То есть «дедушка, миленький» я, конечно, говорить не стал. Если я ему вдруг такое выдам, дед меня в срочном порядке отправит в психушку, лечить электрошоком.

И мы пошли гулять по улице Гран-Виа. А там самая настоящая демонстрация! У нас в квартале тоже иногда бывают демонстрации, только они не такие клевые, как в центре. Дедушка сказал:

— Давай тоже тут потолкаемся, для многочисленности. Похоже, всем на демонстрации это очень даже понравилось, потому что никто и не подумал нас прогонять. Дедушка попросил какого-то дядьку посадить меня на плечи, чтобы мне было лучше видно, кто там толкает речь. Тут я заметил, что у дядьки на голове полным-полно перхоти. Ну, я его немножко почистил и заодно посоветовал купить шампунь, который рекламируют по телеку. От него и перхоть пропадает, и девчонки на тебя вешаются почем зря. Дядька вроде как обиделся, опустил меня на тротуар и говорит:

— Елки-палки, а внучек-то не пушинка!

Ну вот, из-за какого-то уродского дядьки чуть не заработал себе комплекс жиртреста. У меня и так то и дело вылезают всякие комплексы. То коротышки, то жиртреста, то очкарика, то растяпы… Все, хватит, а то сколько можно самого себя поливать. От комплекса жиртреста я здорово намучился в том году, но это у меня уже прошло, потому что, по правде говоря, глупо мучиться комплексом жиртреста, если никакой ты не жиртрест.

А дедушка уже и думать забыл про дядьку с перхотью и начал громко возмущаться насчет своей пенсии. Он так всегда делает, когда видит, что собралось больше двух человек. И еще он сказал, что с тех пор как пошла мода на скороварки, в этой стране много чего изменилось к худшему.

Мы шли прямо посреди улицы, и никаких тебе машин. Кругом было полным-полно полицейских, и я подумал: «Вот это круто!» Но тут демонстрация взяла и кончилась. Тогда дедушка сказал:

— Пойдем, куплю тебе гамбургер, а то твоя мама скажет, что я тебя голодом морю.

Дед купил мне гамбургер, а заодно прихватил три мороженых: два для себя, потому что у него простатит, и одно для меня, а то еще растолстею. Я подумал: «Круто! Вот это жизнь!» По-моему, это был самый выдающийся день в моей жизни. Я начал было подпрыгивать от радости, но тут дедушка сказал:

— Ты чего скачешь, не знаешь, что ли, тут внизу метро! Оглянуться не успеешь, как все обвалится!

Пришлось мне обломиться и попрыгать только в уме. Вообще-то прыгать в уме я давно привык, а то сразу заявится наша соседка тетя Луиса и начнет выяснять, с какой это радости у нас нынче землетрясение, прямо как в Сан-Франциско.

Честное слово, мы совсем уже собрались ехать домой, но тут вдруг увидели тетку, которая ведет новости по телевизору. Она сидела в кафе и ела сандвич с курицей, салатом, помидорами и майонезом. Не знаю, что на нас нашло, но мы с дедушкой прилипли к витрине и не отлипали, пока она все не доела.

Тетка все время ерзала на стуле, как будто не в своей тарелке. Один раз она испачкалась майонезом и быстренько вытерлась платочком. А потом позвала официанта и вроде как попросила опустить шторы, но обломилась по-крупному, потому что штор там никаких не было.

Я ну никак не мог уйти, пока она не встанет, потому что в школе говорят, что телеведущие — почти все безногие. Они потому и идут в телеведущие, что ноги им там вообще не нужны. Мне бы ни за что не простили, если бы я просто так ушел и ничего не разведал. А такие штуки можно разведать только в центре, где водятся знаменитости. Не то что у нас в Карабанчеле: ни тебе знаменитостей, ни застежек для куртки. Тут вышел официант и говорит дедушке:

— Дедуля, хотите поглазеть на зверушек, отвели бы мальчика в зоопарк, а здесь у нас приличное кафе.

Но не на такого напал, мой дед тоже за словом в карман не лезет:

— Мы с внуком стоим себе на улице, никого не трогаем, и никто нас отсюда не прогонит: ни вы, ни мэр города собственной персоной.

