Адам забрал вещи, расплатился.

– Удачи, командир, с наступающим, – простился повеселевший мужичок, и красные огоньки «тойоты» умчались в ночь.

Адам подхватил сумку, упругим шагом преодолел расстояние до подъезда, набрал кодовый номер.

Лифт не работал, пришлось подниматься на седьмой этаж пешком.

Командир боевой части Адам Рудобельский, как все моряки, был суеверным и счел неотзывчивый лифт плохим знаком. Бог знает откуда возникла параллель с женой: что, если Юлькино либидо, как лифт, ждет мастера?

«Странно все-таки, – размышлял Адам, вставляя ключ в замочную скважину, – жили нормально, жили, и вдруг – бац, понеслось! Оказалось, что пять лет совместной жизни я все делал не так. Не так ел, не так разговаривал. Не ту работу, видите ли, выбрал».

Первые месяцы их супружества Адам с нетерпением ждал конца Юлькиного цикла. Беременность не наступила ни через три, ни через шесть месяцев. Беспокойство Адама переросло в манию. Молодая супруга, пышущая здоровьем, и он, тогда еще капитан, орел, защитник – оба здоровы, а дети все не получаются.

Через полгода семейной жизни инстинкт продолжения рода скрутил Адама настолько, что он увез Юльку на один из островков на юге Дальнего Востока. Через остров проходили пути миграции водоплавающих, и в радиусе ста пятидесяти километров не было ни одной живой души.

Стояло роскошное дальневосточное бабье лето. На скалистых островах лес щеголял листвой красно-желтых тонов. Высокое прозрачное небо, ласковое последнее солнце, тихие речки, полные рыбы. И блаженный покой.

Караваны гусей, уток-мандаринок, белоспинных альбатросов, лебедей и журавлей, белоплечих орланов, аистов, сменяя друг друга и мешаясь между собой, отдыхали на острове по пути на юг и юго-восток, через Тихий океан. От восхода до заката вокруг острова суетились пернатые мигранты, стоял разноголосый птичий гомон.

Генетические коды птиц таинственным образом перекликались с инстинктами Рудобельского Адама Францевича. Призвав в помощники природу, Адам рассчитывал зачать наследника.

Себя Адам относил к альбатросам – большим, сильным и смелым птицам. Как альбатрос, Адам море считал своим домом.

Целых десять дней счастливее Адама не было никого в целом свете.

Разбив палатку, Рудобельский рыбачил, охотился на другом краю острова, чувствовал себя вожаком, приносил добычу к ногам любимой и на правах добытчика требовал близости. Любимая весьма вяло исполняла супружеский долг, тыкала пальцем с облезлым маникюром в утиную (гусиную, перепелиную, кулика) тушку и осведомлялась с гадливостью:

– Что это?

Адам жарил, запекал в углях, варил, тушил, а Юлька, проведя в ассистентах десять дней, устроила бунт почище пугачевского.

– Сколько можно изображать Робинзона с Пятницей? Я читать и писать разучилась! – поднимая в воздух птичьи стаи, кричала Юлька и собирала в истерике рюкзак.

На галечник из кармана курточки выпала упаковка каких-то пилюль. Рудобельский поднял и прочитал название.

– Юль, это для чего?

– Пищевая добавка, – не моргнув глазом, ответила Юлька, пытаясь отнять упаковку у мужа.

Рудобельский увернулся и достал листок-вкладыш.

Вероятность беременности при приеме препарата составляла два процента. Адам Рудобельский, как ни старался, в эту цифру не попадал.

– Как ты могла? – это все, что смог выговорить моряк.

Юлька, сама того не зная, слепо повторяла поведение собственной матери, подтверждая догадку генетиков: гены пальцем не задавишь.

– Найдешь работу на берегу – тогда и поговорим о наследнике! – заявила супруга.

Адаму ничего не оставалось, как сняться с якоря, свернуть палатку и двинуть на материк.

Рудобельский с тяжелым сердцем покидал эти Богом отмеченные острова. Оставалась еще надежда, что Юлька поблажит и бросит, что материнский инстинкт проснется и в ней. Однако после того отпуска прошло еще четыре с половиной года, а вопрос с детьми по сей день оставался открытым.

…Замок поддался, дверь впустила Рудобельского, из тьмы пахнуло запахами родного дома – смеси Юлькиной туалетной воды, жареной рыбы, ношеной обуви и лежалых вещей. Был еще какой-то новый, незнакомый запах, заставивший Адама нахмуриться: он не любил перемен дома.

