С поразительной свирепостью пресекались попытки хоть как-то образумить инициаторов антиалкогольной кампании. Началось с того, что Егор Кузьмич собрал работников аппарата в Большом зале, выступил с просветительской речью о вреде алкоголя, а закончил угрозой: если кто-нибудь из партийных работников не поймет значения момента и будет хоть как-то противодействовать этому твердому решению Политбюро, ему несдобровать.
Почти на каждом заседании Секретариата в то время заслушивались секретари областных комитетов или министры, имевшие отношение к производству и торговле спиртными напитками. От них категорически требовали не выполнять, а перевыполнять планы антиалкогольной кампании. Не смущали при этом сурового идеолога катастрофический рост сивушного производства, спекуляции на продаже водки, исчезновение сахара, а за ним и печенья, конфет, резкое сокращение поступлений денег в государственную казну и осложнение в связи с этим бюджетных проблем. Нет, Лигачев был непреклонен. Требовал исключения провинившихся из партии, раздавал направо-налево выговоры и до того всех запугал, что даже разумные люди ради самосохранения вынуждены были совершать глупости.
Как-то мы с Егором Кузьмичом встречали в аэропорту делегацию, и я рискнул обратиться к нему с вопросом: почему ведутся гонения и на пиво? Вот в Чехословакии и других странах Европы не без основания считают, что именно оно и чай помогли спасти Европу от тотального алкоголизма и вырождения, к чему она была близка в Средние века. В ответ услышал, что я ошибаюсь, пиво ничем не лучше водки, а тем более в наших условиях, потому что если уж наши люди пьют, то без удержу. А десятью бутылками пива можно накачаться не хуже, чем полулитром водки.
Говорят, антиалкогольная кампания обошлась стране в 100 миллиардов рублей.
Весной 1988 года Горбачев все еще на подступах к решению главной задачи, которая выпала на его долю. Три года прошли недаром, особенно если иметь в виду внешнюю политику. 15 января 1986 года советский лидер выступил с программой ядерного разоружения до конца столетия. Поначалу она была принята на Западе даже не за очередную утопию, а только как пропагандистский трюк. Но напористая личная дипломатия позволила растопить ледяные наносы, образовавшиеся за четыре десятилетия "холодной войны". Горбачев сумел убедить своих западных коллег, что Советский Союз не блефует. Тэтчер, Андреотти, Миттеран, Коль ему поверили, а с их помощью он расколол самый крепкий орешек Рейгана. К тому времени состоялись три тура встреч руководителей супердержав в Женеве, Рейкьявике и Вашингтоне, подписан Договор по ракетам средней и меньшей дальности, заявлено о намерении вывести советские войска из Афганистана.
А вот двигаться дальше становится все труднее. С ликвидацией ракет наш ВПК еще кое-как смирился, но ограничения стратегических вооружений, сокращения вооруженных сил, вывода советских войск из Восточной Европы - этого по доброй воле допустить не мог. Уже на ранних стадиях переговоров генсеку приходилось использовать весь свой авторитет, чтобы побудить к уступкам генералитет и руководителей индустрии вооружений. О заговорах в этих кругах пока еще не помышляли, но отчаянно сопротивлялись всякой попытке сократить непомерно разбухший военный бюджет (до 40% национального дохода!). Преодолеть это сопротивление Горбачев уже не мог, не оперевшись на парламент и общественное мнение.
Становилось ясно и другое: как нельзя без политической реформы избавиться от чудовищного бремени милитаризма, так без нее обречены на провал все старания вдохнуть новую жизнь в экономику.
Внесенные за три года новшества выбили ее из накатанной колеи, и вместо ускоренного развития началась ускоренная деградация. Причина - половинчатость, паллиативный характер осуществленных мер. Рынком и не пахнет, а хозяйство уже разваливается. Пытаются подстегнуть предприятия, предоставив им ограниченное самоуправление и переводя на режим самофинансирования. Но это ведь фикция, если нет свободной торговли сырьем и материалами, сохраняется контроль над ценами, не вносятся коррективы в условия найма рабочей силы. О каком самофинансировании вообще может идти речь, когда система финансового регулирования находится в зачаточном состоянии. Поскольку ей не приходилось обслуживать отношения собственности, постольку нет фининспекторов, чтобы фиксировать доходы и взимать налоги, нет разветвленной сети банков, нет бирж, нет компьютеров.
