– Зачем прятаться? Я остановился переждать грозу, гнев от стоп Божиих, а та гроза, что идет от уст и сердец ненавистников, меня не страшит.

– Красиво говоришь, – сказал Пелисье. – Вот рыбак Симон тоже красиво говорит. Да и рыба у него вкусная, как говорит Женя Афанасьев. А куда идешь?

– В Ерушалаим. Говорят, что в окрестности города пришел тот, кого ждут уже долго. Тот, кого называют мессией, призванным спасти нас и дать истину, светлую и живительную, как эти белые лепестки, которые я положил тебе на рану.

Пелисье и в самом деле чувствовал, что ему становится значительно легче. Дикая боль, которая словно разорвала края раны сразу после того, как сосед Жан-Люка по сараю положил на нее свое живительное средство, сменилась легким пощипыванием, которое перетекало в тянущее, но не болезненное ощущение…

Пелисье кивнул:

– Да, спасибо тебе. Мне полегчало. Ты – врач?

– Да, меня учила врачевать моя матушка. В Гамале она славилась как знатная целительница. Но и мне, и даже ей далеко до того, о ком говорят, что он способен воскресить из мертвых и затянуть даже самую страшную рану. И я иду к нему, чтобы он исцелил и меня.

Пелисье, у которого кроткий вид человека вызывал смешанное чувство сочувствия, восхищения и одновременно желания рассмеяться с облегчением, быстро спросил:

– А ты болен?

– Я не знаю, – ответил человек, – но что-то не дает мне покоя, как если бы внутри меня поселилась какая-то невыводимая зараза. Я не могу сидеть на месте. У меня ноет сердце и перехватывает дыхание, хотя я молод и здоров как бык. А как твое имя?

– Жан-Люк Пелисье.

Человек, склонив голову, рассматривал археолога.

– Ты издалека, – наконец сказал он. – Я не вижу на твоих стопах ни единой частицы иудейской земли.

Пелисье воспринял это буквально и уставился на свои босые ноги, торчащие из-под заляпанной мятой тоги и щедро облепленные грязью. А человек, сидящий напротив, продолжал:

– И еще мне кажется, что нам по пути. Другое сердце вложено в мою грудь, оно отказывается биться в такт со многими из тех, кто остается в Иудее и дышит ее воздухом.

Пелисье поднялся и произнес:

– Не понимаю, откуда тебе известны такие подробности обо мне, но я в самом деле мог бы пойти с тобой одной дорогой. Ты ищешь мессию?.. Я тоже должен найти его, но вряд ли я стану это делать. Нет, странный ты человек. Нам не по пути. Меня ждут мои друзья, они здесь неподалеку, в доме братьев Симона и Андрея.

– Неизвестны мне эти добрые люди, – сказал человек, – зато в доме рыбака Зеведея, который живет в этой же деревне, мне приходилось бывать. Зеведей и жена его Саломея, и сын их Иаков обрадуются нам, как родным. Пойдем, Иоханан…

– Как ты меня назвал, путник? – переспросил Пелисье и тут же вспомнил, что Иоханан – это древнееврейская форма имени Иоанн, что по-французски как раз и будет Жан.

– Я назвал тебя так, как ты сам велел тебя звать, – ответил человек. – Пойдем. Гроза заканчивается, а я голоден. О твоих друзьях не беспокойся, ты скоро соединишься с ними.

Повинуясь какому-то мгновенному порыву, Пелисье встал и последовал за человеком, этим юнцом младше себя лет на десять. И только снаружи, под струями уже утихающего дождя, он подумал, что этот странник, истово ищущий мессию, может оказаться одним из тех АПОСТОЛОВ, что призваны Христом, согласно библейским канонам, для «ловли человеков»…

Ребе Биньямин был чрезвычайно зол.

Во-первых, в синагоге прохудилась крыша, и в результате недавней грозы вода просочилась внутрь и намочила свитки Торы и хранящиеся прямо в синагоге опресноки, более известные современному читателю как маца. Во-вторых, среди рыбаков, которые чтили иудейский закон под мудрым руководством ребе Биньямина, пошли слухи о каком-то мессии и царствии небесном, которое тот обещал всем примкнувшим к его учению. Ребе Биньямин, не терпящий инакомыслия, уже наорал на старейшину деревни, старика Зеведея, однако тот только хлопал глазами. А в-третьих, у ребе Биньямина стащили любимую курочку, блюдо из которой ребе рассчитывал вскорости откушать. Весь сонм этих несчастий и недоразумений обрушился на седеющую голову мудрого ребе в самый неподходящий момент, когда к нему в дом явились римские солдаты и в непарламентской В форме рекомендовали указать местонахождение так называемого мессии, который должен бродить где-то в округе.