Адам устроил на вешалке куртку, разулся и прокрался в спальню с запоздалым сожалением, что не купил супруге букет каких-нибудь лютиков.

Отраженный снегом, в окно спальни лился ровный ночной свет, постель казалась темноголубой. Адам всмотрелся в подушки: его место рядом с Юлькой было определенно занято.

Изо всех сил надеясь, что это обман зрения, игра света и тени, наконец, что это не мужик в его постели, а гермафродит или какая-нибудь подруга Юльки (ну пожалуйста, Господи, что тебе стоит, пусть это окажется подруга!), Адам щелкнул выключателем. Под двуспальным корейским одеялом недовольно завозились. Рудобельский откинул одеяло и убедился, что реанимация Юлькиного либидо проходила в его, Адама, отсутствие.

В их супружескую постель вполз змей-искуситель – одноклассник жены Витька Филимонов, Филя.

– Ы-ы! – рыкнул после минутного ступора Адам и вцепился в безвольную шею мастера.

Витька выкатил глаза, захрипел и засучил ногами, Юлька взвилась, как валькирия, со звуком «и-и-и», взятым в верхней октаве, и принялась колотить Адама по лицу и голове, сверкая голым сдобным телом.

Колышущаяся необъятная Юлькина грудь с розовыми околососковыми кругами на мгновение отвлекла Рудобельского от жертвы, Адам ослабил хватку, чем незамедлительно воспользовалась жертва. Мастер вывернулся и с невероятной скоростью, за которой чувствовались годы тренировок, заполз под кровать.

Звук «и-и-и» оборвался, в наступившей тишине слышались шорох под кроватью и постукивание зубов на кровати.

Финал дня был под стать самому дню. Это был даже не финал, это был финиш.

Вопрос с детьми оказался закрыт.

Адам в полусознательном состоянии выбрался в прихожую, в обратном порядке надел все, что перед этим снял, – куртку, кашне, каракулевую шапку с эмблемой ВМФ, забрал сумку и, бросив дверь нараспашку, сбежал по ступенькам вниз: лифт навсегда остался в памяти причудливой ассоциацией с неверной женой.

Часы показывали четверть одиннадцатого.

Закинув сумку на плечо, Рудобельский направился в глубь микрорайона, где располагался круглосуточный магазин. «Забыть эту шлюху, забыть, выбросить из головы, вычеркнуть, стереть из памяти», – отдавал команды мозг, а душа корчилась и заходилась от боли.

Адам купил бутылку водки, вышел на крыльцо, отвинтил пробку, запрокинул голову и влил в себя полбутылки. «Забыть эту шлюху, забыть», – повторяла каждая клетка в организме.

Благословенная влага проникла в желудок и совершила затейливое путешествие по органам и чувствам. Тело стало легким, все зло мира покинуло его, только душа оставалась на месте, но болеть почти перестала. Захотелось полета.

Точно подслушав мысли Адама, к магазину подъехала «Волга» с шашечками.

– Шеф, в аэропорт подбросишь? – спросил захмелевший моряк.

– Подожди, – откликнулся таксист, – только сигареты куплю.

Колдовство сработало: рейс экипаж выполнял, как заказывала Маргарита, в новогоднюю ночь.

Самолет еще не набрал высоту, а Галкина уже расталкивала контейнеры с бортовым питанием. Вышло предписание кормить паксов[1] после двадцати минут полета. О чем они там, наверху, думают? Когда успеть все?

Пассажиры смахивали на обитателей расформированного бомжатника. Трое суток, проведенные в условиях пониженной комфортности, даром не прошли ни для кого. Маргарита не могла дождаться, когда заработает вентиляция – амбре из трехдневного перегара и пота, смешанного с парфюмом, в салоне эконом класса валило с ног.

Руководство авиакомпании сделало широкий жест: пассажирам предлагалась небольшая компенсация за три дня «половой» жизни – питание и выпивка разряда ВИП. Кроме традиционного альтернативного набора филе рыбы-говядины-курицы контейнеры ломились от закусок, бутербродов с икрой и семгой, салатов, фруктов, пирожных и тортов. На борт загрузили такое количество спиртного, что у Маргариты засосало под ложечкой. Коньяк, водка, шампанское, краснодарские вина – пейте, уважаемые пассажиры, чувствуйте себя доктором Лукашиным.