Это хотя бы не сон. Пальцы чувствуют твердую деревянную ручку кресла. А теперь он слышит жужжание вентилятора на потолке, который Розмари, беспечно относившаяся к счетам за электричество, не выключила. Это вполне реально; а теперь он видит кругом жмурившиеся морды, зевки, мытье пушистых, словно палочки турецких барабанов, лап, плавные, как у пантеры, движения. Сном, неправдой, о которой нельзя больше думать, было вот что: он стоит в операционной, осторожно вставляет подкожный шприц в задний проход заболевшему ручному пото, затем возникает глупая улыбающаяся физиономия герольда — Арумугама; потом жирное красивое лицо женщины в сари, потом девушка с нервной усмешкой, хорошенькая, скучная; потом приветствия…
Один из помощников с белозубой улыбкой занялся пото, поняв, что происходит, услыхав восклицание: «Мальчик мой!» — и дурацкий писк Арумугама про приятный сюрприз.
О боже, зверь, лишенный разуменья [26]… Зверь, животное, ему надо идти лечить животных. «Работа не ждет. Да, да, Арумугам отвезет их домой на машине. Он увидится с ними попозже. Но теперь, выстрадав еще один поцелуй красивой черной женщины, ему надо идти. На полчаса, не больше. Пойдем куда-нибудь на ленч. Но он должен осмотреть животных.
Пушистым животным надоело смотреть на такого застывшего человека, обмякшего, потного в кресле, суетиться вокруг него. И они отправились по своим делам: лакать с блюдец, умываться, жмуриться на солнце. Все было бы легко, думал Вайтилингам, легко, если б они с Розмари поженились. Даже сейчас, если б она согласилась. Но перед матерью он не мог притворяться: она видит насквозь через всю маскировку, сорвет пыльные декорации; сильная женщина, женщина, чье имя — вероломство. В любом случае, это, конечно, неправда, сон. Немного отдышавшись, он вернется в пустую холостяцкую квартиру, а после обеда — в холодную антисептическую тишину ветеринарного департамента; видение полностью испарится примерно за час спокойного глубокого дыхания.
Однако кошки задергались, зашевелились, заслышав более острым, чем у него, слухом приближение автомобиля. Вошла ама, сказала, что мисси, наверно, вернулась. Но Вайтилингам знал: нет. Это за ним приехали, лениво топают ноги преследователей. Спрятаться? Но ниже по улице в двадцати ярдах стоит «лендровер» ветеринарного департамента. Если 6 можно было до него добраться, умчаться, крикнуть, если увидят и остановят, что есть еще срочное дело, ему нельзя задерживаться. Хотя он начнет заикаться, время будет упущено, его схватят. Это работа Сундралингама и Арумугама. «Остановите его, держите подальше от той самой женщины, развратной нечистой христианки. Мы вам говорим, что нашли его у нее, миссис Смит. Он к ней ходит, только фактически ничего такого, ха-ха. Просто дружба. Он ухаживает за ее кошками, вот и все. Вы услышите из его собственных уст. Только теперь пусть кто-нибудь другой заботится о кошках, у него будут другие заботы».
Нет! Уже слыша громкие голоса, хлопнувшую дверцу машины, Вайтилингам шмыгнул через кухню, через помещения для прислуги, пройдя тем же путем, каким совсем недавно слепо следовала сама Розмари. Уже прозвучал стук в парадную дверь. Нервы у Вайтилингама ходили ходуном, он лихорадочно кивал ама, мимически приказывая не открывать, не впускать визитеров. Ама, не очень сообразительная малайская девушка, смотрела на Вайти лингама, хмуря брови, не понимая.
— Он должен быть здесь. — Голос Арумугама из-за двери. Вайтилингам рванул через кухню, через другие комнаты, когда ама, поняв, в конце концов, его намеки, пошла открывать. Вайтилингам вырвался, спотыкаясь о подстилки прислуги, сквозь чрезмерный поток кошек, из дома под солнце. Отыскивая свою машину, увидел у дверей знакомые спины. Пускай забирают «лендровер» с отделением сзади для более-менее крупных зверей. Для зверей, лишенных разуменья. Визитеры — Арумугам, Сундралингам, красивая толстая женщина, но без улыбавшейся девушки, — удивленно оглянулись, увидели Вайтилингама уже за рулем, повернувшего ключ зажигания. Лицо его исказила вымученная улыбка, и он крикнул:
— Срочно… — начал с трудом выговаривать слово «должен», но бросил, передернул плечами, быстрой пантомимой сказал: — Дела, Дела, дела. Что я могу поделать? Скоро вернусь. — Они, крича, направились к нему, но мотор завелся, он стронулся с места, умчался.
