Короче, дальше вспоминать неинтересно, потому что, хоть меня и накололи обезболивающим, чувствовала я себя фигово. А самое смешное – я как-то про ногу и что там у меня внутри болит не очень думала, только все переживала за его кожаную куртку, которую кто-то из врачей бросил на стул в углу процедурной. Вдруг сопрут, думала я. Куртка дорогая, жалко. И так она пахла здорово. И когда в комнате появилась мама, я, не замечая ее побледневшего лица и расширенных от ужаса глаз, схватила ее за руку и зашептала:

– Мама, куртку возьми, а то украдут, а она чужая. Это мне парень дал, которого со мной вместе везли в машине.

Мать вопросительно взглянула на врача, тот пожал плечами, потом буркнул, что они вкололи мне много чего и сознание могло спутаться. Затем немного подумал и добавил что-то насчет невропатолога, которого надо будет пригласить с утра пораньше.

Но я все же добилась от мамы, чтобы она взяла куртку, и потом уже чувствовала себя телом, которое крутят, перекладывают со стола на стол и на кровать и вообще отключилась.

Проснулась я утром не знаю во сколько и увидела спящую на стуле маму. Попытка пошевелиться вызвала боль, заставила меня вскрикнуть. Мама сразу вскинулась, заплакала и принялась причитать, что я, слава богу, жива, а остальное до свадьбы заживет. Мне опять сделали укол обезболивания, и через некоторое время я выяснила, что у меня банальный закрытый перелом лодыжки, трещина ребра и ушибы всего остального. Я согласилась сесть и поесть, потому что после укола чувствовала себя не так уж плохо – лишь мешали повязки на ребрах, а нога, закованная в гипс, вроде и болела несильно. Еще болели вторая коленка, где обнаружилась здоровая ссадина, грудь и локоть правой руки. Но я была жива и полна оптимизма. Даже справилась с омлетом, хотя от кофе отказалась – гадость такая, что и порося пить не стали бы.

Едва ощутив запах больничной еды, мама сморщила нос, а увидев рацион, метнулась к двери, пообещав скоро вернуться. Само собой, мама сейчас накупит всего самого вкусного и будет меня пичкать как маленькую. Я почувствовала укол совести: если есть и лежать, я растолстею, да и бюджет наш, тщательно рассчитанный, не позволяет особых трат на глупости. Потом я вспомнила, на что были отложены деньги – на поездку на юг. И опять принялась реветь: вдруг перелом не позволит мне съездить на море. Наверняка не позволит, вот черт! Соседки по палате – две тетки неопределенного возраста и большого веса, мирно досыпавшие после завтрака, – заворочались и принялись ворчать.

Тут в окошко что-то стукнуло. Я приподнялась и уставилась на улицу. Там маячила Светка. За ее спиной возвышались два мужика в байкерских кожанках. Увидев мое лицо, они подошли к самой стенке, и подружка знаками велела мне открыть окно. Кое-как я дотянулась до шпингалета, и рама с готовностью и легким скрипом распахнулась. В ту же минуту один из парней сложил руки лодочкой, Светка наступила в них, встала ему на плечи и, опершись на подоконник, влезла в окно. Тетки заворчали, а Светка, услышав «холодно», только фыркнула: «Проветритесь».

Потом уставилась на меня огромными, какими-то шальными глазами, и я сразу поняла, что она не спала ночью, и что-то происходит.

– Ты как? – спросила Светка. – Я твою маму встретила, но она со мной разговаривать не стала. Только что не плюнула в мою сторону.

– Не обращай внимания. Мама есть мама, у нее работа такая – нервничать. У меня сломана нога, треснуто ребро, а остальное – фигня, заживет. Синяки просто.

– Ты не винишь меня?

– За что?

– Ну, это же мой брат был... Надо было сопляка уложить вовремя.

– Не говори глупостей! – Я произнесла это голосом моей мамы. Мы обе это поняли и рассмеялись. Потом Светка полезла меня обнимать, я зашипела, а она опять виновато произнесла:

– Прости.

– Ничего... слушай, что вчера было?

