— А что вы с ним будете делать? — спросил Талиб.

— Ничего, — ответил Удрис. — Ценности конфискуем, если он еще не успел сплавить, а самого вышлем на все четыре капиталистические стороны.

— Если клинок найдете, можно мне будет его посмотреть? — не очень уверенно попросил Талиб.

— Если найдем, можем и показать, — сказал Удрис. — Ты ведь нам помог отчасти. Только зачем тебе?

Талиб не знал, как ответить. Не хотелось рассказывать о том, что отец когда-то сделал настоящий дамасский клинок и даже написал на нем «Дамаск», хотя ковал его в Ташкенте.

— У него отец тоже клинки д-делает, — к неудовольствию Талиба, вмешалась Лера. — Он, наверно, д-думает, а вдруг отец…

— Как зовут твоего отца? — спросил Удрис.

— Мастер Саттар, — неохотно ответил Талиб.

— Хорошо, посмотрим. А теперь, ребята, идите. Время дорого.

Удрис вышел с ними к подъезду и, поблагодарив обоих за помощь, велел заходить денька через два.

— А как насчет Мухина? — напомнил Талиб о цели своего прихода.

Ян Карлович ужасно смутился и стал просить извинения, что совсем об этом забыл.

— Завтра узнаю, — сказал он. — Обязательно все узнаю. Если Мухин приехал, немедленно сообщу. Дайка адрес твой запишу.

Солнце перевалило за полдень, небо было ясное, стало еще теплее, чем было два часа назад.

— Есть х-хочется, — сказала Лера.

— И мне, — кивнул Талиб.

— Знаешь, Толя, у тебя все в жизни будет хорошо.

— Почему? — спросил Талиб.

— Потому что ты — удивительный! — совсем не заикаясь, сказала Лера.

Талиб лукаво посмотрел на нее.

— К-к-к-кто? — спросил он.

На этот раз кабинет Яна Карловича показался Талибу маленьким и тесным. Кроме того, несмотря на ясный полдень, здесь царил полумрак. У окна, засунув руки в карманы морского бушлата, стоял человек невероятной вышины и к тому же очень широкий в плечах.

— Иван Мухин. — Он протянул Талибу руку и сделал шаг навстречу.

В кабинете сразу стало светлее, и Талиб увидел лицо, какое только и могло быть у такого великана. Нос, рот, брови и глаза — все было крупное, словно сделанное по заказу к росту этого человека. И голос у него был басовитый и уверенный.

— Как там Федор Егорыч наш? — спросил Мухин. — Все кашляет? Ему бы в деревне жить, как говорится, зеленая трава, синяя вода и белые гуси… Курит? Я же говорил ему, от этого весь вред. От царизма и от курева…

Талиб как мог рассказал о Пшеницыне, о том, как познакомился с ним и как тот помог ему.

Оказалось, что Мухин — рабочий-стеклодув из небольшого городка — вместе с Пшеницыным был на каторге. Именно Федор рассказал молодому рабочему парню, осужденному за покушение на полицмейстера, о трудах Маркса и Ленина, о роли пролетариата, об идеях коммунизма.

— Это Федор Егорович мне ума вложил, объяснил, что главное — организация и система! — басил Мухин. — В каждом деле организация — главное. Вот возьми меня…

Он принадлежал к тому весьма распространенному типу людей, которые очень хотят рассказать другим все, что знают сами. Талиб смотрел на него с удивлением, и Мухин расценил этот взгляд как проявление интереса к высказанным им мыслям о значении организаторской работы.

— Или, к примеру, возьми Наркомпрод. Это Народный комиссариат продовольствия. Что может быть важнее, чем организация продовольственного снабжения городов революционной России? Скажи, что важнее? Организация и система!

Ян Карлович долго не вмешивался в их разговор, вернее, долго не прерывал Мухина. Наконец он сказал:

— Погоди, товарищ Мухин. Давай лучше обсудим текущий вопрос.

— Точно! — спохватился тот. Мухин имел поразительную для человека такой комплекции подвижность. Он сразу же оказался в другом конце комнаты и достал из маленького портфеля карту железных дорог России. — Я думаю так. Поиски твоего отца надо вести по двум линиям, по двум системам. Одна линия — губкомы, другая — железные дороги. Организация…

— Погоди, погоди, — опять остановил его уравновешенный Удрис. — У меня для Толи новости есть. Помолчи, пожалуйста. Если тебе не очень трудно, убери карту.

