперед. Колеса без устали мотали километры. Перед глазами возникали и тут же исчезали все новые и новые картины. Вот, лениво помахивая саженными крыльями, снялся с обочины и улетел прочь горбоносый гриф. Вот ползет прямо на дорогу полуметровая ящерица — варан, а вон, раздвигая носом траву, мчится на третьей скорости в заросли джиды колючий дикобраз. Все это было немножко похоже на правду и немножко на сказку, которая выскользнула когда-то очень давно, вместе с клубком ниток, из бабушкиного недовязанного чулка…
Но блаженствовал я недолго. Вместе с нами в кузове ехала пустая железная бочка. Веревка, которой она была привязана, перетерлась, и пошла бочка гулять по днищу машины. Бум, трах-тарарах! Я едва успевал отталкивать бочку в сторону. Гранка металась по кузову, яростно лая на бочку и вызывающе поглядывая на меня: «Чего же ты не лаешь? Давай!»
Я несколько раз стучал по железной крыше кузова, но шофер не слышал. Уже потом я узнал, что его заговорил наш Алибекниязходжа-заде. Рыжий Подсолнух рассказал шоферу, кто мы такие, куда едем, и уговорил его задержаться немного в Нуреке, показать нам стройку.
На повороте дороги я увидел человека с флажком на длинной белой палке. Он махал нам красным лоскутком и отчаянно кричал:
— Стой! Сто-ой!
Скрипнули тормоза. Машина качнулась вперед и остановилась. Бочка ударила в борт и тоже затихла. Мы с Гранкой выпрыгнули из кузова и поползли под машину. Будто сухой горох-нахут, посыпались туда и мои ребята.
Согнувшись вдвое, мы сидели на горячем, заляпанном пятнами асфальте и ждали. Прошло несколько минут, земля качнулась и в небо с грохотом и визгом взлетел в самую вышину рыжий лохматый столб. Минута, вторая — и снова земля загудела от взрывов. Вдалеке плясали по дороге круглые упругие голыши. Стукнутся звонким бочком, подскочат вверх, пророкочут по асфальту и закатятся кто куда…
Я сидел рядом с Алибекниязходжа-заде. Подсолнух вздрагивал от каждого взрыва и прижимал к себе оторопевшую Гранку. Лицо у Алибекниязходжа-заде побелело, и веснушки от этого выступили даже там, где их никогда не было.
— Ты не бойся, — сказал я Подсолнуху. — Камни нас не достанут. Это мы спрятались просто так, на всякий случай…
Алибекниязходжа-заде еще крепче прижал к себе Гранку и зашлепал синими непослушными губами.
— Я не б-боюсь… я Гранку спасаю…
Взрывы закончились, и мы покатили дальше. Поворот, еще поворот — и перед нами стройка Нурекской ГЭС. Тут сразу не поймешь, что к чему. Урчат экскаваторы, размахивают крюками подъемные краны, тарахтят, разбрызгивая каменную крошку, пневматические молотки. Тяжелый неуклюжий бульдозер тащит впереди себя гору валунов. Они остались после взрывов.
Строители пробивали в скале огромный тоннель. Пройдет немного времени, и в эту гулкую каменную трубу, увлекая на ходу камни и щебень, ринется Вахш. Река потечет под землей. Старое русло оголится. Между двумя берегами ляжет плотина. Такой плотины, я уверен, у нас еще никто не видел. Она будет выше Братской ГЭС и выше всех плотин в мире. Вахш должен вертеть лопасти турбин и орошать поля.
Наша машина остановилась возле высокой отвесной гряды. От нее на землю падала длинная темная тень. Мы оставили рюкзаки, а сами отправились на стройку. Я тут уже был и кое-что знал. Перво-наперво мы пошли к Вахшу. Он мчался в глубоком и узком ущелье. Мы пригляделись и увидели где-то далеко-далеко белые юркие барашки. Оттуда доносился глухой сдержанный шум. Он то затихал, то возникал вновь, будто в ущелье один за другим шли быстрые поезда. Напуганные и восхищенные, мы стояли у края пропасти и молчали.
