– Извини, Томас, – услышал я вздох за спиной. – Я была немного не в себе.

Я медленно обернулся с улыбкой.

– Неважно, – сказал я и одним глотком допил кофе.

Клаудия стояла, прислонившись к дверному косяку, засунув руки в карманы потертых джинсов, из которых выбивалась небрежно заправленная просторная белая футболка, она казалась спокойной, но по тому, как еще больше потемнели и припухли круги вокруг ее глаз, я решил, что она плакала. Мотнув головой в сторону окна, я добавил:

– Прекрасное утро.

Клаудия молча кивнула и вытащила руки из карманов.

– Я сварил кофе, – сказал я. – Хочешь чашечку?

Пока я наливал ей кофе, Клаудия уселась на диван, стоящий рядом с дверью на террасу, и, помолчав, сообщила мне, что по телефону она говорила со своим мужем. Бог знает, какие сложности в жизни Клаудии я себе навоображал, но, услышав это признание, испытал явное облегчение.

– На самом деле мы далеко не в первый раз ругаемся по телефону, – пояснила она, взяв протянутую ей чашку и устроившись с ней в одном углу дивана, тогда как я сел в другом углу.

Помешав кофе, Клаудия продолжила:

– И далеко не в последний, полагаю. Он совсем спятил. Вот уже месяц он мне звонит, где бы я ни находилась – здесь, у родителей, в Калейе…

– Так сегодня ночью звонил…

– Он, – закончила Клаудия и, даже не вспомнив, что совсем недавно скрывала от меня правду, оторвала взгляд от чашки и спросила: – Какого черта ему приходит в голову звонить в такое время? Конечно, это он, ведь он даже не оставил сообщения на автоответчике. По правде, я это предполагала, само собой, поэтому и не стала вставать к телефону. И сейчас не надо было подходить.

Воцарилось молчание, и Клаудия в три неторопливых, с паузами, глотка задумчиво выпила свой кофе, а я, подумав, что она не собирается продолжать, допил свою вторую за это утро чашку и спросил:

– Ну так и чего он хочет?

– А я откуда знаю? – ответила она, пожимая плечами и изогнув уголки губ с выражением пренебрежения или отвращения.

Она поставила чашку на пол и вытащила из кармана помятую пачку сигарет. Достав сигарету, она распрямила ее и закурила, непроизвольно выпустив изо рта белое плотное колечко дыма, некоторое время плававшее, пронизанное светом, в неподвижном воздухе кухни. Затем с издевательской улыбкой Клаудия фыркнула:

– Он говорит, что хочет опять жить вместе.

Я попросил у нее сигарету. Клаудия протянула мне ее и поднесла зажигалку, и я, сделав первую затяжку, заметил:

– Я думал, что вы оба хотели разойтись.

– Так и было, – заверила она и развернулась ко мне, оставив одну коленку на диване, – поза, растрогавшая меня, потому что на мгновение воскресила в памяти забытые жесты ее юности.

Колечко дыма уже успело раствориться в воздухе, когда Клаудия добавила с отдаленной ноткой слабого раскаяния в голосе:

– Мне кажется, что, едва он осознал, что не может жить один, его мнение изменилось.

Я воспользовался случаем и высказал свое мнение, виртуозно соединив сожаления о подобной слабости, столь часто встречающейся среди мужчин, с одновременным осуждением их неспособности оценить последствия собственных решений; я также похвалил твердость характера Клаудии.

– Не в твердом характере дело, – горячо возразила она, поглаживая пальцем фильтр сигареты и стряхивая пепел в чашку.

Поскольку пепельницы на виду не было, а вставать не хотелось, я последовал примеру Клаудии и стал стряхивать пепел в свою чашку, стоявшую на подлокотнике дивана.

– Дело в гордости, Томас. Ведь именно Педро, а не я, захотел развестись, когда Максу еще не было и года. Я хотела жить вместе с ним, я не видела никаких поводов разводиться, мне все это казалось идиотизмом и свинством: представь, одна, с ребенком и без работы.

Она сделала паузу.

– Ну ладно, я согласилась. Он принял решение, и я с ним согласилась. И я честно тебе говорю, что и сейчас поступила бы так же: тебе, конечно же, попятно, что я предпочитаю скорее жить одна, чем жить с человеком, который меня не любит или который находится рядом со мной из жалости.