Дедушка ввернул про «собственную персону» и в ус не дует. Он у меня вообще не из стеснительных. А официант привязался к нам, как банный лист. Сразу видно, привык подлизываться к знаменитостям.

— Я, — говорит, — должен обеспечить, чтобы сеньорита телеведущая спокойно скушала свой сандвич и на нее не пялились, как на обезьяну в зоопарке.

— Насчет обезьяны — это вы сказали, а не я, — отвечает дедушка. Он у меня кого хочешь переговорит. — Я вот одного не могу понять. И что это сеньорите телеведущей так неприятно, что на нее смотрят бедный старик с мальчиком? Ей же каждый вечер миллионы телезрителей глядят в рот!

— А ей неприятно, — не унимался официант. Точно, решил заработать главный приз за занудство и подхалимаж у знаменитостей.

Вокруг нас потихоньку начала собираться толпа.

— А вот мне неприятно, — объявил дедушка официанту и толпе, — а вот мне неприятно, — повторил он, — что сеньорита телеведущая то и дело что-нибудь путает в своих новостях. Между прочим, зарплата сеньорите телеведущей идет из нашего, из народного кармана. А я, между прочим, честно плачу все налоги, хотя на мою пенсию и штанов-то новых не купишь. Пускай лучше сеньорита телеведущая расскажет в своих новостях, как людям жить на такую пенсию.

Дедушка замолчал, и ему стали хлопать даже сильнее, чем тому дядьке, который только что толкал речь на демонстрации. У моего бедного деда дрожал подбородок. Так всегда бывает, когда он волнуется.

Тут все стали кричать официанту, чтобы он вынес дедушке стакан воды, так что пришлось этому подлизе поджать хвост и быстренько отправляться в бар за водой. Но обратно со стаканом воды вышел уже не официант.

В жизни не поверишь: стакан воды несла сама сеньорита телеведущая. Клянусь Придурком. Эту минуту мы с дедом запомнили на всю жизнь.

— Вот, пожалуйста, — сказала она таким же голосом, как по телевизору, — вам лучше?

Дедушка ответил, что да, он только хотел показать внуку, что у телеведущих тоже есть ноги, и к тому же, — добавил он, — очень красивые. И еще она самая лучшая телеведущая, остальные ей и в подметки не годятся, и в жизни она в сто раз красивее, чем по телевизору, а теперь всего хорошего, мальчику завтра в школу, мы ездили в центр за застежкой для куртки, вон какая позднотища, моя дочка, небось, уже и в полицию звонила. Дедушка закончил свою вторую речь, еще пару раз глотнул воды, и мы отправились домой. Он стал ловить такси прямо на главной улице, потому что было жутко поздно. Наверняка уже и вечерние новости давно кончились. Тут к нам подъехало такси, и дедушка сказал:

— Нам надо в Верхний Карабанчель. Как вы думаете, шестисот песет хватит?

А таксист ему:

— Не хватит, это же у черта на рогах.

В общем, никуда он нас не повез и даже не сказал «до свидания». Бывают же люди, и спросить ничего нельзя. Удивительно вредные иногда попадаются люди.

— Видишь, Манолито, потратились мы на твой гамбургер, и осталось у нас с тобой шестьсот песет на все про все.

Мой гамбургер ему виноват, а сам только что смолотил два мороженых. В общем, пришлось нам возвращаться так же, как мы и приехали: на метро.

Я начал клевать носом, и чем больше я думал о школе, об училке, о зиме и о куртке, тем сильнее мне хотелось спать. А когда с такими мыслями еще и едешь на метро, тут уж кто хочешь заснет. Дедушка, похоже, тоже так думал, потому что сказал:

— Манолито, я вздремну чуток, а ты смотри, чтобы мы не проехали нашу остановку.

Но я тоже заснул, и еще крепче, чем дедушка.

Разбудил нас охранник в форме; мы стояли посреди какого-то поля и не знали, который час. Нет ничего хуже, чем заснуть в метро и проснуться посреди поля. Я поскорее заплакал, пока никто не начал меня ругать. Но охранник на нас ругаться не стал, а сказал, что мы доехали до конца линии, а потом проводил до самой нашей станции. Наверное, догадался, что у дедушки простатит. Когда мы пришли домой, все соседи толкались в подъезде, обсуждали наше исчезновение и утешали маму. Тетя Луиса сказала: