Город Эзебия Мазака располагался у подножия Аргея, огромного вулкана, белого от снега, как обычная гора, ибо никто за всю историю не помнил, чтобы он извергался. Голубой город, небольшой и обедневший; с незапамятных времен его грабили все, кому не лень, потому что его цари были слабы и слишком скупы, чтобы держать армию.
Именно здесь Антоний понял, как трудно будет выжать из Востока еще золота и сокровищ. Брут и Кассий забрали все, что накопил Великий Митридат. От этой мысли у него очень испортилось настроение, и он с Попликолой, братьями Децидия Саксы и Деллием отправился в Коману, город жрецов богини Ма, недалеко от Эзебии Мазаки. Пусть этот маразматический царь Каппадокии и его до смешного некомпетентный сынок живут в своем пустом дворце! Возможно, в Комане он найдет запасы золота, припрятанного под обычной каменной плитой. Жрецы бросают царей на произвол судьбы, если речь идет о защите их собственных денег.
Ма – воплощение богини Кубабы Кибелы, Великой Матери, которая правила всеми богами, мужскими и женскими, с тех времен, когда люди впервые научились рассказывать свою историю, сидя у костров. Давным-давно она утратила власть везде, кроме таких мест, как две Команы – одна здесь, в Каппадокии, другая на севере, в Понте, – да еще Пессинунт неподалеку от того места, где Александр Великий разрубил мечом Гордиев узел. Каждая из этих трех территорий управлялась как независимое государство, чей царь был одновременно верховным жрецом, и каждое государство имело естественные границы.
Без военного эскорта, в сопровождении четверки друзей и множества слуг Антоний въехал в небольшую, симпатичную деревушку в Каппадокийской Комане, отметив с одобрением ее дорогие дома, сады, обещающие изобилие цветов будущей весной, внушительный храм Ма, возвышающийся на вершине небольшого холма, окруженного березовой рощей, с тополями по обеим сторонам мощеной дороги, ведущей прямо к земляному дому богини Ма. Сбоку от него стоял дворец. Как и у храма, его дорические колонны были голубого цвета с яркокрасными основаниями и капителями, стены позади колонн синие, края крытой дранкой крыши обведены золотом.
Молодой человек лет двадцати ждал их перед дворцом, одетый в несколько слоев зеленой кисеи, с круглой золотой шляпой на бритой голове.
– Марк Антоний, – представился Антоний, спешиваясь со своего серого в яблоках государственного коня и бросая поводья одному из троих слуг, которых он привел с собой.
– Добро пожаловать, господин Антоний, – приветствовал молодой человек, низко кланяясь.
– Достаточно просто Антония. У нас в Риме господ нет. Как тебя зовут, бритый?
– Архелай Сисен. Я – царь, верховный жрец богини Ма.
– Не слишком молод для царя, а?
– Лучше быть слишком молодым, чем слишком старым, Марк Антоний. Войди в мой дом.
Визит начался с осторожного словесного пикирования, в котором царь Архелай Сисен, даже более юный, чем Октавиан, не уступал Антонию, и тот, будучи по натуре человеком добродушным, был восхищен умом юноши. Точно так же он мог бы совершенно свободно выносить Октавиана, если бы тот не стал наследником Цезаря.
Но хотя здания были красивые и ландшафт достаточно хорош для римлянина, одного часа оказалось вполне достаточно, чтобы понять: каким бы богатством ни обладала некогда богиня Ма в Комане, его уже не осталось. Поскольку между ними и столицей Каппадокии лежало всего пятьдесят миль, друзья Антония готовы были отправиться в путь на рассвете следующего дня, чтобы соединиться с легионами и продолжить поход.
– Тебя не оскорбит, если моя мать будет присутствовать на обеде? – почтительно спросил жрец-царь. – И мои младшие братья?
– Чем больше, тем веселее, – ответил Антоний, не забывая о хороших манерах.
Он уже получил ответы на несколько острых вопросов, но было бы целесообразно убедиться самому, что за семья произвела на свет этого умного, не по годам развитого, бесстрашного парня.
Архелай Сисен и его братья были красивы, остроумны, хорошо знали греческую литературу и философию и даже немного математику.
