— Не сиди и не грусти, дочка моя, сердце твоё с горя разорвётся, дом твой развалится. Каждый вечер готовь ты для Палунко ужин, а после ужина тонкую кудель трепли. Если не вернётся Палунко, ты на рассвете бери его ужин да эту трёпаную кудель да тонкую свирель двойную и иди в скалистые горы. Там на свирели играй, змеи и змейки к тебе приползут, ужин съедят, а чайки этой куделью гнёзда свои обложат.

Хорошо дочка запомнила, что ей мать наказала, да так и сделала. Каждый вечер ужин готовит, после ужина кудель треплет. Не возвращается Палунко. Тогда на рассвете берёт его жена двойную свирель, несёт в скалы ужин и кудель. Там на двойной свирели играет; если тоненько играет на правой свирели, выползают из скал змеи и змейки. Ужином угощаются, жену Палунко на своём языке благодарят. А когда она на левой свирели играет, прилетают чайки и их детки, кудель в свои гнёзда уносят и жену Палунко на своём языке благодарят.

Каждый день она так делала — вот уж и месяц три раза возвращался, а Палунко всё нет да нет.

Опять тяжёлая скорбь охватила бедняжку и снова пошла она на материну могилку. Вышла и стала перед ней лань, и жена ей на своём немом языке сказала:

— Вот, мама, я всё так делала, как ты мне наказывала, а Палунко всё нет да нет! Не могу больше ждать его. Не броситься ли мне в море или лучше разбиться о скалы?

— Дочка моя, будь верна Палунко. Страшную муку он испытывает. А ты послушай, как ему помочь. В одном далёком море есть чудо-юдо рыба морская, у неё золотой плавник, а на плавнике яблоко золотое. Если изловишь эту рыбу в лунную погоду, облегчишь Палунко его страдания. Но до этого моря можно добраться только через три пещеры заоблачные: в первой пещере змея исполинская живёт, мать всех змей, она море мутит и волны делает; во второй пещере — птица гигантская, мать всех птиц, она бурю выпускает; ну а в третьей — золотая пчела, матка всех пчёл, она молнии посылает. Пойди, дочка, к этому морю, ничего с собой не бери кроме удочки и тоненькой двойной свирели, но если попадёшь в большую беду, оторви свой правый рукав, белый, неподшитый.

Всё запомнила дочка. На другой день в лодку села, поплыла в открытое море и ничего с собой не взяла кроме удочки и двойной свирели. Носило её по морю в лодке туда-сюда, пока не принесло к тому месту, где увидела она три пещеры, покрытые тяжёлыми облаками.

У входа в первую пещеру высунула грозную голову свою змея исполинская, мать всех змей. Страшная голова весь вход загородила, тело в пещере вытянулось, а огромным хвостом себя обмахивала, море мутила и волны делала.

Нельзя к ней даже было и близко подойти, но тут вспомнила жена Палунко о своей свирели и в правую начала дуть и пальцами перебирать. Она играет, а из всех сторон, дальних, скалистых и водных, спешат, плывут змеи и змейки. Приплыли, поспешили змеи пёстрые и змейки маленькие и стали просить змею исполинскую:

— Пропусти, мать наша, эту бедняжку на лодке через твою пещеру. Она нам всем много добра сделала, каждое утро на рассвете нас кормила.

— Через пещеру сегодня никого пропустить не могу: мне сегодня нужно большие волны делать, — отвечала им страшная змея. — Но если она вам всем много добра сделала, и я ей отплачу добром: пусть выбирает или тяжёлый слиток золота или шесть ожерелий жемчужных.

Но нельзя прельстить бедную женщину ни жемчугом, ни золотом, и она так ответила змее на своём языке:

— Я приплыла сюда ради маленького дела, ради чудо-юдо рыбы морской из моря неизвестного. А если я много добра сделала, то пропусти меня через свою пещеру, змея исполинская.

— Пропусти её, мать наша, — стали в один голос просить змеи и змейки, — смотри, скольких нас она кормила, скольких выкормила. А ты ляг да поспи немножко, мы вместо тебя будем море мутить.

