— Нет. Хочу прогуляться с тобой по ночному городу. Все равно ты не спишь. А пойдем... пожалуй, куда захочешь. Если ты согласишься, я уступлю тебе выбор маршрута.
— Слушай, за кого ты меня принимаешь?
— За тебя.
— Думаешь, я какая-то там легкомысленная девица, которая вот так запросто возьмет и пойдет поздним вечером гулять с незнакомцем? — Кэндис зло рассмеялась. — Так вот, ты ошибся!
— Я вовсе не считаю тебя легкомысленной. Но мне подумалось, что ты любишь приключения.
— Приключения?! Ненавижу приключения!
Кэндис солгала. «Ненавижу» и «боюсь» — не всегда одно и то же. Приключений ей всегда хотелось, причем хотелось страстно: путешествий, опасностей, новых необычных знакомств, переделок, смешных нелепостей и странных совпадений...
Но она очень боялась, что мама и папа ее желаний не одобрят. Они бы и не одобрили. Кому же охота отпускать горячо любимую дочь в большой мир, полный опасностей и страхов?
— Ну допустим, я ошибся и это так, — легко согласился Брэндон. Кэндис поняла, что на самом деле он вовсе не согласился. — Давай тогда просто поболтаем. Вот так, по телефону. Ведь этим я не оскорблю твое достоинство?
— С чего ты взял, что я вообще стану с тобой разговаривать?
— Ну ты взяла трубку...
— Ах, взяла трубку?! Так это легко исправить. Пока!
Кэндис нажала «отбой».
Брэндон перезвонил через двадцать минут.
Все это время Кэндис лихорадочно соображала и пыталась разобраться с собой.
Конечно, Брэндон не имел никакого права ей звонить: она не давала ему своего номера. Но он все равно позвонил, и эта настойчивость страшно невежлива. Но на чем он настаивает? Она залилась густым, жарким румянцем. Не слишком ли много ей мужского внимания за один вечер?
Первые две минуты Кэндис стояла у туалетного столика. Потом минут десять ходила по комнате из угла в угол. Потом легла в постель. Телефон она положила на прикроватную тумбочку. Мало ли...
Брэндон вызывал в ней бурю чувств, и Кэндис не в силах была совладать с ними. Он раздражал, смущал, восхищал, отчасти даже пугал ее... И было что-то еще, что-то, чему она не умела или не смела дать название. Ну вот зачем ему понадобилось ей звонить? Неужели нельзя было просто дать ей все забыть?
— Ну так как? Не успела ли еще заснуть? Настроилась ли на задушевный разговор? — поинтересовался он.
— Послушай, а почему ты не хочешь просто забыть обо всем, что вчера было?
— Я не в силах. Глория с Майком заперлись в спальне и включили музыку, но это не очень помогает. Я волей-неволей слышу их и вспоминаю вчерашний вечер и ночь.
— А я уже почти забыла, — жестко сказала Кэндис.
— Жалко. Тебе напомнить? С какого момента?
— Не надо. Давай о чем-нибудь другом...
Вот так Брэндон Лукас одержал над ней первую свою победу.
Они разговаривали больше часа: о фотографии, о «Космо», о новой выставке в Музее естественной истории, о кошках, о первобытнообщинном строе, о браках по расчету, о предательстве, о Глории, о Майке, о детстве, о школе...
Когда стрелка часов приблизилась к двенадцати, Кэндис поняла, что лежит с закрытыми глазами и видит картинки, никак не связанные с предметом разговора. Кстати, о чем речь?
Она рассмеялась. Это был почти счастливый смех.
— В чем дело? — удивился Брэндон.
— Знаешь, я заснула.
— Ого! Мне обидеться?
— Не надо. Но знай, что ты человек, который вернул в мою жизнь нормальный здоровый сон.
— Что ж, я рад. Похоже, мне есть чем гордиться в этой жизни.
— Не иронизируй. Тебе и правда есть чем гордиться. У тебя такой талант... И ты его реализуешь.
— Спасибо на добром слове. А ты сама? Почему не пишешь для себя?
— А зачем?
— Чтобы реализовать талант, как ты говоришь.
Кэндис замялась. Ей бы свой художественный талант хоть как-нибудь реализовать, не то что литературный. Единственное, что помогает ей поддерживать легенду о работе в газете, — это большая осведомленность о событиях культурной жизни Нью-Йорка.
— Я же говорила, что больше люблю читать. А в газету пишу, чтобы заработать на кусок хлеба.
