Ну и пусть, зато онне оставит ее гнить здесь заживо. Не оставит. Она это знает. Знает так же твердо, как то, что завтра встанет солнце, только в этом дурацком городе вечно туман да тучи, так что восход можно и не заметить. Нет, он ее не забудет. Он найдет ее так или иначе, найдет, как и обещал. А она тем временем будет готовиться и ждать и, что бы ни случилось, не позволит сжигающему ее пламени взять над собой верх.
Глава четвертая
Конечно, Зуану связывает обет покорности, но именно память о горе, которое она сама испытывала в первые дни в монастыре, заставляет ее терпеливо и подоброму отнестись к девушке, когда та приходит к ней днем.
Последствия приема снадобья очевидны. Вчерашний гнев и ярость сегодня сменились угрюмым молчанием. Тот, кто одевал ее утром, слишком туго затянул головную повязку, и на лбу и щеках девушки, там, где накрахмаленная ткань врезалась в кожу, видны красные отпечатки. Когда действие наркотика пройдет, у нее заболит еще и голова, а не только сердце.
Ее глаза настолько лишены всякого выражения, что Зуана даже сомневается, помнит ли она ее.
– Господь да пребудет с тобой, послушница Серафина.
– И с тобой, сестра Тюремщица.
Ага, значит, помнит. Тюремщица. Она сама подсказала ей это слово вчера ночью, но в устах послушницы оно звучит обидно. И девушка это знает.
– Как ты себя сегодня чувствуешь?
– Как собака после тухлого мяса, – отвечает она сиплым и шершавым голосом.
– Ничего, скоро пройдет. Мадонна Чиара просила, чтобы я показала тебе монастырь. Тебе не очень плохо? Свежий воздух может помочь.
Девушка пожимает плечами.
– Очень хорошо. Держи. – Она дает ей плащ. – Погода сегодня не самая приятная.
Снаружи легкий туман окутывает галереи серым покрывалом, и на ходу они выдыхают струйки пара. Зуана часто думает, что отцам, которым непременно нужно отдавать дочерей в монастырь против их воли, следовало бы выбирать для этого месяцы потеплее. Будь сейчас лето, они задержались бы в саду, где разломили бы парочку спелых гранатов, или помешкали бы у пруда с карпами, чтобы посмотреть, как блеснет на солнце чешуя метнувшейся рыбы. Но, как известно всякому уроженцу Феррары, этот город славен своими зимними туманами, которые пробирают до костей, и потому Зуана предпочитает шагать быстро и выбирать маршрут покороче.
Из величественной главной галереи коротким коридором они попадают в другую, поменьше. Встречают пожилую сестру, которая энергично шагает впереди стайки девочек восьмидевяти лет, семенящих за ней, точно утята за уткой. Одна из них с явным любопытством смотрит на послушницу, но, поймав взгляд Зуаны, опускает глаза. Среди пансионерок СантаКатерины есть те, которые подрастают здесь для замужества, и те, кому предстоит остаться в монастыре навсегда. И их не всегда легко отличить одну от другой, думает Зуана. Все же, будь новенькая уроженкой Феррары, грамоте и катехизису она, скорее всего, обучалась бы здесь, и сейчас им всем было бы проще.
Вторая галерея куда скромнее и древнее первой, в щели меж каменными плитами двора пробивается трава, кирпичные колонны местами облуплены. Однако жизни здесь значительно больше. Второй этаж по обе стороны двора занимают расположенные над кухнями, пекарней и прачечной общие спальни, где живет обслуга, сестрыприслужницы, а несколько келий напротив занимают беднейшие монахини хора, с плохоньким приданым. Зуана с любопытством отмечает, что девушка рядом с ней явно заинтересована, ее глаза так и рыскают по сторонам. В воздухе пахнет мясной подливой и жареной капустой, звенят горшки и кастрюли. Зимой изза кухонного жара здесь почти приятно, но с первой же оттепелью наступает ад, в котором нет спасения от духоты ни днем ни ночью. Тощая пятнистая кошка развалилась на пороге пекарни, с полдюжины слепых котят, пища и отталкивая друг друга, тычутся в ее брюхо в поисках соска. Заведующая кухнями сестра Федерика считает прямым оскорблением Господу положить хотя бы одну лишнюю ложку еды в любую тарелку, но, когда дело касается кормящих матерей – тех, которые не давали обета безбрачия, по крайней мере, – сердце ее тает.