Не могла змея отказать таким просьбам своих детей да и спать ей хотелось тысячу лет. Пропустила она бедную женщину через пещеру, а сама вытянулась вдоль пещеры и, такая огромная, уснула. Но до того, как уснуть, приказала змеям и змейкам:

— Хорошенько море мутите, дети мои, а я немножко посплю.

Прошла немая жена Палунко через пещеру, остались змеи и змейки в пещере. И вместо того, чтобы море мутить, они стали его ласкать да успокаивать.

Выплыла жена Палунко из первой пещеры, подплыла ко второй, а в ней птица гигантская, мать всех птиц. У входа страшную голову высунула, железный клюв разинула, а огромные крылья по пещере раскинула, крыльями машет, бурю выпускает.

Принялась жена Палунко в левую свирель играть. Слетелись со всех сторон серые чайки и их детки, стали упрашивать страшную птицу пропустить бедняжку через пещеру, потому что она им много добра сделала: Каждый день трёпаную кудель для гнёзд приносила.

— Не могу пропустить её сегодня через пещеру: страшную бурю буду выпускать. А если она. вам много добра сделала, добром ей и отплачу: дам ей живой воды из своего клюва железного — дар речи ей верну.

Ах, как тяжело было бедняжке! Ах, как ей хотелось дар речи вернуть! Но осталась верной себе и птице так ответила:

— Пришла я к тебе не ради своего желания, а ради маленького дела — ради чудо-юдо рыбы морской из моря неизвестного. И если я много добра сделала, ты меня через свою пещеру пропусти.

Упросили чайки мать-птицу, даже предложили ей лечь поспать, а они вместо неё будут бурю выпускать. Послушалась мать своих детей, зацепилась своими когтями железными за пещеру, повисла и уснула.

А чайки и их детки вместо того, чтобы бурю выпускать, стали её миловать и успокаивать.

Так жена Палунко и через вторую пещеру проплыла и к третьей подплыла.

А в третьей пещере была золотая пчела. У входа в пещеру взлетает: шлёт огненные молнии и страшный гром. Грохочет всё — и море и пещера, сверкают в облаках молнии.

Страх охватил бедняжку: одна она среди этой грозной бури. И тут о своём правом рукаве вспомнила, белый рукав неподшитый оторвала, на золотую пчелу им замахнулась и рукавом её изловила. В то же мгновение стихли громы и молнии, а золотая пчела стала умолять:

— Отпусти меня на свободу: я тебе кое-что покажу. Смотри туда в даль морскую — большую радость для себя увидишь.

Посмотрела жена Палунко в даль морскую, широкую: только что солнце показалось, зарумянился небесный свод, зарумянилось море на востоке, а из моря в это мгновение выплывал чёлн серебряный. В челне, как царевна ясная да светлая, стояла Заря-девица, а рядом с ней мальчик маленький в шёлковой рубашечке, с золотым яблоком в руке. Заря-девица с царевичем раным-ранёшенько по морю прогуливалась.

Узнала мать сына своего пропавшего. И случилось тут чудо-чудное, диво-дивное! Как море ни широко, мать его рукой обхватила, как солнце ни высоко, мать его рукой достала!

Заволновалась она от огромной радости, дрожит как осинка тоненькая. Не знает, что ей делать? Или протянуть ей руки к мальчику? Или окликнуть его милым голосом? Или лучше на него всю жизнь вот так смотреть?

Уплыл в даль серебряный чёлн по морю румяному, в дали исчез, в море опустился, а мать с трудом в себя пришла.

— Я научу тебя, как найти дорогу, — заговорила золотая пчела. — Найдёшь ты царевича, сына своего, и будешь с ним жить счастливо. Но выпусти ты меня на свободу пускать по пещере молнии, правда, тогда ты не пройдёшь через мою пещеру.

Печаль горькая бедняжку одолела, одолела и взволновала. Ребёнка своего видела, желание её исполнилось. Исполнится — то исполнилось, да только взглянула на него, а не обняла, не поцеловала! Охватила печаль бедняжку — что делать? Или оставаться верной данному слову или не оставаться? Или выпустить пчелу из рукава и сынка найти или по пещере пройти к морю неизвестному, к чудо-юдо рыбе морской, громаднейшей.