Несколько секунд они молча стояли друг напротив друга Анна и Талес. Это был тот самый румяный мужчина, с которым она встречалась в Берлине, и он заговорил первым.

— Похоже, вы не ожидали увидеть меня? — спросил он с наглой ухмылкой, которая сразу не понравилась Анне и делала его лицо еще шире, отчего щеки казались краснее.

Она до сих пор не могла говорить и лишь энергично кивнула в знак согласия. Она думала, что подготовлена к шоку, который вызвала бы встреча с Гвидо, но сейчас, когда стало ясно что эта встреча пока откладывается, Анна поняла: в данный момент она не была готова к происходящему. А в голове крутилась одна только мысль. Анна хотела, чтобы Гвидо был мертв, мертв, мертв!

— С момента нашей последней встречи в Берлине, — начал краснощекий, довольно улыбаясь, — своим поведением вы доставили нам немало трудностей. Хочу быть честен и не стану, скрывать, что вы ввязались в опасную игру. Я бы даже назвал ее смертельно опасной.

— Где… Гвидо? — заикаясь, спросила Анна, словно не расслышав слов Талеса, и указала на стул с одеждой. Антипатия которую Анна ощутила к этому человеку еще во время первой встречи с ним, превратилась сейчас в самую настоящую ненависть. И ненависть была настолько сильной, что, казалось, должна была убить Талеса на месте.

— Где пергамент? — спросил Талес, не обратив внимания на вопрос Анны, и тут же холодно добавил: — Естественно, я имею в виду оригинал.

При этих словах он по привычке шумно выдохнул через нос.

Заметив, что Анна не настроена отвечать на его вопрос первой, Талес решил продолжить разговор и сказал с той отталкивающей сдержанностью, которой всегда отличался:

— Вы были замужем за Гвидо фон Зейдлицем? Разве вы не говорили, что он погиб в автокатастрофе?

Холодность, с которой говорил собеседник, и насмешка в его голосе заставили Анну насторожиться.

— Да, — ответила она, — в автокатастрофе.

— Я повторяю свой вопрос: где пергамент? Если хотите, мы можем обсудить сумму. Итак, я вас слушаю.

— Я не знаю, — солгала Анна, делая вид, что смогла овладеть собой в той же степени, что и собеседник. Во всяком случае, следующая ее фраза прозвучала еще более дерзко: — А если бы и знала, то не уверена, что сказала бы вам.

— Даже за миллион?

Анна пожала плечами.

— Что такое миллион по сравнению с гарантией безопасности, которую дало бы мне знание местонахождения пергамента? Неужели вы всерьез верите, будто я до сих пор не поняла, что происходит со всеми, кто знает что-либо о пергаменте? Они убиты или просто исчезли! Значит, тому факту, что я до сих пор жива, есть только одно объяснение.

По всему было видно, что Талес не собирался долго думать над словами Анны. Он недовольно покачал головой, и этот жест свидетельствовал о том, что Талес не хотел отвечать на упреки.

Но он был умен и понимал, что должен сменить стратегию. У Анны были на руках лучшие карты (по крайней мере, ее собеседник должен был так думать), и Талес понимал, что угрозами он от этой женщины ничего не добьется.

Поэтому он сменил тон и начал с деланным дружелюбием рассказывать, что орфики следили за Анной с момента ее прибытия в Тессалоники. Заметив, что Анна сомневается в его славах, Талес заметил с ухмылкой:

— Похоже, вы меня недооцениваете. Неужели вы считаете, что действительно смогли тайно проникнуть в Лейбетру?

— Да, — ответила Анна вызывающе. — Во всяком случае, я не видела никого, кто мог меня обнаружить и помешать попасть в Лейбетру.

Словно разъяренный бык, Талес тяжело и шумно дышал.

— Если вы и вошли в Лейбетру, то это соответствовало моим планам! — закричал он, но уже в следующее мгновенно овладел собой, и на его губах вновь заиграла фальшивая улыбка. — Георгиос Спилиадос, пекарь из Катерини, который привел вас сюда, является одним из нас. Это вам информация для размышления.

— Это невозможно! — сорвалась на крик Анна.