— Понятно, как я в «Космо». А кем ты мечтала стать в детстве?
Кэндис задумалась. В детстве... в детстве она мечтала быть принцессой. Настоящей принцессой, пусть в сколь угодно маленькой стране — но только настоящей. Чтобы была корона, чтобы жить во дворце, иметь кучу придворных и дружить с поварятами и прачками. Еще мечтала стать пираткой, плавать по морям и океанам, брать на абордаж корабли и иметь прирученную пантеру на цепи. Еще мечтала стать Робин Гудом, супергероиней и художником-мультипликатором. В итоге не стала даже скульптором. Печально.
— Ау! Ты снова заснула?
— Нет, я вспоминала. — Кэндис озвучила список профессий своей мечты.
— Интересно. — Она слышала, что Брэндон улыбается. — А я тоже мечтал стать Робин Гудом. И еще странствующим рыцарем, священником-миссионером, космонавтом и конечно же боксером. И еще каким-нибудь супергероем вроде тех, которых рисуют в комиксах.
— Жалко, что мы не встретились тогда, в детстве. Нам было бы чертовски весело играть, — сказала Кэндис и осеклась: вспомнила, с каким тщанием мама подбирала для нее друзей из «хороших, состоятельных» семейств.
Вряд ли родители Брэндона и Майка попали бы в эту категорию... Так что хорошо, что они не встретились раньше. Так, по крайней мере, у них есть шанс пообщаться.
— Да. Жаль. У нас было бы больше времени... — сказал Брэндон и тоже осекся.
Кэндис хотела спросить, времени для чего, но не стала — что-то ее остановило.
— Отпустить тебя спать? — спросил Брэндон.
— Отпусти.
— Хорошо. Спокойной ночи. Приятно было поболтать с тобой.
— Спасибо, взаимно. Добрых снов.
— Пока.
— Пока.
— Кэндис?
— Да?
— Береги себя.
— Да, конечно. — Кэндис подавила в себе желание еще пару раз сказать «пока» и нажала «отбой».
Она глубоко вздохнула и перекатилась на другую сторону постели, где шелковые простыни были прохладными на ощупь. Это кстати. У Кэндис горело все тело, будто охваченное пламенем. Что это? Только что она засыпала, убаюканная хрипловатым голосом Брэндона Лукаса, и вот уже мечется по постели, не знает, куда деваться от внутреннего жара.
Кэндис выключила свет.
Комната стала очень загадочной. Ее заполнила прохладная тьма — после желтого света ночника она казалась прохладной, как вода в озере ночью, — но Кэндис чувствовала только жар.
Она его совсем не знает... Можно ли так говорить теперь, после того как она поведала ему вещи, которые не обсуждала даже с мамой и Глорией? Она услышала от него столько же личного и важного. Брэндон казался ей очень умным, эрудированным и в то же время немного безрассудным, благородным и честным, упрямым, сильным, в чем-то даже бесстыжим. В нем не было жалости, но не было и цинизма, присущего мужчинам ее круга. Он не жаждал власти и, кажется, редко испытывал страх.
Ее отцу он не понравился бы.
Папа любит, чтобы ему подчинялись. Кэндис подумала, что Брэндон уважал бы его, но подчиняться не стал бы. Хорошо, что они с отцом никогда не встретятся.
Кэндис скомкала простыню, побуждаемая порывом тугой какой-то тоски. Она подумала про Глорию. Глория — смелая, Глория — себе на уме. Глория думает что хочет, говорит что хочет и кому хочет и делает что хочет. Теперь вот она наслаждается бурным романом с этим пареньком... Какой она будет, их история? Как скоро и чем закончится?
И больше всего Кэндис интересовал вопрос: а как Глория будет каждый раз чувствовать себя, возвращаясь в свой чопорный, строгий дом к своим жестоким, но справедливым родителям... в дом, куда Майку Лукасу хода нет и никогда не будет?
Конечно, Глория, сколько Кэндис ее знает, твердит, что замужество — это не для нее, что у нее другая, счастливая судьба свободной женщины, но справедливости ради надо заметить, что у нее уже года два не было постоянного бойфренда, а те, кто был раньше, не вызывали у нее и трети того восторженного отношения, какое она питала к Майку. Кэндис предчувствовала драму. Будет буря. Глория умеет чувствовать сильно и глубоко. И если на пути ее чувства встанет кто-то или что-то, ему не поздоровится.
