Леночка теребит на платье оборочку: как трудно разговаривать с этой девочкой!
— Хочешь поглядеть? — Леночка спрыгивает с дивана и, подбежав к двери, заглядывает в замочную скважину. — Ничего не вижу, — говорит она шёпотом.
Разговор за дверью стих. Потом стукнула крышка рояля, и голос, похожий на Тимошкин, стал робко повторять незнакомые Фросе звуки.
— Батюшки, что это он? — удивилась Фрося.
— Это сольфеджио, — засмеялась Леночка. — Я не люблю сольфеджио! — И Леночка, будто передразнивая Тимошу, запела: — До-фа-ре! До-фа! Хочешь поглядеть?
— Сама гляди, — ответила Фрося.
Она всё ждала, что дверь распахнётся и седой профессор вышвырнет Тимошку за порог.
И вдруг Тимошка запел.
— «Марсельеза»! «Марсельеза»! — захлопала в ладоши Леночка и даже запрыгала. — Я тоже знаю «Марсельезу», только по-французски.
Фрося её не слушала. Не помня себя от радости, она оттолкнула Леночку и заглянула в замочную скважину.
Но увидеть ничего не увидела.
А Тимошка продолжал петь всё громче и увереннее.
— Хорошую выбрал песню! — хвалила его Фрося. — Молодец!
Тимошка замолчал, но музыка продолжала играть.
— Неужто и Тимошка так выучится? Господи! — Фрося слушала затаив дыхание.
Но вот музыка смолкла, и дверь действительно распахнулась.
— Кто это здесь шушукается? — спросил Алексей Лаврентьевич.
— Это мы! — засмеялась Леночка. Она взяла оробевшую Фросю за руку и шагнула в кабинет. — Это мы шушукались. Мы всё, всё слыхали, — заявила она весело. — А «Марсельезу» надо петь по-французски! «Allons enfants de la patrie!..»
И Леночка, повторяя непонятные Фросе слова, запрыгала по мягкому ковру.
Фрося остановилась у порога.
— Всё хорошо! Всё хорошо, Фросенька! — кивал ей Александр Иванович.
Всё хорошо! А Тимошка почему не радуется? Стоит у открытого рояля, никого не замечая.
В кабинет торжественно вошла Евдокия Фроловна. В руках у неё начищенный серебряный поднос, салфетка, как и прежде, накрахмаленная. Только вместо сахара серые таблеточки сахарина и колючие сухари вместо печенья. Да и чай не настоящий. Где его возьмёшь, настоящий?
— Прошу, — сказал Алексей Лаврентьевич. — Прошу к столу.
Фрося выпила свою чашку и перевернула её кверху донышком. Леночка тоже опрокинула свою чашку и торжествующе поглядела на всех.
— Напились, — сказала она так же, как Фрося.
— А что же ты не пьёшь? — спросил Гнедин Тимошу, который молча сидел за столом и к чаю даже не притронулся. — Может быть, он лентяй? — шутя обратился Гнедин к Александру Ивановичу.
— Что вы! — Клоун Шура, волнуясь, стал рассказывать профессору, как Тимми слушал оркестр. — Польди его за это наказывал, а он всё-таки не пропускал репетиций. А теперь, теперь он будет стараться!
— Увидим, увидим! — Гнедин поглядел на Тимошку с доброй улыбкой. — Тебе придётся очень много работать. Очень много.
— Сыграй, профессор, — попросил, осмелев, Тимошка.
* * *
В кабинете Гнедина звучит музыка. Слушает её Тимошка. И видится ему своё: они во дворце с Репкиным глядят на плакат, на котором нарисована белая гидра. Гидра шипит, раскрывает все пасти, взвивается на сильном хвосте. А Репкин с размаху рубит ей головы.
Звучат победные трубы в музыке. На быстрых конях мчатся Репкин с Тимошкой.
«Не отставай, браток!» — кричит Репкин, размахивая острой шашкой…
— Благодари, Тимми! Поклонись, — шепчет в наступившей тишине клоун Шура.
А Тимошка стоит, не кланяется. Для него ещё гремит гром, не смолкла музыка.
— Я играл Бетховена, — говорит Гнедин.
* * *
Александр Иванович, Фрося и Тимоша возвращались от Гнедина уже поздно. Пора бы в городе гореть фонарям, но фонари не горят. Даже в царском дворце нет света.
— Я ночевал здесь, — сказал Тимошка, взглянув на чёрные дворцовые окна. — Мог бы и жить остаться.
«Пускай хвастает, — смолчала Фрося, — не жалко».
— С вечера за хлебом становятся, — вздохнула она, когда они поравнялись с очередью около булочной.
Ветер стучал над входом в булочную жестяным кренделем. Мимо промчался тёмный трамвай, груженный дровами. Далеко гудел заводской гудок.
— Наша, — громко сказал Тимошка.
— Ты о чём, Тимми? — переспросил его Александр Иванович.
— Песня «Марсельеза» — наша, — ответил Тимошка. И прокатился по ледяной дорожке.
— Сторонись! — закричала Фрося и тоже покатилась вслед за Тимошкой.
Навстречу им шагал вооружённый патруль. Впереди за командира у патрульных — матрос. Бушлат застёгнут на все пуговицы. На голове лихая бескозырочка.
Ать-два, левой!
Ать-два, левой!
Всё ли спокойно в Питере?
