Наконец, после многочасового стояния на коленях и молитвы, старая женщина медленно встает и молча идет к двери.
– Сестра Юмилиана?
Она останавливается и ждет.
– Вы както сказали, что жалеете о том, что не были моей наставницей. Я разделяю ваши чувства, и, если вы позволите, я хотела бы прийти какнибудь к вам и поговорить о том, как мне ближе подойти к нашему Святому Отцу.
Старая женщина вздрагивает.
– Не надо ко мне приходить, – хрипло говорит она. – Я недостойна.
– А я думаю, что наоборот. Пожалуйста. Я верю, что именно вы сможете мне помочь.
И хотя обман царит в комнате, в словах Зуаны его нет.
Юмилиана долго смотрит на нее, медленно кивает, и ее седые волосы и дряблый подбородок начинают дрожать, когда приходят слезы.
– Я постараюсь.
Прямо перед вечерей аббатиса вызывает старшую прислужницу к себе и просит подождать до ужина, а тогда уже перенести сундук на склад, поскольку она сама хочет в последний раз проверить его содержимое.
Когда монахини расходятся по кельям для молитвы, Зуана и аббатиса встречаются в покойницкой. Вместе они легко вынимают девушку из гроба и переносят ее через отпертую дверь в соседнюю комнату, где ждет приданое. Когда они укладывают ее и накрывают сверху расшитыми свадебными шелками, Зуана щупает пульс. Найдя его, она убеждается, что сердце бьется ровно, хотя и очень слабо, как у больного на пороге смерти. Союз двух снадобий обещает, что человек может оставаться как бы при смерти около двадцати четырех часов, а потом очнуться вполне здоровым. Однако если первое наблюдение исходит от язычников Леванта и вполне надежно, то вот второму, исходящему от его отца, никаких доказательств нет. Остается только надеяться. Во сне девушка кажется все еще очень хрупкой, кожа да кости, на руках – повязки со слоем мази внутри. Как не похожа она теперь на спелую, точно персик, юную красотку, которая прибыла в монастырь некоторое время назад. Но и ее будущий муж, которому едва не перерезали горло, вряд ли будет много краше.
Прежде чем опустить крышку, аббатиса достает изпод плаща какойто предмет и кладет его под перевязанные ладони девушки. Это оказывается инкрустированный драгоценными камнями крест, не столь дорогой, как тот, который она надевает по праздникам, но все же достаточно богатый, чтобы помочь владелице начать новую жизнь. На этот счет ей даны самые четкие указания: ни в коем случае не пытаться продать или заложить его в самой Ферраре или ее владениях. Но как только она, вернее, они, окажутся на достаточном удалении, пусть поступают с ним так, как сочтут нужным. Никто не спросит их, откуда он взялся, а если и спросит, то ни в одной из обителей Феррары не будет записи о пропаже драгоценного креста и, уж конечно, о беглой монашенке тоже. Послушница Серафина к тому времени будет давно лежать в могиле, ее некролог, точно такой же, как и множество других, аккуратной рукой сестры Сколастики будет вписан в книгу поминовений, а ее приданое останется в монастыре.
Девушка все выслушала и поняла тогда.
– Я его не заслужила, – сказала она, глядя на крест.
– Заслужила или нет, не знаю, но вот прожить без него тебе будет трудно наверняка.
Однако теперь, когда две женщины стоят и глядят на «умершую», им наверняка приходит в голову одна и та же мысль…
– Она так ослабела, что я дала ей поменьше снадобья, – тихо говорит Зуана. – Буду молиться, чтобы этого оказалось достаточно.
Ее слова подгоняют обеих, они закрывают сундук (выбранный за отверстия в крышке, через которые внутрь будет поступать хоть немного воздуха) и возвращаются в морг, где им предстоит решить задачу о том, как нагрузить гроб достаточно, чтобы не возбудить ни в ком подозрений, когда его понесут завтра сначала в часовню, а потом на кладбище.
У Зуаны уже готов ответ. Она приносит из аптеки охапку книг и укладывает их на дно гроба.
Аббатиса наблюдает за ней.
– Похоже, мы обе жертвуем свои драгоценности, – говорит она.
Зуана трясет головой.
– Она не такая уж тяжелая, а у меня, как и у вас, остаются ценности подороже. В этих книгах много рецептов, которые я испробовала и нашла недействующими. Лучшие из них я давно выучила наизусть.
– Вот и хорошо. – Она делает паузу. – Быть может, нелишне было бы выучить и остальные.
Зуана чувствует, как внутри ее словно открывается пустота.
– Когда? Когда они придут?
– Пока не знаю. Ее исчезновение поможет нам продержаться еще немного. Но они все равно придут, рано или поздно, ибо в конечном итоге от нас это не зависит. Не этот епископ, так следующий или тот, который придет после него. – Она улыбается. – Мне жаль.
Но об этом Зуана и раньше знала. Насколько плохо все будет? Конечно, она может наполнить свою память рецептами, но какой от них будет толк, если они решат уничтожить ее хор лекарств? Она представляет себе два аккуратных холмика свежих могил на монастырском кладбище в недалеком будущем. Быть может, Господу будет угодно призвать их обеих прежде, чем наступят тяжелые дни.
– Идем, – говорит аббатиса резко. – Пора заканчивать.
Вдвоем они сооружают некое подобие человеческой фигуры из старых сорочек аббатисы и укладывают ее на книги, а сверху закрывают муслиновым покрывалом. Аббатиса уже предупредила отца Ромеро о том, что, когда он придет читать службу утром, крышка гроба будет прибита. А до тех пор Зуана и она сама будут бодрствовать у «тела».
Делать больше нечего.
– Да пребудет с тобой Господь, сестра Зуана.
– И с вами, мадонна аббатиса.
И тогда, оставив Зуану сидеть у гроба с книгами, мадонна Чиара вызывает главную прислужницу и наблюдает за тем, как четверо дюжих молодых девиц поднимают сундук на тележку и везут через сад к складу, где в гаснущем свете заката его переносят во внешнюю комнату, откуда завтра утром его заберут лодочники.
Глава сорок девятая
Ладони горят. Ладони горят, и горло болит. Горло болит, и трудно дышать. Она открывает глаза и ничего не видит. Несколько секунд она вспоминает, где она и что с ней случилось, и ее охватывает паника, которая душит не хуже, чем тряпки у нее на лице, мешающие дышать.
Она расслабляет тело и пытается дышать ровно. Воздух внутри есть, но он кажется ей густым, а она тысячи раз слышала истории о погребении заживо и знает, что долго так продолжаться не может.
Но ее не похоронили. Она лежит в сундуке с приданым. В здании склада А за его стенами, за дверью, на реке, может быть, уже сейчас причаливает лодка…
Ну конечно. Именно так все и происходит. Сколько раз они с Зуаной все это повторяли. Как только стемнеет, Зуана пойдет через сад, откроет ключом аббатисы сначала одну дверь, потом другую и войдет. Она поднимет крышку, девушка выберется наружу, и они вместе выйдут на пристань, где будут ждать, пока…
Наверное, она слишком рано пришла в себя. «Я не знаю точно, как долго действует этот состав. Но лучше, чтобы ты проснулась раньше, чем позже, иначе тебя тяжело будет нести».
Она впитывала тогда каждое слово Зуаны, не сводя глаз с ее лица, пока та объясняла все сначала раз, потом другой. Этой женщине она доверяет безгранично и знает, что та никогда не причинит ей вреда. Но, хотя Зуана не говорит ей этого прямо, она знает и то, что снадобье еще не опробовано, а значит, нельзя предсказать, как сильно или как долго…
А вдруг она дала ей слишком мало? Вдруг ей еще лежать здесь и лежать? Может, она еще не на складе. Может, вокруг полно прислужниц, которые вотвот поднимут сундук на дюжие плечи и понесут его по лестнице вниз. «Тихо, Изабетта, – говорит она себе, – спокойно. Нельзя шуметь. И не надо расходовать воздух».
Она начинает молиться о том, чтобы стать этому человеку хорошей женой. О том, чтобы после всего пережитого они заботились друг о друге, любили друг друга и соблюдали заповеди Господни. Она просит у Бога, чтобы Он пекся и о тех, кого она оставляет здесь. Она просит, чтобы Он так же простил ее многочисленные грехи, как она прощает тем, кто грешил против нее. Аббатису, которая делала то, что диктовал ей долг, но без которой она никогда не смогла бы выйти на свободу. И сестру Зуану… ах, сестру Зуану… чего же попросить для нее у Господа? Но, подыскивая слова, она чувствует, как спокойствие покидает ее, когда материя оседает и плотнее обволакивает ее лицо. Ей хочется запеть – пусть хотя бы собственный голос составит ей компанию, – но она не смеет.