— Я уже говорил, что вы меня очень недооцениваете. Здесь в Лейбетре, мы никогда не полагаемся на случай. Все, что про исходит в наших владениях, а зачастую и за их пределами, происходит по нашей воле. Как вы могли подумать, что вам удастся и попасть сюда незамеченной? Эта мысль настолько же абсурдна, как и идея сбежать из Лейбетры. Можете попробовать. У вас ничего не выйдет. Только глупец мог бы сделать подобные выводы! Вы уже сами успели убедиться: в Лейбетре нет ни одной запертой двери. Зачем?

Анна никак не могла смириться с мыслью, что Георгиос был подкуплен орфиками.

— Но Георгиос говорил о вашем ордене далеко не безобидные вещи, — сказала она задумчиво, — и мне с огромным трудом удалось убедить его стать моим проводником и помочь добраться сюда. Я ему хорошо заплатила.

Талес усмехнулся, пожал плечами и развел руками:

— Цель оправдывает средства. Разве вы еще не успели эти понять?

Анна не могла не согласиться с Талесом, но промолчала. Слишком много мыслей роилось в ее голове. Наконец она спросила

— Что вы сделали с Гвидо, с Фоссиусом и с Гутманном? Отвечайте же!

Лицо Талеса внезапно помрачнело, и он заметил:

— Вам нужно привыкнуть к одному: в Лейбетре не задают вопросов. Здесь повинуются нашим указаниям. В этом отношении мы совершенно обычный христианский орден. Но прошу вас заметить, только в этом отношении.

— Я разговаривала с профессором Гутманном… — начала Анна

— С братом Менасом, — поправил Талес и добавил: — Я знаю.

— Мне показалось, что он ни в чем не уверен.

— А в чем он должен быть уверен?

— Мне показалось, что Гутманн боится.

— Менас настоящий трус!

— Но он известный ученый.

— Да, так считают многие…

— А вам нужны его знания и опыт.

— Верно.

— Вам не кажется, что настало время сказать мне правду?

— Вы снова задали вопрос, — ответил Талес. — На самом деле правда вам известна. Вы прекрасно знаете, о чем идет речь. В одной гробнице был найден пергамент, который содержит текст пятого Евангелия. К сожалению, значение этой рукописи поняли слишком поздно, когда отдельные ее части уже разошлись по миру.

Талес отошел к окну и сложил руки за спиной. Глядя на горы, он сказал:

— Этот документ способен подорвать основы власти католической церкви. С помощью этого пергамента мы уничтожим Ватикан!

Голос Талеса стал громче, в нем слышалась угроза. Таким Анна его еще не видела.

— Я тоже не являюсь поклонницей Церкви, — заметила Анна, — но в ваших словах я слышу ненависть.

— Ненависть? — переспросил Талес. — Это больше чем просто ненависть. Это ненависть, смешанная с презрением. Человек — творение Бога. Но те, кто считает себя вправе говорить от имени Бога, отрицают все божественное. Две тысячи лет истории Церкви — это не что иное, как две тысячи лет унижений, эксплуатации и борьбы против прогресса. Священники и проповедники сотни лет заставляли строить огромные заборы, утверждая, что это делается во славу Господа. На самом деле у них была другая цель — подавить личность в каждом христианине, показать его ничтожность и незначительность. Осознание собственной незначительности мешает людям думать, поскольку мысль является настоящим ядом для Церкви ее существование основано на приказах. В ее учении две непреложные истины: одни приказывают, а другие повинуются. И все это с одним призывом — во ИМЯ веры. Верш, гораздо легче, чем думать. Тот, кто в вопросах веры пытался обратиться к разуму, получает ответы, пугающие истинного христианина. Именно по этой причине с самого начала своего существования Церковь противится прогрессу и знаниям. Знание — это конец веры. Любая бессмыслица, которую Церковь до сих пор выдавала за чистую монету, объяснялась одним универсальным волшебным словом — «вера». Кто бы ни выступал против Церкви, он тут же обвинялся в том, что недостаточно сильно верит. Нельзя доказать наличие веры, а ее отсутствие легко доказуемо.

Талес повернулся к Анне.

— Этот пергамент— динамит, который поможет взорван фундамент Церкви. Он сможет в течение нескольких дней обрушить власть, державшуюся два тысячелетия. Вы понимаете все его значение?