Миновав двор, они ненадолго задерживаются в аптекарском огороде, где Зуана проверяет, не побил ли ее растения мороз, потом ведет послушницу дальше, мимо овощных грядок, мимо бойни и мясохранилища в загоны для скота, расположенные не настолько далеко от первых, чтобы туда не долетали звуки смерти.
На открытом пространстве, лишенном защиты зданий, температура падет стремительно. Зуана видит, как девушка дрожит.
– Может, посмотрим остальное в другой раз?
– Нет! – яростно трясет головой девушка. – Нетнет, я хочу идти дальше.
– Разве тебе не холодно?
– Внутрь я не пойду, – отвечает она резко. – Раз уж мне предстоит быть похороненной заживо, то я хочу хотя бы видеть свой гроб.
– В таком случае плотнее запахни саван, – мягко отвечает Зуана. – Если не хочешь испустить дух до конца прогулки.
Чтобы разогнать кровь, она прибавляет шагу. Шайка драчливых чаек, которых прогнала с моря непогода, описывает над их головами круг и с криками исчезает в тумане. Через оголенный цветник они спускаются к пруду с карпами; смерзшиеся тростинки кучками торчат из воды, по которой плавают островки тонкого льда. Вдалеке слева несколько фигур в сером копаются в овощных грядках, то выныривая из тумана, то снова погружаясь в него, точно заблудшие души.
– Кто это? – спрашивает девушка, разглядывая их сквозь сумрак.
– Обслуга. Служанки монахинь из хора. Некоторые из них работают в саду, другие в прачечной и на кухне. Тебе уже наверняка тоже назначили прислужницу, которая будет убирать твою келью и помогать тебе одеваться.
Девушка машинально поднимает руку к голове.
«Кого же ей дали?» – думает Зуана. Августину или Даниелу? Одна злая, другая проказливая, и обе способны на жестокость.
– Сколько же их отцы заплатили за то, чтобы отдать бедняжек сюда? – бормочет девушка едва слышно.
– Куда меньше, чем твой. Тебе еще повезло, что мы не община бедной Клары, где сестры с радостью выполняют всю черную работу сами. Здесь наш Господь позволяет нам служить Ему иначе.
– Странно, зачем же вы тогда запираете ворота? Боитесь, наверное, как бы желающие не набежали.
Девушка строит гримасу, потом наклоняется и поднимает с земли горсть камней. Зуана смотрит, как девушка нетерпеливо швыряет камни в пруд, где самые тяжелые сразу идут ко дну, а легкие сначала скользят и вертятся на льду, и думает, уже не в первый раз, что когда девушка успокоится, то будет чувствовать себя в монастыре как дома; ибо, несмотря на внешнюю покорность и смирение, чегочего, а острых языков в общине хватает.
Они идут через фруктовый сад, где армия плодовых деревьев вздымает свои корявые кулачки в полумраке, и наконец достигают монастырской стены, которая встает перед ними, точно утес высотой до свинцового сумрачного неба. Воздух вокруг тоже густой и серый, здания, мимо которых они шли, проглотил туман.
– О! Насколько же велико это место? – Тяжесть заточения заставляет голос девушки звучать глухо.
– Стены тянутся на три квартала в каждую сторону. Это один из самых больших монастырей в городе.
Вообщето монастырь так велик, что девушки, выросшие в деревне, нередко находят утешение в обширных пространствах его садов и неба над ним. Другим, воспитанным на историях из жизни двора и городских улиц, не так уютно, хотя и они поневоле дивятся тому, какой большой кусок земли может отхватить себе в центре города богатый монастырь. А сама Зуана, впечатлило ли ее это, когда она впервые пришла сюда? Все, что она помнит теперь, – это каким маленьким и убогим был аптекарский огород, да еще то, что саженцы, которые она привезла с собой завернутыми в тряпочки и упакованными в сундук, в первую же зиму погубила ужасная метель. Зима. Да, это всегда самое тяжкое время первого года в монастыре.
– Если идти вдоль стены, то весь монастырь можно обойти за полчаса. Но конечно, только внутри, ведь вместо четвертой стены река. Ты этого не знала?