Уилл купил себе пипиновое яблоко и грыз его по дороге через Чипсайд к собору Св. Павла, мимо лавок золотых дел мастеров, где всегда было полным-полно богатых хлыщей и аристократов-иноземцев, а также мошенников, плутов и карманных воришек, которые с них кормились. К тому времени как он добрался до Св. Павла, в толпе стало не пропихнуться от нищих, бывших солдат, слепых или безногих, и мнимых инвалидов, которые выставляли напоказ отвратительнейшего вида фальшивые язвы, хватали или пытались схватить тебя за рукав и от которых отделаться можно было только при помощи милостыни; у входа в собор нищие сидели целым гуртом, как стая голодных гусей, и, едва завидев хоть сколь-нибудь прилично одетого прохожего, тут же принимались грохотать кружками для подаяний. Деревянную колокольню собора много лет назад сожгла молния, и по большому счету он давно уже был не только собором, но и местом общественных сборищ — хотя богослужения исправно шли в нем каждый день; одетые в жесткие гофрированные воротники мальчики-хористы (Уиллу было искренне их жаль, но была в них и своя радость) пели бездумно-звонкими голосами, озвучивая огромные пустоты храма.

Уилл прошел через весь храм, пересек неф от северных дверей до южных, останавливаясь по дороге, чтобы почитать прилепленные к колоннам объявления: слуги ищут хорошо оплачиваемую работу, учителя фехтования и танцев предлагают брать у них уроки, свои умения расхваливают преподаватели итальянского и французского языков, врачи и астрологи. Он прочел рекламку аптекаря:

Все эти Мази, Настойки, экстракты или Эссенции, Соли и прочие Составы; продаются в готовом виде на Пристани Св. Павла ДЖОНОМ КЛЕРКСОНОМ, признанным умельцем в искусстве Дистилляции; который, кроме того, за разумное вознаграждение обещает обучить каждого интересующегося всем тайнам Упомянутого искусства в течение нескольких дней и проч.

И гляньте-ка, что он предлагает: essentia perlarum, это что, вытяжка из жемчуга? И balsamum sulphuris, а еще saccharum plumbi, то бишь свинцовый сахар, vitrum antimonii, значит, сурьмяная микстура; sal cranii humani (Уилл перевел это про себя, и его передернуло дрожью: соль человеческого черепа, что это может быть такое?); а также куда более прозаические товары: «лаки и краски, быстро сохнущие на солнце, причудливые и ужасные Фейерверки». Престарелая сводня истолковала тот факт, что он задержался у этого забавного объявления, на свой лад и попыталась с ним заговорить; Уилл вздрогнул, метнулся в сторону и запнулся ногой за ногу; стоящая у своей, особенной колонны в ожидании клиентов кучка юристов дружно расхохоталась, может статься что и над ним. Он поспешил наружу, на солнышко.

Там был совершенно другой мир: двор собора представлял собой крупнейший в Лондоне книжный рынок, и на лотках, установленных между контрфорсами, под знаком Сердца, или Компаса, или Дельфина, лежали книги, купить которые Уилл не мог, но мог на них полюбоваться: Холиншедовы хроники [66] в огромных фолио, «Счастливые Вести из Нового Мира». [67] А между лотками бродили продавцы печатных листков с балладами и вообще разными разностями, у этих были свои известия: испанские заговоры и двойные убийства, правила любовной игры и правила игры шахматной, истории, только что переведенные с итальянского, чистая правда, чистая правда.

Мимо Блэкфрайрз движение в те времена шло в основном в сторону Темзы, главной лондонской транспортной артерии. Уилла вместе со всеми остальными буквально вынесло к воде, где нужно было с ходу включаться в спор с соседями за услуги лодочников — впрочем, сперва ему пришлось уступить дорогу к первой же подошедшей лодке олдермену и его слуге; после чего наконец получилось подойти к самому краю воды. Над городскими шпилями и людными улицами неслись облака, обгоняя ялики, дощаники и прочие легкие суденышки, снующие по волнам с набитыми ветром парусами, между высокими бортами «купцов». Уилл скорчился, подобрав колени, в доставшемся ему тесном закуте на борту лодки и вслушивался, вглядывался в роскошный сентябрьский день, пробовал его на вкус, так, словно пытался навечно записать его в памяти во всех подробностях.

