Согласившись с необходимостью сохранить пост главы правительства, Горбачев, однако, остановился на "срединном" варианте, когда кабинет фактически подчиняется президенту, а отчитываться должен вполне самостоятельно перед парламентом. Это было не самое удачное решение, и оно стало источником многих недоразумений, вплоть до обращения Валентина Павлова к Верховному Совету за дополнительными полномочиями.
Вообще, склонность Михаила Сергеевича искать чуть ли не арифметическую середину между альтернативами сослужила ему плохую службу. Нечто подобное погубило и экономическую реформу, поскольку Горбачев пытался поженить программы Абалкина и Явлинского и получить от этого брака полноценное потомство в виде некоего идеального плана реформ. Увы, ничего путного не вышло.
Немало дебатов было вокруг структуры президентской власти. Я считал вредным плодить государственные органы, поскольку они неизбежно станут конкурировать с правительством и парламентом за свою долю государственной работы, а это ничем не лучше дележки государственного пирога. Но услужливые юристы, выполняя заказ, подкинули очередную справку, в которой восхвалялся опыт госсоветов, функционирующих в ГДР и Болгарии, хотя в действительности эти органы оказались мертворожденными, разве что использовались изредка для демонстрации демократизма генеральных секретарей.
Совсем уж нелепо выглядела ссылка на английскую модель и практику некоторых других государств, в которых наряду с правительством существовал узкий кабинет, включавший несколько ведущих министров. В замысел самого Горбачева входило образование некоего Совета не в рамках правительства, а в стороне от него. Иначе говоря, предусматривалось в новых условиях воспроизвести своеобразное разделение труда, имевшее место у нас в прошлом: Совет Министров занимался хозяйственными вопросами, а политика находилась в исключительном ведении Политбюро. Если на заседания Совмина и приглашались министры иностранных и внутренних дел, то больше для ритуала. Непосредственно же эти ведомства управлялись со Старой площади.
Похоже, эта привычная схема устраивала президента, ему хотелось иметь при себе нечто вроде государственного Политбюро. Об этом и в шутку, и всерьез говорили в его окружении не раз, но он отвечал, что нам не удастся "превратить его в английскую королеву". Свое, и немаловажное, значение имело то обстоятельство, что заседания новых органов проходили в продолговатом зале, примыкавшем к "Кабинету на высоте", где регулярно заседало Политбюро ЦК КПСС (не там ли теперь в порядке преемственности заседает Совет безопасности?). В том же председательском кресле восседал Михаил Сергеевич, раньше - в роли генсека, теперь - президента. Так же по ранжиру рассаживались члены правящего синклита, а вдоль стен - помощники и приглашенные. Так же время от времени по сигналу Главного подавали чай с небольшими булочками, печеньем, а после особенно долгого сидения - с миниатюрными бутербродами. Казалось, ничто не изменилось под луной, только зал из партийного стал государственным.
Впрочем, когда такие мысли приходили в голову, я урезонивал сам себя, говоря: посмотри, какие перемены за столом, это ведь гораздо важнее, чем поверхностные параллели. В конце концов в этих кремлевских кабинетах заседали и все другие советские лидеры со своими соратниками. Здесь же, ну может быть, в соседних залах или по ту сторону Ивановской площади, в Большом Кремлевском Дворце встречались с воеводами и дьяками Романовы. А если переступить порог и оказаться в Грановитой палате, то вполне можно представить, как Иван Грозный сочиняет очередное послание своему наперснику и врагу Курбскому или дает указания Малюте Скуратову.
Остаются, переходя от поколения к поколению, из рук одной власти к другой, дворцы, коридоры, кабинеты. Если скинуть со счетов новые названия - Верховный Совет вместо Думы, ЦК вместо правительствующего Сената, Совбез вместо Политбюро, во многом остаются и учреждения. Что по-настоящему имеет значение меняются люди.
В новом качестве помощника президента, сидя там же у стены, за небольшим столиком, где я занимал место в качестве помощника генсека, и переглядываясь с Анатолием Сергеевичем Черняевым, сидящим по другую сторону столика и прошедшим через те же метаморфозы, смотрю на сидящих за главным столом и одновременно восстанавливаю в памяти картины недавнего прошлого.
