Анна не представляла себе, какие выводы можно сделать из такого поведения. Она также не была уверена, что можно доверять полученному от Раушенбаха заключению. С другой стороны, у него не было абсолютно никаких оснований пытаться обмануть Анну. То обстоятельство, что из-за образа жизни, в котором доктор винил исключительно свою тяжелую судьбу, он был несимпатичен Анне, вовсе не означало, что он был плохим ученым. Всем известно: многие гении отличаются странными пристрастиями.

В течение следующих трех дней Анна пыталась кое-как упорядочить все имевшиеся факты и тут же ловила себя на мысли, что каждый раз, когда не могла найти логики в своих рассуждениях, начинала сама придумывать невероятные истории. Истории, которые нагоняли на нее страх, необъяснимый, парализующий страх. Анна представляла себе то Раушенбаха, который преследовал ее, чтобы заполучить таинственный пергамент, то Доната, мужа парализованной женщины, который неизвестно зачем инсценировал смертельный несчастный случай, словно действие происходило в криминальном романе.

В эти дни Анна начала пить, чего раньше за ней никогда не замечали. В основном коньяк, который поначалу пришелся ей по вкусу. Но после большого количества выпитого желудок буквально начинало выворачивать наизнанку, и Анну сильно рвало. Она ненавидела себя за слабость и в то же время не могла объяснить, что же на самом деле происходит в ее душе. Она чувствовала себя мотыльком, попавшим в сильный поток воздуха, которому непреодолимая сила не позволяла лететь в желаемом направлении. Анна понимала: она оказалась в безвыходном положении и потеряла контроль над происходящим, а от этого ситуация с каждым днем казалась все более запутанной. У Анны не хватало сил, чтобы решить навалившиеся на нее проблемы и справиться с несчастьем. Она не раз хотела собрать в небольшой чемоданчик только самое необходимое и первым же рейсом улететь на Карибы, никому не сообщив, куда отправилась. Но уже в следующее мгновение она представляла себе встречу с незнакомцем из театра, который встречал ее у трапа самолета. Анна страдала от мании преследования, того болезненного состояния рассудка, когда любая, даже самая банальная фраза или случайная встреча казалась направленной против тебя.

Был ли выход из этого замкнутого круга? Вряд ли кто-то, посвященный в истинное положение дел, стал отрицать, что за последние дни и недели в жизни Анны произошли события, которые вполне могли послужить поводом для сомнений в здоровье ее рассудка. Гвидо погиб, загадочная женщина, находившаяся вместе с ним в автомобиле во время аварии, бесследно исчезла, неизвестные преследовали Анну и предлагали целое состояние за объект, который предположительно стоил лишь несколько сотен марок. Это были факты, а уж никак не порождения воспаленного воображения.

В любом случае Анна была не в лучшем расположении духа, когда в пятницу около пяти часов вечера отправилась к Раушенбаху. Думая о спившемся ученом, она решила, что тот прекрасно вписывается в атмосферу полуразвалившегося дома. Анна с трудом могла представить его в другом жилище. Еще, прежде чем нажала стертую кнопку звонка, Анна услышала музыку. Поэтому она давила на кнопку у двери дольше, чем того требовали приличия, чтобы Раушенбах, убаюканный винными парами и музыкой, услышал звонок.

Никто не открыл. Анна снова нажала кнопку звонка, но за дверью по-прежнему не было слышно никакого движения. Тогда она начала стучать и кричать:

— Господин Раушенбах! Доктор Раушенбах, откройте же, наконец!

Очевидно, шум услышал кастелян, хитрого вида югослав с искалеченной ступней, которая нисколько ему не мешала, используя вторую, абсолютно здоровую, перешагивать сразу через две ступеньки. Он буквально взлетел на верхний этаж.

— Что, доктора нет дома? — спросил он с ухмылкой.

— Но он должен быть здесь! Неужели вы не слышите музыку — возразила Анна.