Вайтилингам не знал, куда едет. Слишком поздно уже, думал он. Если б можно было попросить Розмари, если б можно было уговорить сказать «да». Он был уверен, она бы сказала, так как с Джо кончено, он уверен, ведь турецкий господин кому-то рассказал, а кто-то рассказал Вайтилингаму. Если б только удалось встретиться с ней, с красивой толстой женщиной, с ними обеими, Розмари заявила бы: «Он мой. Мы собираемся пожениться», — или, лучше, не прибегая ко лжи, пролептически объявила бы: «Мы женаты. Первым делом он — мой муж. А уж потом ваш сын». Женщина лицом к лицу с женщиной, черные глаза противоречиво сверкают. «Оставьте нас в покое. Позвольте быть счастливыми вместе. У вас больше нет над ним власти, нет никаких прав». Но уже слишком поздно,
Куда ехать? В зеркале заднего обзора не видно никакого преследующего «лендровера». Надо спрятаться. Нет. Он замедлил ход, остановился на миг у обочины длинной пустой дороги к городу, придя к выводу, что вопрос о том, чтобы спрятаться, исключен. Она пришла за ним. Не успокоится, пока не достанет его. А он знал, что слишком легко сдастся.
И что теперь с Чжоу Эньлаем, с Коммунистическим Манифестом? А? Неужели кончились времена доктринерских рассуждений, простых мечтаний о действиях? Пришло наконец время действовать?
Надо помнить о животных, животные — его долг.
А как насчет долга перед человечеством?
О подобных вещах можно думать потом, на досуге, если когда-нибудь снова будет досуг для раздумий. Вайтилингам заметил, что едет по дороге в Анжинь. Из Анжиня в Мавас. По железной дороге. Машину можно или нельзя будет потом отправить обратно. Ее можно или нельзя оставить на вокзальном дворе и забрать на обратном пути. Так или иначе, пора ехать в Мавас. Занявшись повседневной рутиной, леча больных коз и буйволов, он не спеша придет к какому-нибудь решению. Поезд в Мавас отправляется где-то вечером. А где черный чемоданчик? Тут, конечно, сзади на полу в машине. Вот почему у них возникли подозрения: они увидели чемоданчик в машине по дороге домой, удивились, что у него срочное дело, а чемоданчик забыт. Почему они его не оставят в покое? Но фактически он от них не бежит. Пора ехать в Мавас, правда? В определенном смысле, всегда есть какое-то неотложное дело.
Дело, дело, дело. Автомобиль спешил по горячей дороге, и гудок его, предупреждая беспечного старика, топтавшегося на обочине, произнес: «Дело, дело».
— Дальше по улице почти всех можно встретить, — сказал Сеид Хасан. — После закрытия парка.
— Да, — сказал Роберт Лоо. Его это не особенно волновало с той или с другой стороны. Стояла тьма — тьма, одной большой шубой окутавшая стонавшего от укуса скорпиона Краббе в Мавасе; Вайтилингама в тихо бежавшем поезде; Розмари, вернувшуюся наконец домой, с закрывшейся за Джалилем дверью; Сеида Омара, проклинавшего судьбу в кофейне за бренди и имбирным элем за чужой счет; малайских главным образом разведенок, тихо слонявшихся от фонаря к фонарю, желтых и грациозных, подобно другим ночным тварям.
Хасан не мог скрыть ни страха, ни волнения. Он не пытался прикидываться всезнающим молодым человеком: опыт Роберта Лоо стоял между ними, как другой человек, которого Хасан сознательно считал толмачом. В один момент он, задыхаясь, спросил:
— Чего будем делать? Заговорим с парочкой?
— По-моему, — сказал Роберт Лоо, — лучше всего просто где-нибудь встать и ждать. — Теперь он тоже чувствовал шевельнувшееся возбуждение: вновь узнал тот комплекс ощущений,, музыкальную часть из сплошного крещендо. Но надо ли просто слепо стремиться к нему в пустоте, без того, что зовется любовью? Вчера вечером он вообще не стремился к нему — это просто случилось. Пусть теперь произойдет то же самое, пусть миг настанет. И они стали ждать; Хасан вытащил из кармана рубашки пачку сигарет «Раф Райдер», предложил одну Роберту Лоо. Роберт Лоо отказался: у него не имеется дурных привычек. Хасан попыхивал сигаретой, пока кончик ярко не засветился, ее уже было почти чересчур горячо держать. Они ждали.