Но все перестало иметь значение, как только в комнату вошла Глафира. Как и все жрицы Великой Матери, она стала жрицей богини в тринадцать лет, но в отличие от остальных достигших половой зрелости девственниц, которые должны были расстелить коврик в храме и предложить свою девственность первому пришедшему в храм, кому они понравятся, Глафира была царской крови и выбирала себе партнера, где хотела и кого хотела. Первым был римский сенатор, который стал отцом Архелая, даже не зная об этом. Ей было всего четырнадцать лет, когда она родила мальчика. Отцом следующего сына стал царь Ольбии, потомок лучника Тевкра, сражавшегося вместе со своим братом Аяксом у Трои. Отцом третьего сына был неизвестный красавец, сопровождавший стадо быков в караване из Мидии. После этого Глафира сказала «хватит» и посвятила жизнь воспитанию мальчиков. Ей уже исполнилось тридцать четыре года, но выглядела она на двадцать четыре.
Попликола недоумевал, что заставило ее появиться за обедом, если почетный гость известен как отъявленный бабник, но Глафира очень хорошо знала причину. Это не было вожделением. Принадлежавшая раньше Великой Матери, она отказалась от вожделения, унижавшего ее. Нет, она хотела для своих сыновей большего, чем крохотное царство жреца. Она хотела получить как можно большую часть Анатолии, и если Марк Антоний был именно таков, как о нем говорят, то это был ее шанс.
Антоний громко втянул в себя воздух. Какая красавица! Высокая, гибкая, с длинными ногами и великолепной грудью, а лицом не уступит Елене: чувственные алые губы, безупречная кожа, подобная лепестку розы, светящиеся глаза, обрамленные густыми темными ресницами, и абсолютно прямые льняные волосы, спускающиеся по спине, словно лист кованого позолоченного серебра. Она не надела драгоценностей, может быть, потому что их у нее не было. Ее голубое, греческого покроя платье было из простой шерсти, без всякого рисунка.
Попликолу и Деллия так быстро смахнули с ложа, что они еле устояли на ногах. Огромная рука уже похлопывала по освободившемуся месту, где они только что сидели.
– Сюда, со мной, великолепное создание. Как тебя зовут?
– Глафира, – ответила она, скинув фетровые комнатные туфли и ожидая, пока слуга наденет ей на ноги теплые носки.
Затем она устроилась на ложе, но достаточно далеко от Антония, чтобы избежать его объятий, поползновения к которым она заметила. «Слухи определенно обоснованны. Если судить по его приветствию, он не принадлежит к утонченным любовникам. Великолепное создание, ну и ну! Он думает о женщинах как о вещах, но я, – решила Глафира, – должна постараться стать более ценной принадлежностью, чем его лошадь, его секретарь или его ночной горшок. И если он переспит со мной, то я принесу жертву богине, чтобы она дала мне девочку. Девочка от Антония может выйти замуж за царя парфян – какой союз! Хорошо, что нас учили, как сосать их члены вагиной и делать это лучше, чем проститутки делают это ртом! Он станет моим рабом».
Итак, Антоний остался в Комане до конца зимы, и когда в начале марта он наконец отправился в Киликию и Тарс, он взял Глафиру с собой. Его десять тысяч пехотинцев не имели ничего против такого неожиданного отпуска. Каппадокия была страной женщин, чьих мужчин убили на поле боя или обратили в рабство. Поскольку эти легионеры были такими же хорошими фермерами, как и воинами, они обрадовались перерыву. Цезарь первый навербовал их по ту сторону реки Пад в Италийской Галлии, и если не считать высоких гор, Каппадокия не очень отличалась в смысле фермерства или скотоводства. После себя они оставили несколько тысяч гибридных римлян в материнских утробах, надлежащим образом подготовленную и засеянную к весне землю и много тысяч благодарных женщин.
Они шли по хорошей римской дороге между двумя вздымающимися хребтами, углубляясь в обширные благоухающие леса с соснами, лиственницами, елями, пихтами, сопровождаемые постоянным шумом ревущей воды. Но на перевале у Киликийских ворот дорога стала такой крутой, что они то и дело буквально скатывались с нее. Спускаться вниз было так же приятно, как есть соты с медом с горы Гиметт, но если бы им пришлось подниматься вверх, то душистый воздух был бы испорчен великолепными латинскими непристойностями. Поскольку снег теперь таял быстро, воды с верховьев реки Кидн кипели словно в огромном котле. Но после Киликийских ворот дорога стала легче и ночи теплее. И они быстро дошли до берега Нашего моря.