Югослав приложил ухо к двери, прислушался и сделал вполне логичный вывод:

— Музыка играла бы только в том случае, если доктор дома. Может быть… — продолжил кастелян, немного понизив голос, затем сделал движение рукой, показывая, как нужно пить до дна, и хитро подмигнул.

Не успел еще югослав показать до конца свою пантомиму, означавшую, что, по его мнению, Раушенбах в очередной раз выпил лишнего, как Анне пришла в голову страшная догадка, поразившая ее, словно удар молнии… Из-за двери доносилось: «О, я ее потерял!» Ария из «Орфея и Эвридики»! Анна последовала примеру югослава и приложила ухо к двери. Она чувствовала, как пульсирует кровь в висках. Не оставалось ни малейшего сомнения — это была ария Орфея!

— У вас есть запасной ключ? — набросилась Анна на кастеляна.

Он, не понимая, что заставило эту женщину повысить голос, спокойно запустил руку в глубокий карман, извлек оттуда старый огромный ключ и поднес его к самому лицу Анны.

— Это ключ кастеляна! — сказал он, усмехаясь. — Подходит ко всем дверям в доме.

— Так открывайте же, наконец! — взмолилась Анна.

Пожав плечами, что, скорее всего, должно было означать

«Я не знаю, правильно ли мы поступаем, но раз уж вы так хотите…», югослав вставил ключ в замок, и как только дверь приоткрылась, Анна бросилась в квартиру.

Раушенбах сидел у письменного стола. Тело его наклонилось вперед и не падало на пол лишь потому, что голова, неестественно вывернутая в сторону, опиралась на крышку стола. На лице застыла жуткая гримаса, а изо рта свисал багрового цвета язык, который казался неестественно длинным. Глаза были открыты, но виднелись только белки. Подойдя ближе, Анна заметила на шее Раушенбаха темное пятно. Доктора задушили.

Из патефона все еще доносились звуки арии. Как только пластинка закончилась, звукосниматель поднялся сам собой, словно им руководила призрачная рука, вернулся в самое начало и опустился на пластинку, после чего вновь послышалась бесконечно печальная мелодия.

— Нет! Нет! Нет! — закричала Анна, закрыв руками уши, и бросилась к патефону. Послышался отвратительный скрежет, и затем наступила полная тишина.

В течение следующих нескольких ночей Анна спала очень плохо.

Каждый раз, когда она проваливалась в беспокойное забытье, ей казалось, что оно длилось лишь секунды, за которыми следовали бесконечные часы ночи. Она изо всех сил пыталась не закрывать глаза, чтобы видеть потолок, на котором время от времени мелькали блики от фар проезжавших по улице автомобилей. Одна мысль об ужасных видениях, преследовавших ее, бросала Анну в холодный пот. Жуткие картины терзали ее сознание. Словно пиявки, присосавшиеся к ее воображению, эти образы мучили Анну и порой казались ей настолько реальными, что невозможно было отличить, где действительность, а где болезненные фантазии. Не раз Анна»«давала себе вопрос, не сошла ли она с ума. Может быть, с ее рассудком что-то не в порядке? Может быть, невероятные сны и видения, постоянно преследовавшие ее, разрушили ту часть мозга, которая отвечает за здравый смысл?

Анна всерьез размышляла о том, могла ли она быть той женщиной, которая находилась в автомобиле во время аварии. Может быть, она получила травму, которая повредила мозг и разорвала в клочья воспоминания, и сейчас оказалась и плену своих жутких фантазий, не имевших ничего общего с реальной жизнью? А если состояние, в котором она находилась, было смертью?

Иногда в такие моменты Анна пыталась подняться с кровати, чтобы доказать себе, что она держит себя в руках, но все чаще и чаще эти попытки завершались неудачей. У нее не хватало сил на то, чтобы подчинить свое тело сознанию, словно кто-то невидимый постепенно отнимал у Анны контроль над ее действиями и мыслями. Чтобы хоть как-то противостоять этому, она начинала разговаривать сама с собой, и звук собственного голоса, отражаясь от стен, действовал успокаивающе, возвращал в реальность и заставлял трезво взглянуть на все происходящее.