Времени на дорогу ушло немало, а потому приходилось спешить; взобравшись по ступенькам причала в Мортлейке, он спросил у проходящей мимо прачки, где здесь дом доктора Ди, а потом спросил еще раз, возле церкви, и еще раз, у ведущей в сад калитки, о которую облокотилась улыбчивая молодая женщина с щеками, разрумянившимися, как сентябрьские яблоки, и такими пухлыми, что даже глаза у нее казались из-за щек уже, чем были на самом деле.

«Доктор Ди здесь и живет».

«А вы, простите, кто такой?»

«Меня прислал мастер Джеймс Бербедж из Театра в Шордиче».

«Так вы актер».

«Он самый».

Она окинула его взглядом, с ног до головы, улыбчивым и добродушным, и наконец открыла ему калитку.

«Доктор в саду, — сказала она. — А это его дом. А это — его жена».

Она сделала неглубокий, с поддевкой, книксен. Уилл поклонился.

«Идите, только тихо, — сказала она. — Он чем-то занят, понятия не имею чем. Хотя с ним всегда так. Занят. А я понятия не имею чем».

Она указала рукой направление, и Уилл вошел в прекрасно ухоженный сад, уже успевший, правда, опустеть и пожелтеть. Здесь были клумбы с какими-то травами, плавали в пруду карпы, и еще были двое, нет, трое солнечных часов разных типов; а в центре высилось сооружение, явно не имевшее к саду никакого непосредственного касательства. Нечто вроде домика или шатра: несколько высоких шестов, и на них — тяжелая плотная материя; перед входом — выкрашенная в черное панель, в центре которой он сразу углядел какую-то стекляшку, линзу, маленькую круглую линзу, которая фокусировала солнечный свет.

Занавес у входа в шатер затрепетал, вздулся, и наружу вышел высокий сутулый человек, который казался еще более сухощавым и длинным из-за долгополого темно-коричневого одеяния и из-за длинной подернутой сединой бороды. Он глянул на Уилла и поднял брови, но больше ничем не выказал внимания к гостю; достав из складок мантии маленькую круглую чашечку, он прикрыл ею стеклянный глазок в черной панели. И тут же вернулся обратно в шатер.

Уилл стоял, переминаясь с ноги на ногу.

Когда доктор Ди вышел снова, на нем была пара очков в черной оправе и с дужками, заправленными за уши; от них его и без того круглые глаза казались еще более круглыми, еще более удивленными. Он обернулся к Уиллу.

«Иди сюда».

Уилл подошел, и доктор взял его за плечо. Он поставил его перед входом в тент, прямо напротив поблескивающего на солнце стеклышка; потом передумал и отвел на несколько шагов дальше.

«Мастер Бербедж, сэр, послал меня к вам с поручением, он просил…»

«Теперь запомни, — сказал доктор и поднял палец, — что стоять ты должен совершенно неподвижно. Даже глазом не смей моргнуть, пока я тебе не разрешу. Слышишь, что я сказал?»

Уилл кивнул.

Ему стало как-то не по себе. А вдруг его сейчас заколдуют? Лучше делать так, как тебе сказали. Доктор Ди вернулся к шатру, постоял у входа и снова подняв палец, погрозил Уиллу.

«Ни единого движения. Умри и не дыши. Начали».

Он снял со стеклянного глазка черную крышечку и стал что-то бормотать про себя, не то считал, не то молился. Уилл не мигая смотрел в стеклянную линзу, как будто в глаза василиску, откуда вот-вот вылетит смертоносный луч. Потом доктор опять закрыл глазок крышечкой; набрал полную грудь воздуха и скрылся внутри.

Уилл стоял, как примороженный, не мигая и слушая, как стучит сердце, а в уголках глаз у него собирались слезы.

Наконец доктор Ди появился снова и как будто в первый раз увидел Уилла.

«Прошу у вас прощения, сэр! Можете двигаться, двигаться, скакать и танцевать».

В руках у него было что-то плоское, как блюдо, завернутое в кусок черного бархата.