В первую очередь глаз задерживается, разумеется, на тех, кто был тогда и уцелел после перетряски, остался у кормила власти. Ближе всех к президенту, по правую руку, в кресле, которое раньше занимал Лигачев, сидит А.Н. Яковлев. Рядом с ним, как всегда, В.А. Медведев. По левую руку, на своем обычном месте, вплотную к председательскому столу, остался Н.И. Рыжков. Дальше в вольном порядке расположились В.А. Крючков и Э.А. Шеварднадзе, Д.Т. Язов и Е.М. Примаков.
А вот новые лица. Широколобый, с орлиным носом и холодноватыми голубыми глазами, в светлом пиджаке и темных брюках, аккуратный, подтянутый, солидный, большей частью строгий, но не лишенный мягкого украинского юмора Григорий Иванович Ревенко. Бывший первый секретарь Киевского обкома КПСС, которому пришлось пережить Чернобыль, легко вписывается в когорту союзных руководителей. Ему будет поручено заниматься отношениями с республиками, а затем нам двоим шеф поручит вести подготовку Союзного договора.
В самом конце стола, с левой стороны, скромно занял место еще один новоиспеченный член государственного руководства. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами лица, в котором нет ни одного запоминающегося элемента. В противоположность "человеку, который смеется", Болдин один из тех, кто почти никогда не смеется. За четыре года, что мы знакомы, я видел его улыбающимся разве четыре раза. В такое невероятное для себя состояние он приходит только выпив рюмку крепкого напитка. Этот невзрачный человек редко раскрывает рот, а если говорит, то почти всегда таинственным шепотом. Своими повадками и карьерой он чем-то напоминает Константина Устиновича Черненко. Странно, что законченный бюрократ, способный умертвить любое живое дело и наводящий страх на подчиненных одним своим молчанием, вышел из журналистской среды, где, казалось бы, обитают люди общительные, веселые, говорливые. Необъяснимо и то, что наш лидер избрал именно его своим наперсником и упрямо не желал слушать, когда ему буквально со всех сторон твердили, что подчиненный Болдину Общий отдел стал непроходимым бюрократическим затором, кладбищем, где тихо и без почестей хоронили важные сведения, и, наоборот, откуда подкидывали на стол президенту направленную информацию.
Странно, наконец, и то, что 19 августа 1991 года Валерий Болдин в компании с другими гэкачепистами приедет в Форос с ультиматумом своему благодетелю. Меня удивляет не сам факт неблагодарности - в конце концов предательством "верного и надежного слуги" никого не удивишь, таких случаев в истории, в том числе отечественной, не перечесть (народная молва распространила анекдот, будто Михаил Сергеевич, когда к нему явились "парламентеры" с ультиматумом, сказал, обращаясь к Болдину: "И ты Брут?!"). Удивляет другое: как этот крайне расчетливый человек ввязался в рискованную авантюру, откуда взялась эта отчаянная решимость? От 100-процентной уверенности в успехе или от сознания всемогущества, которым всегда был наделен в нашей системе "шеф канцелярии" первого лица и которое на этот раз роковым образом лишило Болдина присущей ему осторожности?
Рядом с Ревенко еще один бывший первый секретарь обкома (Кемеровского), сумевший совершить невозможное: за короткий срок пребывания на самом неподходящем для приобретения популярности посту министра внутренних дел ("главного милиционера") внушил к себе симпатию несколькими неординарными заявлениями и поступками, а главное - искренней манерой вести себя на трибуне.
Много раз за последние "демократические" четыре года пришлось нашим министрам, командующим, генералам подниматься на трибуну Съезда народных депутатов как на лобное место, отчитываться и подвергаться перекрестному допросу. Почему применялась против народа вооруженная сила или почему не сумели люди, которым доверено оружие, защитить жизнь и имущество граждан? И всякий раз, когда отвечавший был тверд, решителен, не лез за словом в карман, а в голосе его звучал металл - то есть был таким, какого привычно видеть на этих постах и каким, на взгляд обывателя, должен быть человек, отвечающий за безопасность, - ему доставалось полной мерой. А вот когда с ответом вышел человек, явно переживающий за то, что произошло, иной раз перебивающий сам себя, искренний, прямодушный, с дрожью в голосе, но не от слабости душевной, а от сострадания к жертвам инцидента - тогда у самых негодующих депутатов, взыскующих справедливости, не поворачивается язык уязвить министра, и он сходит с трибуны под аплодисменты.
