— Оттого, — отвечал Стибор, — что вождём хочет быть каждый, и каждый боится, что если им будет другой, вчера ещё равный ему, то завтра же он станет его притеснять.

Младший гость призадумался.

— Если не могут договориться знатные, — сказал он, — ибо завидуют и страшатся друг друга, то почему вам не выбрать из своей же братии человека бедного и малого, но достойного уважения, и его возвеличить?

Все умолкли, поражённые тем, что чужие люди советовали им то же, что гласило прорицание. Многие переглянулись, а Стибор спросил:

— Было ли и вам прорицание, что должно нам выбрать бедного?

— Нет, — ответил младший, — но кто в бедности и смирении был честен, тот, и когда выпадет ему счастье возвеличиться, сумеет быть справедливым…

— А ведь беден и тот, что оказал нам гостеприимство во время постригов сына, — вмешался старший, — однако все вы его почитаете. Почему бы ему не быть вашим князем? Разума у него хватит.

— Пястун!.. — закричали со всех сторон. — Пястун! И, словно вдруг прозрев, все заговорили о нем, хотя среди кметов он был одним из самых бедных.

Близилась ночь, и чужеземцы, распрощавшись со всеми, вскоре уехали, чтобы до темноты найти себе пристанище.

Долго ещё на вече совещались, но уже без криков, а кое-кто, сев на коня, прямо отсюда поехал к Пястуну.

Старик как раз стоял у ворот, встречая возвращавшийся с пастбища табун лошадей, которые при виде хозяина радостно ржали. Он смотрел, как жеребята жались к матерям и как резвились и кусались стригунки. После посещения чужеземцев и падения Попелека в голову ему часто приходили странные и невесёлые мысли.

Подъехав к воротам, кметы — а были то Стибор, Болько и один из Мышков — соскочили с коней и, поздоровавшись с хозяином, вошли во двор.

— Рад гостям, — весело встретил их Пястун, — милости прошу отдохнуть под моим кровом… только вот попотчевать вас мне почти что нечем. В доме у меня пусто… покуда что-нибудь соберут, переломим с вами хоть сухой хлеб… С добрыми ли вестями вы едете, выбран ли господин?

Гости переглянулись и вздохнули.

— Господина нет у нас и поныне, зато воли чересчур много. А тем временем несытые поморские волки разоряют нашу страну, и никак от них не оборонишься. Передохнуть не дают… Да оставшиеся Лешеки наступают все с новыми полчищами… А мы тут попусту теряем время.

Вдруг Болько перебил его:

— Вы и на вече не хотите с нами идти из-за своих пчёл? А ваше мудрое слово большой вес имеет у людей.

— Поможет ли слово там, где говорила кровь, да и той не послушались? — тихо ответил Пястун. — А я человек маленький и бедный…

Услышав из уст его слова, совпадающие с прорицанием Визуна и советом чужеземцев, все трое опять переглянулись, как будто сама судьба говорила его устами: «Я человек маленький и бедный!»

Благоговейный ужас охватил их, словно такова была воля небес и богов, чтобы избрали они не иного кого, а этого старца.

— Завтра последний день нашего веча! — вскричал Болько. — Не может того быть, чтобы вы не пошли с нами. Мы явились сюда за вами, все вас зовут, и вы должны пойти… Если вы не придёте, вече снова разойдётся, и наступит великая смута…

Старик ничего не ответил.

Все ещё сидели, вздыхая, когда на пороге показался бледный, полубольной Доман, возвращавшийся с Ледницы.

По лицу его сразу можно было увидеть, что он перенёс, хоть бы сам он ничего не сказал. Здесь уже кое-что слыхали о постигшем его несчастье, и все обступили его, расспрашивая, что с ним произошло и как он спасся от поморян.

Доман стал рассказывать, как не успел он справить свадьбу, когда напали поморяне под предводительством Лешеков. Показывая шрамы от стрел и впившейся в тело верёвки, он с возмущением и обидой призывал к мщению.

Без конца расспрашивали его кметы, как он сумел бежать и спастись. Они с трудом поверили, что он сам, без чьей-либо помощи, доплыл до острова.

Задавали ему вопросы о поморянах и их войсках, о Лешеках и немцах, о том, как они вооружены и не грозятся ли захватить их края. Доман на все отвечал, стараясь внушить другим переполнявшую его сердце жажду мщения. Кметы разгорячились, и из уст их посыпались угрозы.

Призывал их Доман поспешить и с выборами, ибо даже с плохим вождём будет им лучше, чем совсем без вождя.

— А не выберете его вскорости, — прибавил он, — каждый будет думать только о себе. Кто почувствует себя сильнее, вооружит кучку своих и свернёт шею другим. Я и сам пойду и — людей своих возьму, всех до единого, а тогда — пусть запустеют поля, пусть издохнут стада и хоть волк их заешь! Пора нам идти против наших притеснителей, пора передушить это племя в собственном их гнезде и зажить, наконец, спокойно.

Долго они так беседовали у очага, наконец улеглись тут же на полу и уснули.

Едва стало светать, Пястун тихонько приготовил себе лукошко, чтобы идти в лес, но Болько и Стибор, заметив это, взяли его под руки.

— Должно вам нынче быть с нами, — говорили они, — такова воля народа, а ей надо подчиняться. И Доману следует ехать с нами, показать свои раны и рассказать всё, что видел он собственными глазами.

Но старик ещё упирался.

— Я для пчёл гожусь, а не для веча, — говорил он. Однако ему не удалось отговориться: все наперебой стали его упрашивать, и он вынужден был уступить.

Разбудили остальных, сели на коней и двинулись к городищу. Челядь Пястуна ещё на рассвете разошлась по хозяйству, и с ними поехал маленький сынок хозяина, Земек, который должен был присматривать за отцовской лошадью.

У подножия башни раскинули лагерь собравшиеся на вече: в тот день наехало много народу и продолжали прибывать ещё и ещё.

Пожарище и руины уже поросли травой, но площадь была вытоптана и убита гладко, как ток, непрестанными сборищами, которые, однако, ни к чему доселе не привели.

Слух о немцах и угроза нового нашествия встревожили и привели сюда старейшин. Многие явились с жалобами на поморян, от которых успели пострадать. Чаще всего поморяне выбирали богатые дворы и на них нападали, бедным легче было спрятаться в лесу вместе со своим добром.

Все уже уселись в круг, когда показались Стибор, Болько, Мышко, Пястун и Доман. При виде старца, приехавшего в простой сермяге, которая напомнила им о прорицании, все были поражены и поспешно встали из уважения к его сединам.

Тотчас ему освободили место, и, едва он сел, послышались возгласы:

— Посоветуйте нам, отец, помогите, погибаем! Много мы тут переговорили, говорите теперь вы, пусть мы услышим, что вы нам советуете!

Со всех сторон до него доносились голоса, все просили его первым сказать своё слово.

— Будто не знаете вы, что делать? — начал Пястун. — Я ничего не скажу вам нового. Единодушно и без промедления надобно выбрать нам князя. Пожалейте детей своих и самих себя! Согласия нет между нами, оттого и царит у нас смута. Придите же к согласию!

Наступило долгое молчание.

Вдруг один из старейшин, по имени Крак, потомок старинного княжеского рода, поднялся с земли, подбросил шапку вверх и крикнул что было духу:

— Вот кто нам будет князем! Пястуна выбираем!

На мгновение все затихло, и вдруг со всех сторон вырвалось:

— Пястуна выбираем!

— Пястун наш князь! Наша кровь!

И не было ни одного человека, который не повторил бы этот возглас, ни одного, кто сказал бы против него.

Старик отшатнулся и замахал руками, словно отталкивал от себя голоса, которые раздавались все громче и все радостней.

— Я бортник, простой и бедный человек, — вскричал он, — где же мне управлять людьми! Я стар, и рука у меня слабая. Выбирайте другого, не глумитесь надо мной!

И с этими словами, пользуясь тем, что толпа задвигалась и смешалась, старик кивнул сыну, который стоял поодаль с лошадьми. Прежде чем поняли, что он намерен делать, прежде чем догадались его остановить, Пяст ускользнул из рук в то время, как все думали, что он подошёл к приветствовавшим его толпам.

Мигом, пока никто не спохватился и не успел его удержать, он вскочил на коня и вместе с сыном помчался во весь опор к себе в усадьбу.