– Ужас, что было! Пока моя мамаша до дома дошла – ей человек пять рассказали о наезде. Она меня бить кинулась. Если бы я не смылась, у меня сейчас травм было бы не меньше, чем у тебя. – Светка облизала сухие губы, глаза ее лихорадочно блестели, и мне показалось, что у подруги жар. Она оглянулась на теток и понизила голос: – А потом я поехала в больницу, но меня сюда не пустили. Тогда я дождалась Николая...

– Кого?

– Ну, Летнева же. Ты что, его не узнала?

Я покачала головой. Светка придвинулась поближе и принялась рассказывать. Оказывается тот мужик, что ехал со мной в «скорой», – это и был тот самый Николай Летнев, бард из бардов и Светкина мечта. Он провел время у приятеля, который жил неподалеку от города, а потом вся хорошо гульнувшая гоп-компания взялась доставить его в город, чтобы он успел отдохнуть перед концертом. Вот и отдохнули. Светка встретила у больницы подтянувшихся байкеров, нашла среди них знакомого и вскоре уже прочно сидела на одной из машин, дожидаясь известий о Николае. Его отпустили в тот же вечер: рентген показал, что переломов нет, только сильный ушиб и растяжение. Эластичный бинт и пожелания провести несколько дней в покое – вот и все, что ему прописали. Все отправились отмечать спасение Летнева, и Светка тоже. Тут она стала совсем невнятной, но я так поняла, что моя подружка добралась-таки до своего кумира.

Увлеченные разговором, мы не прислушивались к происходящему вокруг до тех пор, пока одна из теток, присмиревших от Светкиного нахальства, не вякнула:

– Эй ты, шалава, выметайся. Обход идет.

Прислушавшись, я различила шарканье ног в коридоре и голоса. Светка метнулась к подоконнику и свалилась на руки байкерам. Я прикрыла окно – и в палату вошли дежурный врач и медсестра.

День в больнице тянулся невыносимо, несмотря на приход мамы с сумкой всяких вкусностей. Я знала, что Светка должна вернуться, да и маму было жалко, а я съела столько, сколько и в здоровом состоянии не ела: лишь бы доказать, что аппетит нормальный и чтобы мама успокоилась, ушла домой спать.

Само собой, я заснула, так и не дождавшись Светки. Но она все же пришла. Камушки и песок ударили в окно. Я очухалась, открыла раму, подруга опять оказалась на моей кровати, и я сразу поняла, что что-то еще случилось, потому что на глазах ее блестели слезы. Светка никогда не плачет. Ее даже мальчишки в детстве уважали за твердость и отсутствие нытья. Я – другое дело: у меня чуть что слезы ручьем. Увидев подругу в таком состоянии, я не на шутку перепугалась. Она взяла мою руку, дотянулась, осторожно поцеловала меня в щеку и зашептала:

– Прощай, Туська, я уезжаю. Не знаю когда, но увидимся. Ты точно на меня не в обиде?

– Нет, какая обида! А куда ты едешь?

– Сначала по маршруту гастролей, а потом в Москву.

Я захлопала глазами, не веря своим ушам, подружка торопливым шепотом пояснила, что мать ее простит невесть когда, а пока и видеть не может, трясется вся. Взрослое население двора, да и наша компания, винили в случившемся именно Светку, что меня в тот момент ужасно удивило. И подружка, встретив своего героя, решила заодно распрощаться с ополчившимися на нее родными и знакомыми.

– С Сусликом я попрощалась, он дурак, конечно, еще, но все равно братик. Ты присматривай за ним, ладно? – Я кивнула. – Я тебе напишу. Или позвоню.

– Светка, но как же ты... одна. К началу занятий в институте хоть вернешься?

Она пожала плечами. Потом, блестя глазами, ответила:

– Если все будет нормально – не вернусь... ну, только если в гости: тебя проведать и Суслика.

За окном раздался свист, и подружка дернулась:

– Мне пора. Прощай, Танька.

– Ты что... нельзя так! Скажи «до свидания».

– Ладно, пока, до встречи.

Она вылезла в окно, а я кое-как подвинулась и выглянула на улицу. Там стояли те же двое ребят, что и утром... а может, другие, в сумраках видно было плохо. И с ними Николай. Теперь, зная, что это он, я легко его узнала. Николай махнул мне рукой и негромко сказал:

– Выздоравливай, Татьяна.

– Куртка, у меня ваша куртка осталась!

– Черт с ней! Если понравилась – носи на здоровье. Главное – выздоравливай!