– Так я ж тебе уже в который раз твержу – в ворота. Юркнешь в них и пройдешь сарай насквозь. На той стороне ворота всегда открыты. А даже если и закрыты, то калитка в них вообще без запора. Дойдешь вдоль стеночки до дома – и сразу за углом дверь. То черный ход. Войдешь, а там лестница вверх ведет, в господские покои. А уж дальше сам смотри…

– Ладно. Спасибо за все, дядька Кондрат. Я к тебе сегодня же заскочу и вещи твои верну.

– Не к спеху. Бывай здоров, Михайла, и… не пей так больше.

Валентин пересек переулок, скользнул вдоль стены флигеля и заглянул в узкую щель между створками ворот. Дед был прав. Ворота на противоположной стене были распахнуты настежь. По обе стороны от прохода стояли двумя аккуратными рядами повозки различных форм и размеров, а прямо посередине широкого прохода, усердно шаркая лопатой по полу, ковырялся какой-то мужичонка в коротком распахнутом полушубке.

– Ведь сколь раз уже говорено этим охламонам-конюхам – впрягайте лошадь в санки во дворе, – ворчал он. – Нет, всенепременно скотину эту распроклятущую сюда заведут, а она всенепременно кучу наложит. Да еще и не одну… А я знай прибирай потом…

Валентин скользнул между створками и смело пошел прямо по проходу. Мужичонка, увлеченный своим занятием, увидел его не сразу, но, обнаружив в сарае постороннего, тут же заорал:

– Эй! Ты чего здесь шляешься?! Пошел вон отсюда! – Но уже через мгновение он, опознав хозяйского сына, сменил тональность с грозной на вкрадчиво-ехидную. – Минька, ты, что ли? Чего это ты в обноски драные вырядился? Ой, Минька… А кто ж тебе рожу-то так разукрасил?

Валентин лишь ускорил шаг, стараясь как можно скорее миновать противного мужичонку. Судя по его реакции на появление хозяйского сына, Михайла Митряев явно не вызывал у здешней прислуги приступов уважения и почтительности. Попросту говоря, митряевская дворня обращалась с ним как с равным себе.

Выйдя во двор, Валентин не стал задерживаться и разглядывать окружающую обстановку, а споро двинулся вдоль стены флигеля, как учил его дядька Кондрат. Уперевшись в дверь черного хода, он рванул ее на себя и заскочил внутрь. От двери в глубь дома уходил длинный коридор. Оттуда неслись приглушенные голоса, какой-то стук, бряканье и вкусные, раздражающие обоняние запахи готовящейся еды. «Ага, там кухня, помещение для прислуги и прочие подсобные помещения. А идти надо наверх, по лестнице», – вспомнил Валентин наставления дядьки Кондрата. Сдернув с головы дедов малахай и держа его в руках, Валентин уверенно двинулся вверх по лестнице. Пролет заканчивался площадкой, на которую выходили две двери, а вверх, на третий этаж, шел еще один лестничный пролет. Теперь у Валентина, как у сказочного добра молодца, был выбор из трех возможных маршрутов. Он на мгновение застыл на месте, решая, какой же вариант ему выбрать. Но поскольку, в отличие от сказки, ни один из представших перед ним вариантов не содержал никакой пояснительной надписи, то мгновение затягивалось, рискуя перерасти в вечность. Неизвестно, сколько бы еще Валентин мучился проблемой выбора, если бы с площадки третьего не прозвучал вопрос:

– Минька, ну чего ты застыл как истукан? Маманя вся извелась, уже третий раз меня посылает поглядеть, не вернулся ли ты.

Валентин повернулся на голос. На площадке третьего этажа стояла девчонка лет пятнадцати-шестнадцати. Младшая сестра, наверное. Сводная? Родная? А может быть, и прислуга. С Михайлой Митряевым в этом доме, похоже, не очень-то церемонятся даже слуги. Как-то ей надо было ответить таким образом, чтобы самому ничего не сказать и в то же время побудить ее выложить побольше информации, поэтому ответ Валентина был сколь лаконичен, столь и нейтрален.

– Ну…

– Что «ну»? Что «ну»? – возмутилась девчонка и тут, заметив синяк под глазом, жалобно воскликнула: – Ой, Миня, кто ж тебя так, а? – Она сбежала к Валентину и совершенно бесцеремонно повернула его лицо таким образом, чтобы получше разглядеть синяк. – Примочку ледяную надо сделать, – заключила она.

– Поздно, – отреагировал Валентин и мягко, ненавязчиво высвободился из ее рук.

– Ой, Минька, а на тебе и одежда чужая… Так что ж с тобой было-то?

– Не помню. Пьяный был.

– А Силушка с тобой был?

Силушка, которым она интересуется, – это, надо так понимать, некий человек по имени Сила. Михайла запросто мог не помнить, был ли тот с ним после пьянки, но не помнить, с кем он начинал пить, Михайла не мог. А если девчонка задала этот вопрос, Сила, судя по всему, имел обыкновение загуливать вместе с ним. Поэтому Валентин промычал нечто нечленораздельно-неопределенное.

– М-мн-нда… – Пора было брать инициативу в свои руки, поэтому он твердо ей заявил: – Ну чего ты меня тут держишь? Пойдем к мамане. Сама ж говорила, что она меня ждет не дождется!

– Ой, Минь, что ты… В таком виде лучше не надо… Зачем ее лишний раз расстраивать? – Она схватила Валентина за руку и потянула за собой. – Пойдем, ты хоть снимешь это рванье и в свое переоденешься.

Она открыла одну из дверей и прошла вперед, Валентину же лишь оставалось следовать за ней. Они пересекли небольшое помещение, заваленное всяким хламом, вышли в коридор, свернули налево и вошли в комнату. Девчонка по-хозяйски закрыла дверь и велела:

– Переодевайся.

Нет, вне всякого сомнения, это была сестра. Причем отношения между братом и сестрой, похоже, были действительно братскими. Валентин бросил дедов малахай прямо на пол, туда же стряхнул с себя полушубок. Комната была не большой и не маленькой, как раз достаточной для того, чтобы разместить в ней кровать, большой, громоздкий шкаф и письменный стол со стулом. Одежда, надо полагать, в этом самом шкафу и находилась. Пока Валентин осматривался, девчонка что-то ему взахлеб рассказывала, причем старалась она это делать вполголоса, как будто таилась от кого-то. И, только уловив слово «батюшка», он скомандовал:

– Остановись. Давай все сначала, а то я ничего не понял.

– Какой же ты, Минька… – возмутилась она, но послушно принялась рассказывать сначала: – Я вчера разговор подслушала. Случайно… – Она сделала небольшую паузу. – Ермил что-то бубнил, бубнил про кожевенные дела, а батюшка ему и говорит: «Чусова надо на нашу сторону перетянуть». А Ермил отвечает: «У Чусова свои поставщики есть. Не нужны мы ему. И ценой мы их не перебьем». А батюшка засмеялся и говорит ему: «Вот женим его на Ксанке, и будет он наш. Вот тебе и сбыт будет». Понимаешь, Минь?

– Что я должен понимать?

– Как что? Ты совсем дурной, что ли? Он меня за Чусова замуж выдать хочет. А Чусов ведь совсем старик.

– Так ты за него не хочешь потому, что он старик, или потому, что он Чусов?

– Да я ни за кого вообще замуж не хочу!

– А за Силу? – проинтуичил Валентин. – Ведь любишь его, признавайся.

– Нет, ты точно дурак, Минька. Разве можно девушке такие вопросы задавать? Это же непристойно!

Пока продолжался этот разговор, Валентин успел заглянуть в шкаф, выбрать себе одежду и снять с себя старье дядьки Кондрата. Теперь он стоял посреди комнаты почти голый, в одних лишь подштанниках.

– Слышь, девушка, – поддел ее он, – а пристойно в комнате мужчины находиться, когда он переодевается? Выйди-ка на минутку.

– Подумаешь, – фыркнула Ксанка. – Какой же ты мужчина? Ты брат мой родной. – Но с кровати, на которой только что сидела, все-таки поднялась и послушно направилась к двери. И, уже взявшись за ручку двери, вдруг воскликнула: – Ой, Минька, а где твой браслет?

Этим же самым вопросом Валентин задавался все сегодняшнее утро с того самого момента, когда, поняв, что находится в прошлом, он тщательно обшарил тело Михайлы Митряева. Не найдя браслета, постарался утешить себя предположением, что браслет Михайла, наверное, не носит, а держит дома в укромном месте. Вопрос родной сестры Михайлы нанес по этому предположению сокрушительный удар.

– Браслет? – переспросил Валентин. – Не знаю. Наверное, я его вчера дома оставил.

– Вряд ли. – Поджав губы, совсем как взрослая, она покачала головой, демонстрируя свое полное несогласие с данной версией. – Ты ж его, как из Орла вернулся, всегда на левой руке носил, а поверх него еще и особый бархатный нарукавник на пуговках. Сам же мне говорил, что браслет волшебный и что должен он тебе удачу принести. Потому его тебе снимать никак нельзя, а чтоб не потерять его и от чужих глаз защитить, ты нарукавник тот заказал и носил не снимая. Ох, Минька! – Она ухватилась обеими руками за голову, словно стараясь удержать там какую-то особо ценную мысль. – Так тебя ж ограбили!