Она замолчала, посмотрела на сигарету, затем взглянула на свои тонкие изящные руки с длинными ногтями без лака и, словно желая отогнать неприятную мысль, подняла глаза и устремила взгляд на кухонный стол, где терпеливо поджидал кофейник, горка круассанов, ломтики хлеба, пакет апельсинового сока, вазочки с вареньем и пачка маргарина. Я инстинктивно тоже взглянул на приготовленный завтрак и почувствовал острый приступ голода, но мне удалось вовремя перехватить взгляд Клаудии, когда она, снова повернувшись на диване и улыбаясь без ехидства, но и без особой наивности, вздохнула:

– В конце концов, всему есть свое объяснение, не так ли? Моя подруга-психоаналитик сказала мне, что в том, что происходило с Педро, нет ничего удивительного: по ее словам, все дело в ревности. В ребенке, я имею в воду. Он не мог перенести, что его отодвинули на второй план. Вероятно, это обычное дело.

Пока Клаудия просвещала меня по поводу вероятной психологической травмы у своего мужа, я в который раз подивился женской доброте, всегда способной, с помощью психоаналитика или без нее, найти оправдание почти всему.

– Я его понимаю, но не могу простить, – уточнила Клаудия, будто прочитав мои мысли. – Мне кажется, он считал, что сможет ко мне вернуться, как только захочет, и я приму его с распростертыми объятиями. Ну так ou ошибся: об этом не может быть и речи. И особенно таким образом, с давлением на психику и скрытыми угрозами.

– Он тебе угрожает?

– В последнее время всякий раз, как звонит.

Ее лицо исказили гнев и презрение, а в глазах полыхнула азартная злость, что странным образом расходилось с ее последующими словами:

– Я уже, кажется, привыкла.

В этот момент в меня закралось неприятное подозрение.

– Послушай, Клаудия, а ты ему, надеюсь, не рассказала, что мы с тобой провели ночь вместе?

– Конечно же, рассказала! – ответила она с мстительным выражением, затушив жалобно пискнувшую сигарету в кофейной гуще на дне своей чашки; затем, словно ей только что пришла в голову мысль, что она могла невольно допустить незначительную ошибку, Клаудия снова повернулась ко мне, перестала хмуриться и с обезоруживающим простодушием спросила: – Тебе ведь все равно, правда?

– Мне? Конечно же, все равно, – заверил я ее, с некоторой опаской вспоминая типа в спортивном костюме с фотографии. – Дело в том, что ты ничего не добьешься такими рассказами, только сделаешь хуже.

– Ну так пусть будет хуже! – с вызовом ответила Клаудия и, подняв руки в жесте шутливой покорности, продолжила: – Я тебя уверяю, все не просто. Он совсем сошел с ума. Как капризный ребенок, у которого отняли одну из его забав и он теперь не понимает, почему вдруг остался без любимой игрушки, а поскольку ему неизвестно, как вернуть ее, то начинает кричать и угрожать, как ненормальный… Правду тебе говорю: ему действительно удалось запугать меня. Я его хорошо знаю, мне ли не знать, и я тут же себе говорю, что бояться нечего, в конце концов, он всегда был хвастливым болтуном, но мне иногда кажется, что он превратился в другого человека, способного на все. И кроме того, с его стороны крайне самонадеянно считать, будто после всего случившегося я продолжаю любить его; но он так считает: он все еще не может смириться, что я уже не его женушка, что я не сижу, как идиотка, целыми днями дома, поджидая его возвращения.

Охваченная возмущением, которое, казалось, не скоро уляжется, Клаудия продолжала ругать своего мужа, а я, чтобы ускорить завершение этой обличительной речи и заглушить голодное бурчание в животе, взял свою кофейную чашку, встал, поставил ее в раковину и, затушив под струей воды из крана сигарету, выбросил размокший окурок в ведро. Затем я прислонился к мраморной стене, скрестил руки и, кивками головы выражая сочувственное одобрение словам Клаудии, время от времени украдкой кидал тоскливый взгляд в сторону припасов, заманчиво разложенных на столе, терпеливо ожидая, пока она выговорится. Помнится, в это время я думал, что как бы ни обманывали себя участники событий, утверждая противоположное, но развод никогда не проходит спокойно, и, хотя я считал, что мне удалось свести проблемы Клаудии к тривиальности их реального масштаба и лишить их пафоса газетной передовицы, которым к тому времени окрасили их мой страх п воображение, помнится, мне было почти физически неприятно, что моя подруга до сих пор тратит силы, чтобы выпутаться из паутины болезненных отношений. С другой стороны, меня поражал тот факт, что Клаудия способна продолжать говорить столько времени на пустой желудок, поскольку сам я чувствовал, что с минуты на минуту перестану держаться на ногах, если немедленно что-нибудь не съем. Поэтому неудивительно, что едва моя подруга прервала рассказ о бесчинствах своего мужа, то первое, что после долгой паузы я ляпнул, было следующее: