Свет лился через окно в комнату, и жена заботливо склонялась над мужем, лежащим на тюфяке.

Семеркет с наслаждением вздохнул. Он всегда знал, что Найя к нему вернется. Они слишком любили друг друга, чтобы случилось иначе.

Потом на полях вдалеке он увидел птиц.

— Найя! — счастливо крикнул он и показал на них, не вставая с постели. — Найя, посмотри! Там, в бороздах, птенцы ибиса!

Он знал, как жена любит этих маленьких птиц, тычущих в борозды своими длинными черными клювами.

Семеркет отвел взгляд от залитого солнцем окна, и уголки его рта опустились.

Кто-то другой… Не Найя… Кто-то склонился над ним.

Когда эта женщина увидела, что Семеркет открыл глаза, она окликнула его по имени. Он услышал ее голос, словно бы пришедший из огромной дали. И это — не голос Найи.

Семеркет заморгал, пытаясь вернуться в залитую солнцем комнату со слюдяным окошком. Он просто должен закрыть глаза — и они с женой снова окажутся в кирпичном доме, и зайцы будут воровать с полей пшеницу…

Нет, не зайцы… А кто?

— Птенцы ибиса, — прошептал он и улыбнулся.

Женщина встала на полу на колени рядом с ним и потрогала его лоб.

— Птенцы ибиса? Семеркет, вы меня пугаете. Пожалуйста, не говорите так!

Он испытал немалое потрясение, когда странная незнакомка снова нагнулась и погладила его стриженные черные волосы, но едва осознал, что его так потрясло. Семеркет стряхнул ее руку.

— Ты не Найя, — пробормотал он себе негромко.

— Пожалуйста, вставайте, Семеркет. Если в вашем кушаке нет меди на добавочную выпивку, вас заставят уйти домой. Вы в любом случае должны уйти домой.

О чем она толкует? Он уже дома.

Занавеску в дверном проеме откинул внезапный порыв влажного ветра. Сирийский евнух проводил к тюфяку еще одного человека — худого, с бритой головой. Его лицо было пиршеством тиков и подергиваний, он держал у носа платок, чтобы спастись от запаха прокисшего вина и рвоты.

— Да, — сказал нервный человек. — Да. Это мой брат.

Семеркет услышал звяканье, когда медь перешла из рук в руки.

— Ненри?

Он хотел спросить, почему его брат здесь, у него в доме, но нарастающая паника заглушила его любопытство. Семеркет сел. Где Найя? Где слюдяное оконце? Что случилось с его маленьким домом со стенами из слепленных из ила кирпичей?

Откуда-то издалека до Семеркета донеслись тонкие крики. Он потряс головой, заставляя свое сознание закрыться от ужасных звуков. Но вопли, пронзающие голову, были теперь слишком громкими, чтобы их можно было заглушить прижатыми к ушам руками.

Лысый человек продолжал в ужасе смотреть на него.

— И давно с ним такое творится? — спросил он женщину.

— С раннего утра. Он не может перестать кричать, что бы я с ним ни делала.

Слезы покатились по ее лицу. Женщина раздраженно смахнула их.

— Ваш брат так исстрадался! Никогда не видела человека печальней. Я бы сделала для него все, что он попросит, — но он вообще не замечает меня. Я всего лишь шлюха с постоялого двора, та, которой он время от времени плачется о своей жене…

Глаза Семеркета распахнулись. Лысый говорил с лекарем, сидевшим рядом с ним на кушетке. Хорошенькая женщина держала голову Семеркета у себя на коленях.

— Вы ручаетесь за это лекарство? — спросил брат у лекаря.

Тот кивнул и сказал служанке из таверны:

— Принеси финикового вина.

— Еще вина? — переспросил Ненри. — Новая порция вина наверняка его убьет!

— Он не брал в рот ничего другого длительное время. Если его внезапно лишить вина, это будет слишком большой встряской для тела.

Лекарь быстро написал молитву на клочке папируса красными и черными чернилами. Женщина поставила перед ним чашу с вином. Врачеватель вытащил из своей рабочей коробки закупоренную бутылочку. Когда он ее открыл, комнату наполнил едкий запах.

— Что это? — подозрительно спросил Ненри.

— Перебродившая сосновая смола, — сказал лекарь, наливая ее в чашу. — А это, — добавил он, открыв другой флакон, — опиум из страны хеттов, из Хаттушаша.

