— Ладно, — махнул рукой Годунов. — Все получишь. И волю, и рублевики.
— Гляди ж, — грозно предупредила ведьма. — Обмануть не смей, а то худо учиню. Зри на вервь, — почти приказала она и на глазах Бориса неспешно затянула на обрывке бечевы, невесть откуда взявшейся в ее руках, два узелка.
— А это зачем? — полюбопытствовал Борис Федорович.
— А затем, что мы теперь с тобой одной веревочкой связаны, — пояснила она. — Ныне моя глава с плеч, а к завтрему и ты расхвораисся, а там и богу душу отдашь, — и спросила почти ласково: — Понял, нет ли?
— Так ты ведь старая совсем! — перепугался Борис Федорович. — Тебе так и так до смерти годок-другой, не боле. Мне-то почто помирать?!
— Не боись, — усмехнулась ведьма. — Коль свое слово сдержишь, я твой узелок чрез месяц-другой распущу, — и, отвернувшись, пробормотала еле слышно: — «Старая». Еще поглядим, кто из нас кого переживет.
Бельский поначалу заупрямился, не желая выпускать Лушку, но Годунов сумел убедить его, заверив, что та пока будет проживать в его тереме, так что если царь и впрямь захочет на нее поглядеть, то везти ее к государю будет даже ближе, чем отсюда.
Лушка тоже сдержала свое слово и дату смерти Иоанна назвала. Царь, услышав от Бельского свой смертный срок, нахмурился, но ничего не спросил, только недобро ухмыльнулся и зловеще посулил:
— А я вот назло ей переживу, да на следующий денек ее прямиком на кол посажу. Пущай ведает, яко государя пугати. Будя! Я уже страшил не боюсь! Езжай да передай ей мое слово, авось старая перепугается да отсрочку даст. — И громко захохотал над собственной шуткой.
Но хорохорился он только при своем любимце. Едва тот шагнул за порог, как Иоанн повелел немедленно привести ему английского посла, который вот уже несколько месяцев находился в Москве, ведя переговоры о женитьбе Иоанна. Джером Баус, проживавший на подворье английских купцов, чьи интересы он так рьяно отстаивал, явился так быстро, как только мог, однако был встречен Иоанном крайне холодно.
— Ты все обдумал из того, что я тебе сулил? — спросил он его раздраженно.
Джером почтительно склонился в поклоне и утвердительно кивнул головой.
— Погоди плясать-то! — одернул его Иоанн. — Ты лучше дело сказывай.
— Королева сочла бы меня безумным, ежели бы я признал предлагаемый вами договор, почтеннейший царь, — вежливо ответил тот. — Воевать с вашими врагами государыня не будет, ибо она в приязни к Литве, к Швеции и к Дании. Вот участвовать в примирении — дело иное. Но вначале надобно решить вопрос о ваших северных гаванях, чтобы мы торговали там одни.
— Ишь ты, «участвовать», — передразнил царь. — Судьей, стало быть, хочет быть? Это надо мной-то! — И счастье Бауса, что царю стало настолько смешно от этой нелепицы, что он даже засмеялся.
Правда, смех длился недолго. Почти сразу посерьезнев, он ответил:
— Что касаемо гаваней, так я уже тебе сказывал — не бывать сему. Русь открыта для всех. К тому ж ваши купчишки столь гнилым суконцем торгуют, что мне впору их изгонять, чтоб мой народ не обманывали. Ну да не о том речь. Я про Машку реку, как там ее, княгиню Хастинскую. О ней ты мне что скажешь?
— И тут мое слово прежнее, — склонился в очередном поклоне Баус. — Навряд ли Мария Гастингс решится переменить веру, как того требует ваше величество. К тому же она не хороша лицом.
— Не лги! — рявкнул царь. — Видал ее посол мой Федька, да иное сказывал. И росточком она мне подходит, и пальцы на руках долгие, и ликом бела. Тоща, правда, малость, ну да это ничего, раскормим. Опять же честь ей какая. Ты токмо представь — ее потомство сядет на мой стол.
— Но у вас есть сын Федор, — напомнил Баус.
— Да что ты мне про этого пономаря заладил, — поморщился Иоанн, — его место на колокольне. Он токмо звонить и горазд.
— Но я ведь уже сказывал, что она слаба здоровьем. К тому же у королевы есть и иные родственницы, кои весьма прелестны и гораздо пригожее, — возразил Джером.
— Не хотишь Машку, давай Дашку, — буркнул Иоанн. — Я вот тут все обдумал, посоветовался, потому тебя и вызвал. Пес с нею, с твоей княгиней, — сказал он почти весело. — Кого из них ты мне присоветуешь заместо ее?
— Ваше величество может свататься за любую, но назвать кого-либо без ведома королевы я не решаюсь.
— Та-а-ак, — зло протянул Иоанн. — А ты вообще чего сюда прикатил-то? Это ты не ведаешь, там ты отказываешь, на одну невесту напраслину возвел, охаял бабу ни за что ни про что. Я на другую согласие дал, а ты сызнова на попятную? — И оглянулся на стоявшего в отдалении у печки Андрея Щелкалова.
— Пустословия у него много, а дела мало, — поддержал его дьяк, который давно относился к англичанам с еле скрываемой за внешней любезностью враждебностью.
Тому было сразу несколько причин. Во-первых, посулы, как тогда деликатно именовались взятки. Увы, но гордые островитяне, в отличие от прочих иноземных купцов, были на них скупы и обходили Щелкалова стороной, предпочитая действовать напрямую через самого царя — так гораздо дешевле.
Во-вторых, выказывая иную, чем государь, точку зрения, Андрей Яковлевич мог хоть таким косвенным образом отплатить за свой позор, который до сих пор стоял в памяти. Случился он, когда Щелкалов попал в кратковременную опалу, и Семен Нагой выколачивал с него деньгу, нещадно лупцуя палкой по пяткам. И ведь содрал-таки целых пять тысяч рублев. А что делать, когда боль была вовсе невыносимой?
К тому же сейчас он мог выказать недовольство англичанами — и это в-третьих, — не рискуя вызвать гнев царя. Тот и сам прекрасно понимал, что предоставляет островным гордецам излиха. Да ведь добро государство там было бы велико, а то ведь крохотулечное. Плюнь на этот островок смачно, по-русски, и завоевывать не надо — сам утонет. Сколько они имеют, Иоанн посчитать не мог, поскольку не знал, почем купцы покупали свои товары, но догадывался, что не просто много, а — очень много [85]. Иначе бы они не цеплялись за эту торговлю руками и ногами, не терпели бы страхи и ужасы, норовя каждым холодным и коротким северным летом, огибая свеев, добраться до Холмогор.
Наконец, в-четвертых, хотя, может, это как раз и во-первых, к тому времени Андрей Яковлевич уже имел вожделенные посулы, но от фламандских купцов — прямых конкурентов подданных королевы Елизаветы. Причем давали они так деликатно и так хитро, что уличить их в этом не было никакой возможности, так что Баус хоть и знал об их кознях, но даже не пытался вывести дьяка вместе с голландцами на чистую воду.
Ну, что он мог, например, сказать о последней мзде, которая и вовсе грозила стать регулярной? Ведь дело вроде бы обстояло как раз наоборот — Щелкалов их выручил, одолжив немалую сумму в восемь тысяч рублей. Разумеется, сделал он это не бескорыстно, а под процент, в котором и заключалась хитроумная уловка фламандцев. Умному человеку сразу понятно, что занимать под 25 % годовых крайне невыгодно, но попробуй придраться, и теперь дьяк уже второй год подряд берет у купчишек по две тысячи и в ус не дует — то ж не мзда, а процент с роста.
А разве один Щелкалов берет свой процент с якобы занятых денег? Баус покосился на стоявшего рядом с дьяком Никиту Романовича Захарьина-Юрьева, на Богдана Яковлевича Бельского, гревшего руки об теплые изразцовые плитки огромной печи, и вздохнул. Все они стояли на «жалованье» фламандцев. Обходилось это купцам около пяти тысяч марок серебром, но раз они считали возможным платить вместо того, чтобы вернуть весь «долг» сразу, значит, дело того стоило.
Вот потому-то сейчас Андрей Щелкалов и не стеснялся в бранных словах, с превеликим удовольствием плеская масла в огонь и без того разгорающегося царского гнева:
— И во всех делах своих они тако же — токмо под себя гребут, а делиться не желают. Как что дать надобно в ответ, так сразу в кусты. И как опосля того дела с ними вести — не ведаю, — развел Андрей Яковлевич руками.
— Вовсе у него дела нету, — раздраженно отрезал царь, зло глядя на Бауса. — Экий ты неученый да бестолковый. Давай-ка езжай отсель восвояси, а сестре моей, своей королевне, поведай, чтоб прислала иного, поумней.