Мухин не обиделся, уложил карту в свой портфель и присел к столу.

Удрис, не вставая, пошарил у себя за спиной и вытащил длинный предмет, завернутый в тряпку.

— Али Аббас-оглы отдал нам ее без всякого сожаления, — сказал Ян Карлович Талибу. — Но для тебя это, кажется, очень важно.

У мальчика сразу пересохло в горле. Он с волнением смотрел, как Удрис разматывает тряпку, как сверкает на свету полированная сталь клинка.

— Смотри. Узнаешь? — Ян Карлович положил клинок на протянутые ладони Талиба.

Как и в квартире Бекасова, как в школе, где была выставка старинного оружия, Талиб не мог выговорить ни слова. Сверкание тяжелой стали завораживало его.

Но это был совсем другой клинок. Может быть, сталь его сверкала не хуже и так же отливала золотом, но узоры были совсем другие. Клинок был, наверно, красивее, чем тот, который ковал мастер Саттар. Оставалось посмотреть клеймо.

Почти такое же, как на клинке отца, оно все же явно отличалось от него. Буквы на нем вдвое меньше, а слов больше. Разобрать их без увеличительного стекла трудно. В том месте, где на отцовском клейме стояло слово «Дамаск», были четыре буквы.

— «Ту-ла», — по слогам шепотом прочел Талиб. Эти буквы были крупнее других.

Удрис и Мухин молча смотрели на Талиба и ждали, что он скажет.

— Это другой мастер делал, — дрожащим голосом сказал Талиб и бережно протянул клинок Удрису. — Здесь рисунок не тот и клеймо тоже.

Однако Удрис не торопился брать саблю из его рук.

— А ты не ошибаешься, сынок? — с сомнением спросил он.

— Нет! — ответил Талиб. — Там написано слово «Ту-ла».

— Тула? — удивленно забасил Иван. — Тульский, значит, клинок.

Он склонился над саблей и с сомнением добавил:

— Какая же это Тула? Тут невесть что написано…

— Есть у тебя увеличительное стекло? — вмешался Мухин и, вскочив со стула, опять загородил единственное окно. — До конца надо выяснить.

Удрис уже протягивал Талибу лупу.

— Читай внимательно. Мне самому интересно. А ты, Мухин, отойди от света, не стеклянный.

Сначала мутно — не в фокусе, — потом четко перед Талибом возникли слова: «Друг мастера Сазона мастер Саттар ученик мастера Рахима. Тула».

Он несколько раз перечитал слова, все было правильно: «мастер Саттар ученик мастера Рахима…»

— А почему здесь «Ту-ла»? — спросил Талиб.

— Город это. Понимаешь, город! — радостно воскликнул Мухин. — Там знаменитые кузнецы живут, блоху подковали, слышал?

— Далеко эта Ту-ла? — спросил Талиб.

— Не очень, — ответил Мухин. — Верст двести.

— Я поеду туда, — сказал Талиб.

— Правильно! — сказал Мухин.

— Погодите, — в который уже раз сегодня произнес это слово уравновешенный Удрис. — Надо спешить не торопясь. Сядьте все, обсудим. Мы установили, что клеймо твоего отца, но мы не знаем, где он.

— В Туле, — пробасил Мухин. — Как божий день ясно.

Талибу это тоже казалось бесспорным, но Удрис рассудил иначе.

— Во-первых, — сказал он Талибу, — я никуда тебя не отпущу без провожатого. Во-вторых, Тула — город большой, и человека, тем более приезжего, найти там трудно, а в-третьих, с чего вы взяли, что мастер Саттар в Туле?

Мухин опять вскочил с места.

— Русским же языком сказано, что в Туле.

— Во-первых, Мухин, не русским, — опять начал перечисление невозмутимый латыш. — Во-вторых, скажи мне, Толя, что было написано раньше на том месте, где сейчас написано «Тула».

— «Дамаск», — ответил Талиб.

— Вот видишь. Выходит, что за твоим отцом в Сирию надо было ехать, когда он в Ташкенте тот клинок ковал. Я тоже предполагаю, что нужно искать в Туле, но я пред-по-ла-га-ю. Я наведу справки по своей линии, Мухин пусть запросит продкомиссара, у них учет хороший, а ты, Толя, поживи пока у профессора. Тебе там, кажется, не скучно.