Ошеломленные репортеры начали слезать на пол.

— Ну? — обратилась Баба-Мора к молодому журналисту. — Что вы об этом думаете?

— Весьма любопытно, — пробормотал молодой журналист и поспешил спрятаться за спины коллег.

— Есть еще вопросы? — спросила Баба-Мора и огладела присутствующих.

Вопросов не было.

— Тогда перейдем к делу, — сказала Баба-Мора и подняла обе руки. Браслеты, звеня, соскользнули с запястий.

Что-то негромко напевая, Баба-Мора стала раскачиваться из стороны в сторону. Навешенные на нее украшения тихо забренчали. Покачавшись так, Баба-Мора принялась кружить вокруг кресла, в котором сидел Трумм. Все, как зачарованные, следили за ее действиями. Кинооператорам понадобилось огромное самообладание, чтобы продолжать работу в такой обстановке.

Круги, которые Баба-Мора описывала вокруг Трумма, все сужались, пока она наконец не остановилась прямо перед ним. Все смолкли и, подавшись вперед, ждали, что будет дальше. Тогда Баба-Мора что-то забормотала. Слов было не разобрать. Но почему-то у всех присутствующих задергались ноги. Как потом выяснилось, то же самое случилось и со многими телезрителями. Сильнее всех дергались ноги Трумма. Казалось, что он крутит педали велосипеда. Неожиданно Баба-Мора пронзительно вскрикнула. Все вздрогнули, а Трумм испуганно вскочил с места. Теперь он уверенно и твердо стоял перед Бабой-Морой и больше не падал.

Ноги Трумма снова были в полном порядке.

Всех охватил восторг и в то же время какой-то непонятный страх. Каждый украдкой поглядывал на свои ноги, а кое-кто даже ощупывал их. К счастью, все было нормально.

— Мы только что оказались свидетелями поистине потрясающего события, — немного придя в себя начал телерепортер. — Трудно поверить в это, не произойди все на наших глазах. Этот человек страдал неизлечимым недугом, постигшим его в результате несчастного случая. Он перенес около двадцати операций, и никакого толку. А сейчас мы видели, как он выздоровел буквально в один миг. Расскажите, пожалуйста, как вам это удалось? — обратился он к Бабе-Море.

Репортер протянул Бабе-Море микрофон, стараясь при этом держаться от нее на почтительном расстоянии.

— В данном случае имел место внутренний недуг. Как вы видели, я вылечила его колдовскими заклинаниями, — ответила Баба-Мора.

— И таким образом вы можете лечить и другие болезни?

— Конечно, — ответила Баба-Мора. — Но я не люблю заклинания, это дело не шуточное — никогда не знаешь наперед, чем все кончится. Я имею в виду всякие побочные явления. Вообще-то я предпочитаю лечить травами.

— Что легче — предупредить авиакатастрофу или лечить жертвы подобной катастрофы?

— Мне безразлично, — самоуверенно улыбнулась Баба-Мора. — Но жертвам, во всяком случае, приятнее избежать катастрофы.

Журналисты едва успевали записывать слова Бабы-Моры.

— Известен ли вам секрет вечной молодости? — спросил кто-то.

— Разумеется, — важно ответила Баба-Мора.

Молодой журналист, которого Баба-Мора перед этим поставила на место, ядовито спросил:

— Почему же вы сами не воспользуетесь им?

Баба-Мора пристально посмотрела на молодого журналиста, так что у того мороз по коже прошел, и сказала:

— Если я верну себе молодость, то потеряю всю мудрость и опыт, накопленные мною за долгую жизнь. Уж лучше быть старой да мудрой ведьмой, чем молодым болваном.

— А известна ли вам тайна бессмертия? — спросили хором человек десять.

— Известна, — ответила Баба-Мора и мило улыбнулась. — Увы, нам, колдуньям, не дозволено нарушать установленные природой законы. Это привело бы к одним лишь бедам и несчастьям. Ведь трудно предусмотреть все последствия таких поступков.

— Можете ли вы насылать болезни? — спросил журналист с блестящей лысиной.

— Любую болезнь, какую вам угодно, — ответила Баба-Мора и усмехнулась. — Назовите только мне своего врага, его адрес и болезнь, которую вы ему желаете.

У журналиста с блестящей лысиной было несколько «добрых» коллег, да еще и начальник. Он бы с превеликим удовольствием наслал им всем чесотку, но, естественно, не перед телекамерами, у всех на виду, а как-нибудь исподтишка. Баба-Мора это прекрасно понимала.

— Да нет, я так, просто хотел узнать, — буркнул лысый журналист и уткнулся в свой блокнот.

Стрекотали камеры, щелкали фотоаппараты. Передача шла уже четвертый час сверх установленного времени: все работники телевидения сидели как завороженные у своих аппаратов и никто не в состоянии был поднять руку, чтобы выключить трансляционную станцию и перейти к следующей передаче.

— Как известно, история знает всевозможные магические предметы, как, например, философский камень и волшебный перстень, волшебную палочку и лампу, с помощью которых любой может творить чудеса. Пользуетесь ли вы подобными предметами? — спросил высокий очкарик.

— Вообще-то такие предметы существовали, да и сейчас, наверное, есть, — неохотно ответила Баба-Мора. — Но лично мне для колдовства ничего не надо, ведь я сама колдунья.

— А известны ли вам волшебные растения? — спросил кто-то еще.

— Ну, скажем,… бешеный огурец. Его надо собирать июльской ночью на лугу. Бешеный огурец открывает любые замки и запоры. Кто владеет бешеным огурцом, тот понимает язык птиц и чужих народов.

— А какой это луг? Где он находится?

Но тут Бабе-Море расхотелось отвечать.

— Что-то я заболталась, — сказала она. — Хватит, пожалуй.

На этом передача закончилась.

Весь следующий день Баба-Мора не выходила из дому. С утра она села читать газеты, заполненные ее фотографиями и заметками о ней. Сперва она пришла в восторг, но потом стала хмуриться.

Когда наступили сумерки — а в это время они с Труммом обычно пили отвар шиповника, — Баба-Мора была уже мрачнее тучи. Чтобы немного развлечь ее, Трумм включил телевизор. Сперва они посмотрели фильм про грибы, и Баба-Мора без конца морщилась, она считала, что его сняли какие-то невежды. Это слегка подняло ей настроение. Но фильм кончился и на экране появился диктор.

— А сейчас по просьбе телезрителей мы повторим передачу о вчерашней встрече с Бабой-Морой.

Баба-Мора снова расстроилась.

Когда она увидела себя выходящей к камерам в облаках ядовито-зеленых косм, она в отчаянии схватилась за голову и принялась рвать на себе волосы.

Трумм молча разливал чай.

На экране бушевали и пенились морские волны. Глядя на них, Баба-Мора застонала еще громче. Когда же она увидела на экране, как заламывает руки и начитает раскачиваться, то закрыла лицо руками и попросила Трумма выключить телевизор.

— Где только были мои глаза! — застонала она. — Не могу смотреть, как эта зазнавшаяся старуха пускает людям пыль в лицо! Как я могла так низко пасть, о я, несчастная Баба-Мора! О, эти жуткие зеленые волосы!

— По-моему, они были удивительно красивы, — возразил Трумм.

— Неужто всю жизнь изучала я тайны растений только для того, чтобы теперь, став старухой, выкраситься в зеленый цвет? Ведь я же обыкновенная колдунья, а не какая-нибудь легкомысленная русалка, у которой одно на уме — заманить кого-нибудь в лоно вод. Меня надо за волосы повесить на высокой сосне. О, глупая Баба-Мора!

— Не слишком ли сурово такое наказание? — заметил Трумм.

Баба-Мора, не отвечая, заплакала.

— Никому не понять моей несчастной души! — рыдала она.

— Но ты же вылечила меня! — тихо возразил Трумм.

— И устроила из этого балаган! — плакала Баба-Мора. — Неужели ты думаешь, что я не вылечила бы тебя без этих выкрутасов? Все это сплошной цирк. Просто мне хотелось показать, какая я замечательная колдунья.

— Это же так естественно, — старался утешить Бабу-Мору Трумм. — Если бы в самом начале передачи тот юнец не решил тебя высмеять, ты бы так не поступила. Ведь ты же просто хотела доказать ему. И бурное море, это было так прекрасно! Ты себе представить не можешь, как мне стало хорошо, когда я увидел, что меня снова окружает морская стихия.