— Это дорого обойдется?

— Вам хочется, чтобы он жил?

Ненри кивнул.

Лекарь добавил пять капель настойки в пальмовое вино, потом разбил туда же перепелиное яйцо и перемешал. Он бросил в чашу папирус, и чернила, которыми были написаны чары, растворились в жидкости.

Врачеватель сунул между зубами Семеркета палочку из слоновой кости и ложкой влил вино в его глотку.

Вопли прекратились почти сразу.

Семеркет увидел, что красивая комната со слюдяным окном снова стала безмятежно-спокойной. Поскольку меж зубов его была вставлена слоновая кость, он не мог говорить, хотя сейчас забросал бы людей в темнеющей комнате вопросами. Например, спросил бы лекаря, знает ли тот, почему его прекрасной Найи здесь нет, и когда она вернется…

Внезапно к нему пришли ответы на все эти вопросы.

Впервые за много дней Семеркет лежал тихо, и его беспокойный разум не вызывал в воображении уютные комнаты и милые пастбища, где жила тень прекрасной жены. И, может, именно поэтому из-под его подрагивающих потемневших век время от времени капали слезы.

Он проснулся от плеска воды и от других звуков — как будто кто-то что-то оттирал. Когда Семеркет открыл глаза, то увидел стену из слепленных из ила кирпичей, а в стене — затянутое слюдой окно. На мгновение он поверил, что вернулся в свою мечту. Но окно полыхнуло красным — позднее солнце озарило кровавым светом все детали убогой маленькой комнаты. Он понял голову и осмотрелся, вздрагивая от лязга внутри тяжелого черепа.

Семеркет лежал на грязном скомканном постельном белье. Вокруг валялись черепки разбитой глиняной посуды. Повсюду виднелся мышиный помет, на стропилах из пальмового дерева поблескивала паутина.

Человек с ошпаренными ногами, с которых слезла кожа, прибирался в комнате, вяло отскребая пол щеткой из свиной щетины. Семеркет сглотнул, попробовал, работает ли голос, — и смог прохрипеть:

— Ты кто?

Человек резко обернулся, плюхнул щетку в таз с водой и позвал:

— Господин! Господин! Он проснулся!

В дверях появился Ненри.

— Да, так и есть, — неодобрительно проговорил брат. — Не бойся его. Это всего лишь мой младший брат, ничего особенного.

Семеркет с удивлением рассматривал старшего в семье.

— Ненри, что ты тут делаешь?

Потом на него нахлынули воспоминания о последних нескольких днях. Череп чесался изнутри так, будто его жгло, а горло, похоже, забил песок. Семеркет жалобно посмотрел на брата.

— Вина? Пива?

— Ты получишь только воду.

Ненри налил немного воды в чашу и протянул ему. Чаша полетела на другой конец комнаты.

— Вина! — снова выдохнул Семеркет.

Искоса посмотрев на слугу, Ненри вытащил из кушака пару медных колец.

— Ступай в таверну на углу и принеси кувшин вина. Если я увижу, что печать на кувшине сломана, то поколочу тебя палкой.

Человек суетливо покинул комнату, семеня, как навозный жук. Семеркет заметил, что слуга хромает, что ожог его еще свежий, и в памяти немедленно возник образ кошмарной жены Ненри.

— Твой слуга? — спросил он.

— Да, — ответил Ненри. — Мне пришлось приказать ему помочь. Твой дом воняет хуже, чем гнездо речных уток. Ведь нельзя ожидать, чтобы человек моего положения прибирался сам.

Семеркет снова опустил голову на подушку. Одно только упоминание о вине успокоило его.

— Какого положения?

— Ну как же, я ведь старший писец господина градоправителя Восточных Фив! Я послал тебе извещение о том, что мне дали эту должность. Ты что, его не получил?

На лице Ненри читалось печальное разочарование. Оказывается, его брат ничего не знал о его успехе! В глубине души писец верил, что все люди завидуют ему, даже надеялся на это.

Семеркет с трудом проговорил:

— Я думал, ты служишь в храме Сехмет.

— Я счастлив сообщить, что мои навыки и прилежание замечены в этом храме, — на губах старшего брата появилась дурацкая улыбка. — Слава богам, моя жена и я отныне входим в число первых людей Фив.