Ребе развел руками и, глядя на декуриона Деция, возглавлявшего небольшой отряд римлян, сказал жалобным голосом:

– Господин, ну что я могу сказать? Разве могу я знать, где находится тот, кто смущает мой народ и не чтит закон? Да я первый бы указал, где тот, кто богохульственно зовет себя мессией.

– Разве никто не появлялся в вашем поселении? – грубо спросил Деций. – Ведь я слышал, раввин, что этот бродяга, который якобы воскрешает из мертвых, исцеляет прокаженных и изгоняет бесов, ходит из города в город, из поселения в поселение…

– …и топчет иудейский закон! – с жаром воскликнул ребе Биньямин и, вспомнив об украденной курочке, озлился еще больше. – А в рыбацкой деревне у рыбака Зеведея и у братьев Шимона и Андрея, сыновей покойного Ионы из Вифсаиды, я слышал, остановились какие-то чужеземцы! Откуда взялись, из каких земель – то мне не известно, ибо весь я в заботах, благородный декурион! Не иначе как эти постояльцы украли мою курочку, потому что местные не посмели бы, боясь моего проклятия!.. Ибо наш иудейский закон сурово карает за воровство.

– А ну-ка, поподробнее про этих чужеземцев, – сказал Деций, бесцеремонно присаживаясь на табурет. – Кто такие, откуда и что тут делают. Да поживее, раввин, а то у меня мало времени!

– Ничего о них не знаю, – затараторил ребе, – известно лишь только, что они остановились у Зеведея и у братьев, сыновей Ионы – Шимона и Андрея. Я же сказал вам!

– Где живет Зеведей и эти братья?

– Да они живут рядом, через дом. – И ребе старательно объяснил, как пройти к жилищам людей, которыми интересуется благородный декурион Деций. – Зеведей живет с женой и с сыном Иаковом, больше там никого быть не может, если кто четвертый – тот чужак! А Шимон, прозываемый Кифа, и брат его Андрей живут вдвоем. Правда, у Шимона была жена, но она то ли умерла, то ли переехала в Капернаум к своим родителям. Правда, я не слышал, чтобы Шимон Кифа просил развода с той женщиной у меня или другого раввина, а у нас с этим строго.

– Понятно.

– И посмотрите, добрый Деций, нет ли там в хозяйстве Зеведея или Шимона лишней курочки, такой беленькой с черными пятнами на груди. Или принюхайтесь, не стряпают ли блюдо из курицы и…

– Да что ты такое несешь, еврей?! – заорал добрый Деций. – Я действую по указанию самого прокуратора, а ты мне плетешь небылицы о каких-то пропавших курицах!! Смотри у меня!..

И декурион хлопнул дверью так, что посыпалась побелка и отвалился увесистый пласт штукатурки. Ребе смотрел вслед ушедшим и машинально бормотал: «Ну что же, трудно курочку посмотреть, что ли?.. Всё равно будет погром… Курочку… Боже всеединый… ну… э-эх!» Не успел ребе пожаловаться Иегове на жизнь, как декурион вернулся. Ребе втянул голову в плечи и зажмурился. Декурион Деций, впрочем, не стал применять к ребе Биньямину физического воздействия, как опасался раввин. Он просто произнес, и даже не так грубо, как раньше:

– Вот что я хотел у тебя спросить, Биньямин. Не приходил ли к тебе такой человек… Довольно толстый, но подвижный, в розовой тоге, с намечающейся лысиной и бегающими глазками? Не спрашивал ли про… про то, точнее, про того, о ком спрашивал я?

– Н-нет, – помотал головой ребе и, решив воспользоваться счастливой переменой в настроении декуриона Деция, снова хотел ввернуть про пропавшую курочку, однако же посмотрел на мускулистые руки римлянина и его увесистый меч и передумал.

– Не было такого?

– Нет.

– А ведь он должен быть где-то поблизости, если верно то, что я слыхал про этого оборотистого Сервилия, – вслух размышлял Деций. – Ну ладно, бывай, раввин.