И хозяйствовать по-новому некому, кроме министров, начальников главков, директоров предприятий и совхозов, председателей колхозов, которые всю жизнь привыкли работать по плану, а о рынке имеют самое смутное представление. Только небольшая часть управленческого корпуса приняла нововведения с энтузиазмом, большинство просто не понимало, чего от них хотят. Самые же многоопытные не без основания полагали, что реформаторский пыл скоро иссякнет, поэтому надо выждать, пока не станет окончательно ясно, что к чему. Эта житейская философия, в гораздо большей мере, чем сознательное противодействие, глушила исходящие из Центра новаторские импульсы.
Но главная причина их повсеместного торможения - пассивность партийных организаций. Безупречный механизм, который раньше доводил команды Кремля практически до каждого рабочего места, заартачился, стал давать перебои. Создавался он для нужд тотальной власти и централизованного планового хозяйства, ничего другого делать не умеет, а тут от него требуют действовать в прямо противоположном направлении - выводить предприятия из-под опеки партии и государства. Нечто вроде того, как если бы помещикам предложили добровольно отпустить на волю крепостных. Получив подобную директиву, секретарь обкома и райкома прежде всего стремится выяснить, не спятило ли партийное руководство и не захвачен ли Кремль агентами империализма. Правда, на первых порах только самые проницательные отдавали себе отчет, куда может привести эта, по их мнению, чрезмерная реформаторская суета. Но очень быстро круг прозревших ширился, а путы традиционной партийной дисциплины расшатывались. И уже в марте 1988 года накопленный заряд недовольства прорвался в статье Нины Андреевой.
Мне кажется, в то время ни Горбачев, ни все мы не смогли в полной мере оценить значение этого выступления. Статья едва ли пришла самотеком, скорее всего готовилась исподволь. Партийная иерархия еще не поднимала бунта против генсека, но серьезно его предостерегала, как бы говоря: "порезвился, ладно, мы на тебя не покушаемся, но черта дозволенного реформаторства перейдена, включай, пока не поздно, задний ход". Да, в тот момент еще не поздно: верхи были готовы вернуться к старым порядкам, низы тоже не против, поскольку начало реформ не принесло улучшения жизни и не сулило ничего хорошего впереди. Оппозиция не успела окончательно сформироваться и не способна хотя бы отстоять происшедшие изменения - у нее не было еще своих газет, депутатов в парламенте, организаций в Центре и на местах, своей партии и даже идеологии. Даже самые отважные ее представители еще не заикались о частной собственности, не осмеливались поносить Октябрьскую революцию и объявлять КПСС преступной организацией, а радикальная по тому времени программа Андрея Дмитриевича Сахарова не посягала на социалистические принципы общественного устройства и советскую форму государственности. Наконец, притязания союзных республик не шли дальше привычного пожелания "повысить права", поощрить инициативу, избавить от излишней опеки центральной власти. Автономии вообще помалкивали. Репрессированные в прошлом нации не успели сориентироваться и только напоминали, чтобы грядущие перемены не обошли их стороной. Этнические конфликты не выплеснулись наружу. Национально-освободительные и сепаратистские движения находились в стадии поиска организационных форм. Не сложились народные фронты.
Иначе говоря, перемены тогда были далеки от необратимости, не поздно было стукнуть кулаком по столу и заявить, что партия не потерпит ослабления устоев социализма и покушения на свою руководящую роль, основные задачи перестройки следует считать выполненными и "перейти к текущим делам". Так поступил Хрущев, почувствовав, что вызванная им политическая оттепель грозит революционным половодьем. Он без колебаний распустил партийные организации Института физических проблем и некоторых других учреждений, принявшие крамольные резолюции; решительно расправился с выступлениями социальных низов и поднявших было голову национальных движений; устроил разнос писателям и "разным прочим" умникам; усмирив венгров, дал понять, что не потерпит беспорядка во вверенном ему военно-политическом блоке. Единственное, чего Никита Сергеевич не сумел предотвратить, - ухода с советской орбиты Китая и Албании.
