Он ходит в коротком красном халате с загадочными письменами, и сами Змеи слушают его. Он славен не только в бою и мудрости, но и в потехе. Дал он монголам новую забаву, в которую отец наверняка захочет сыграть с вами.

Заходило солнце. Внизу блеснула излучина реки, и тотчас же Змей Горыныч, повинуясь Сартаку, пошел на снижение. Перед глазами путешественников расстилался огромный монгольский лагерь. Неисчислимые табуны лошадей, сотни и тысячи юрт, а посреди всего этого – громадный светло-пурпуровый шатер, словно облитый свежей кровью в лучах заходящего светила.

– Шатер отца, – горделиво показал Сартак.

– Да кто твой отец?

Сартак обернулся, и Афанасьев впервые увидел, как углы его узкого рта раздвигает улыбка. Молодой монгол ткнул Змея шестом и ответил:

– Мой отец – великий владыка и полководец, могучий Бату-хан, чьи силы неисчислимы.

– Черт побери! – воскликнул Афанасьев. – Ну конечно! Хан Сартак, сын Батыя, христианин и побратим Александра Невского! То есть, – поправился он под недоуменным взглядом Сартака, – будущий хан и будущий… христи… В общем, вот так.

– Ты умеешь прорицать будущее? – спросил юный монгол и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Могучий Укротитель, славный Аймак-багатур, тоже умеет прорицать. Он предсказал отцу взятие Киева и Чернигова, а моему побратиму (ты верно назвал его имя) Александру – победу над тевтонами на озере, закованном в лед.

– Оставим исторические экскурсы, – вмешался Пелисье. – Монгольский лагерь!.. Мы на месте. Воевода Вавила, Поджо, пробуждайтесь! Приехали. Не верю своим глазам, – тихо добавил он, покачивая головой с нарастающей амплитудой.

Змей Горыныч приземлился в пятидесяти метрах от ханского шатра. Последний – шатер – был размером с небольшой стадион. Наверное, в нем могли бы поместиться полторы-две тысячи человек. Место посадки чудища тотчас же было оцеплено сотней воинов из личной охраны хана.

«А что, если этот Сартак скажет сейчас порвать нас на куски, – мелькнула в голове Афанасьева тревожная мысль, – тогда никакой Эллер и его наследственный молот Мьелльнир нам не помогут».

Наверное, он переоценил коварство Сартака. Сын Батыя соскользнул с покорно приникшего к земле Змея Горыныча и, сказав несколько слов кэшиктэнам – гвардейцам, входящим в личную охрану хана, исчез за пологом гигантского шатра. Монгольские воины стояли неподвижно, даже не глядя в сторону Змея и его пассажиров, хотя вид крылатой громадины с прикрученной к спине целой телегой (явно русской постройки!), бесспорно, был любопытен.

– Пошел ябедничать папаше, – произнес Пелисье по-французски, дабы быть уверенным, что его никто не поймет. – Не люблю я этих азиатов. Нет, я не расист, просто у нас в Париже сейчас столько негров и арабов, что не знаешь куда деться чистокровному французу.

– Тоже мне чистокровный, – буркнул Афанасьев по-русски, – наполовину кацап. А этот хан Батый – суровый родитель. Я бы своего сына с таким чудищем, как Горыныч, да еще на Русь, ни за что не отпустил бы! Впрочем, монголы стояли за то, чтоб подрастающее поколение было закаленным.

– Никогда не видел такой рати! – сказал заметно протрезвевший воевода Вавила, водя осовелыми глазами вокруг себя. – Даже в Суздальской земле, где под началом Коловрата бился я с…

Дружинник Гринька поспешно дернул его за рубаху.

Из шатра вышел Сартак. Он успел переодеться и теперь был в роскошном алом халате, расшитом золотыми цветами. Сын хана сказал:

– Великий хан желает зрить вас.

Батый сидел на золотом ханском престоле, символе его власти. Властелин Золотой Орды оказался сухоньким человеком неопределенного возраста и довольно-таки неопрятного вида, с узким морщинистым лицом и черными глазами, зарывшимися в складках желтовато-смуглой кожи. А ведь ему, припомнил Афанасьев, в данный момент еще нет и сорока лет. По вискам хана свешивались туго свитые сальные косички, а на его голове виднелся головной убор, напоминавший перевернутую вазу для фруктов. Ваза была из золота и обильно изукрашена самоцветными камнями.

