Первыми из камеры потащили на суд тех, кого привели последними. Они стояли ближе к двери.

Учитель, его сыновья и дядя Юсуп с Талибом находились далеко от двери. Ясно было, что их очередь наступит не очень скоро.

Никто из тех, кого уводили на суд, не возвращался обратно, никто не прошел мимо камер из цитадели в город. Значит, никого пока не освободили.

— Может быть, из Арка есть другой выход? — с надеждой спросил дядя Юсуп, когда ему разъяснили значение происходящего.

— Нет, — ответил ему учитель Насыр. — Не надо себя обманывать. Нас всех ждет смерть. Нужно подумать, чтобы как-то спасти детей, но я не знаю, как это сделать. Пусть, по крайней мере, они пойдут после нас с вами.

— Мы пойдем с тобой, папа, — сказали Хамид и Камал.

— И я пойду с тобой, — сказал Талиб дяде Юсупу.

— Не говорите глупостей, — тихо, с достоинством сказал учитель Насыр.

Талиб обеими руками обнял дядю. Юсуп-неудачник тихо и молча плакал, слезы текли по его впалым щекам.

— Слушайте, что я скажу вам, друзья, — продолжал учитель. — Я мусульманин, как мои деды и прадеды, никто не сможет упрекнуть меня в неверии. Таким я и умру. Но почему аллах создал меня слепым? Я верил эмиру и его министрам больше, чем русским, потому что эмир и его палачи — мусульмане, а русские — христиане или даже вовсе безбожники. Я думал, мы, мусульмане, избраны богом, а они неверные. Я был против русской революции, я боялся ее, я верил, что наш эмир, будь проклят его род, улучшит жизнь без революции. Слушайте и запоминайте — я за революцию!

Последние слова он выкрикнул громко и повторил их несколько раз. Он говорил это для всех, и люди, до сих пор его не замечавшие, обернулись к нему.

— Не надо, папа, — сказал старший сын. — Не кричи так. Может быть, все обойдется.

— Надо так, надо! — опять выкрикнул отец. — Они убьют нас, они и вас убьют. Я все вижу теперь, и я знаю, как я сам в этом виноват. Я виноват и в том, что будет с вами…

Учитель заплакал, тело его дрожало так, что все, кто стоял рядом, чувствовали эту дрожь.

— Грамотей проклятый! — подал голос из своего угла Анвар-водонос. — Теперь ты плачешь. Зачем же ты, скотина, делал то, что запрещено? Я не знал, что это запрещено, я неграмотный. Пусть вас всех казнят, пусть вас убьют, а меня за что?

Водоносу стали что-то объяснять, успокаивать, но он долго еще ругался и призывал громы, молнии и все кары небесные на тех, кто знает грамоту, кто читает газеты и смущает умы простых людей. Он даже порывался пододвинуться ближе к учителю, чтобы расправиться с ним, но тут распахнулась дверь и стражники стали вытаскивать заключенных, чтобы вести их на суд.

Я не буду подробно рассказывать о том, как после краткого допроса и зверского приговора все, кто был вызван на суд, сразу же перешли в руки палачей. Тут я опять позволю себе сослаться на мудрого и сильного духом Садриддина Айни. Он пишет, что эмир Бухары вначале удовлетворялся довольно простыми методами казни. «Приговоренных связывали веревками по ногам и рукам и укладывали на краю ямы, головами к ней; затем палачи протыкали горло каждого остро отточенным ножом. Ученики палачей, оттащив в сторону трупы, на место их укладывали других. Так один палач за час мог казнить несколько десятков человек и не уставал…

Но этот способ оказался неудобным: ямы наполнялись кровью, и от ее запаха эмиру в Арке становилось трудно дышать…

Палачи поняли, что среди казненных имеется много невинных, и запротестовали. Указывая на некоторых, они говорили:

— Этот кажется нам неповинным, мы не можем пролить его кровь: невинная кровь принесет несчастье!

Но не это волновало эмира — он видел, что человек с перерезанным горлом быстро умирал и успокаивался, а душа эмира, как у пьяницы, жаждавшего вина, ожидала других, сильных зрелищ, при которых казненный испытывал бы жестокие муки в течение хотя бы часа…

Ямы, наполненные кровью, засы́пали пылью и песком, закрыли досками и сверху поставили виселицы. Тело жертвы поднималось на блоке вверх, до самой перекладины, глаза жертвы выскакивали из орбит, из носа обильно текла кровь, лицо темнело. Когда приближался момент смерти, палачи ослабляли аркан, и жертва падала на землю, корчась в судорогах.

Полежав несколько минут на земле, несчастный проявлял признаки жизни. Бурно дышала грудь. Как только дыхание приближалось к нормальному, палачи снова подтягивали аркан, шея упиралась в блок, тело свисало, мучительная и страшная смерть овладевала человеком».

…Чтобы подробно описывать пытки и казни, нужно не только сильное и смелое сердце, необходимо моральное право на это. Нужно самому испытать хоть часть того, что ты пишешь о других. Есть люди, которым фантазия может подсказать любые невиданные страсти, есть даже особые любители писать про человеческие мучения. Я не из их числа. Поэтому я скажу кратко.

Учителя Насыра и старшего его сына Хамида приговорили к повешению на блоке. Дядю Юсупа и второго сына учителя — Камала к семидесяти пяти палочным ударам, а Талиба, учитывая его малолетство — дядя Юсуп сказал, что ему десять лет всего, — к заключению в тюрьме на шесть лет.

В тот день Талиб видел их в последний раз. Позже он узнал, что приговор был приведен в исполнение, что учитель погиб почти одновременно со своим старшим сыном Хамидом и вместе с дядей Юсупом, умершим во время истязания. Камал погиб в тюрьме через несколько дней от заражения крови.

Кроме Талиба, по малолетству избежавшего гибели, в тот день спасся только один человек. Это был Анвар-водонос. Он повалился на землю перед судьями и стал умолять их о пощаде. Он не просто умолял, он рыдал, проклиная учителя Насыра, всех грамотеев, дядю Юсупа, Талиба, русских большевиков и себя самого, возмечтавшего видеть сына Ибрагима настоящим муллой в большой чалме.

— Они русские шпионы, а не я! — кричал он. — Это они друзья большевиков, а не я! Убейте их, а не меня!

Анвар-водонос кричал, и люди, приговоренные к смерти, жалели и остро презирали его за этот крик. Талиб тоже жалел водоноса, еще не зная, какой приговор вынесут им всем. Дело было еще до того, как судья объявил свое решение. Талиб думал о том, что из всех стоявших сейчас перед судейским возвышением он один действительно был знаком с большевиком в кожаной куртке, с Федором Пшеницыным. При чем же здесь бухарский водонос? Талиб даже хотел сказать об этом, чтобы облегчить участь несчастного, но в это время один из судей спросил у Анвара:

— А ты согласен быть палачом или пока учеником палача? Ты можешь заслужить прощение, если станешь хорошим палачом. Ты можешь пытать и убивать этих вероотступников?

Все замерли после этого вопроса. «Это насмешка», — подумал Талиб. Выжидательно смотрели судьи. Анвар-водонос замер тоже, видимо от неожиданности. Его лицо, такое жалкое, дрожащее, начало меняться прямо на глазах. Оно менялось судорожно и быстро, пока вдруг не стало злым и одновременно счастливым. Он посмотрел на судей и опять повалился на колени. Воздев руки к небу, Анвар-водонос заголосил:

— Я их всех убью, я им выколю глаза и вырву языки, я их ненавижу, всех грамотеев!

— Пусть будет палачом, вернее, учеником палача, — сказал главный судья. — Из него выйдет хороший палач. Со временем.

Перемена, происшедшая с водоносом, поразила Талиба и запомнилась на всю жизнь. И еще запомнились ему последние слова, сказанные Насыром-учителем. Он сказал судьям, чиновникам и палачам, уже готовым тащить его к виселице, заключенным, стоящим рядом, стенам дворцов и соборной мечети Арка, своим сыновьям, Талибу и всему свету:

— Я не был революционером, я был просто учителем, но я хочу, чтобы отныне меня считали революционером. Мне недолго осталось жить, но теперь я почти большевик. Пусть люди вспомнят обо мне и скажут: «Учитель Насыр погиб не зря!»