– На колени! – рявкнул начальник Батыевой охраны, здоровенный монгол в узорчатом кольчужном панцире явно китайского производства, которому разве что не хватало надписи «Made in China». Правда, в те времена все китайское считалось свидетельством наивысшего качества, в отличие от российской действительности образца XX века.

Воины подтолкнули путешественников щитами, сбивая их в одну кучу и пригибая за плечи. Афанасьев еще и подумать не успел, как следует поступать в таком случае, как могучий Эллер и проснувшийся Поджо одним коротким усилием расшвыряли не самых слабых монгольских воинов. Эллер открыл было рот, но Женя, поняв, что дальнейшее неповиновение смерти подобно, выступил вперед и сказал по-русски:

– Прости, о хан, что не валимся в ноги. Из далеких мы краев, а там такое неведомо. Хотели мы видеть тебя, владыку мира.

Батыя все происходящее, кажется, только позабавило. Он склонил голову набок и заговорил высоким, почти писклявым и очень неприятным на слух голосом:

– Слышал я, что вы отважны и храбры. Дерзнули схватиться со Змеем и обороть его. Сын мой Сартак рассказал, как вы его удивили. Ну что же, такие храбрецы заслуживают моего благоволения. И вот вам первая моя милость: вы доживете до завтрашнего рассвета. А там посмотрим.

– Второй раз милуешь меня, великий царь? – спросил воевода Вавила.

Батый прищурил и без того узкие глаза и воскликнул:

– Ба, кого я зрю! Рус из Коловратовой рати!

– Цепок ум твой, великий хан, – сказал чертов начальник охраны, – я тоже узнал этого руса. Прикажешь отрубить ему голову, или разодрать лошадьми, или посадить на кол… или будет твоя особая воля?

– Особая, – изрек Батый. – Не казню пока. Позабавиться желаю. Сказал мой сын, что желаете получить вы коня моего любимого.

«Да не любимого, а любого, на котором сидела твоя тощая задница», – подумал каждый из стоящих перед ханом путников из XX века. Батый продолжал визгливо:

– Дам я вам коня. Отдам своего любимого Курултая главному из вас, вот тебе! – Палец Батыя указывал на Эллера. – А всем остальным подарю по резвому коню из моих табунов, отсыплю золота вволю, а впридачу любую девушку из пышнотелых и сластолюбивых полонянок моих. Но для этого должны вы потешить меня, могучего хана: должны вы завтра поутру победить моих воинов в любимой моей забаве, которую дал мне муж моей дочери Туракины, славный Аймак-багатур, многоумный Укротитель! Называется та забава «футэбэ», и есть у вас вечер, чтобы узнать ее, и ночь, чтобы отдохнуть телом и душой к ней. Выставляю я против вас своих людей, и во главе их будет стоять мой сын Сартак и мой зять Аймак-багатур. Вы же должны к завтрашнему утру создать свой «аймак»-отряд: шесть человек и три лошади должны входить в него. Лошадей я вам дам, – тут хан Золотой Орды премерзко ухмыльнулся, показывая желтые крупные зубы, – а что до людей, то вас тут и так шестеро!

– Мы не поняли, хан, – сказал Эллер, – что это за забава?

– Сартак вам расскажет и покажет, – коротко ответил хан. – Если выиграете вы, то получите коней, деви золото, а если нет… э! – воскликнул он и прищелкнул пальцами. Все поняли, что фантазия у хана богатая и лучше не спрашивать, что может последовать за этим «э!». – Идите! Ныне хочу зреть танцы… не до вас мне!

Откинулся полог, и пред узкие глаза Батыя выпорхнули обнаженные до пояса танцовщицы, облаченные в одни темные шаровары из легкой ткани, стянутые на поясе шнурком. Над нежными локтями золотые браслеты, на груди – тяжелые ожерелья, причудливый убор в волосах… Даже Пелисье, повидавший на своем веку и «Мулен Руж», и бесстыдные стрип-дансинги злачных районов Парижа и Амстердама, почувствовал, что у него перехватывает дыхание. Что уж говорить о Гриньке, отродясь не видывавшем столь возмутительных излишеств! Хан перехватил взгляды и что-то быстро сказал Сартаку, уже не обращаясь напрямую к нашим героям. Погонщик Змея Горыныча распрямился с понимающей улыбкой и язвительно сказал соискателям ханской премии: