– Я не обнаруживаю в себе педагогических способностей, – откровенно признавался он в интимном кругу друзей. – Слуга покорный, внимать наивному лепету девичьих признаний и утирать слезы, которые непременно следуют за первым падением, – это не для меня! Я желаю, чтобы женщина в моей постели смеялась над грехом, – так же, как над ним смеюсь я! Обнимая меня, она должна быть готова в любой миг разомкнуть объятия. Боже сохрани, если я только почувствую намек на то, что дама повиснет на моей шее камнем… Я готов даже прослыть подлецом, только бы не делить ложе с маленькой дурочкой, от которой потом не смогу отвязаться.

И вот, учитывая все это, можно вообразить, с каким выражением смотрел сейчас граф Андрей на явление Алымушки в его капитанскую каюту!

– Что вам угодно, сударыня? – спросил он сухо.

– Я приехала… я… – залепетала она робко, словно обвиняемый, который пытается отыскать последние оправдания, потом, вспомнив, встрепенулась: – Государыня назначила меня для встречи будущей великой княгини на русской границе! Поэтому я здесь!

– А что, – с деланым изумлением окинул взглядом каюту граф Андрей, – здесь русская граница?!

Павел прыснул.

– Не смейтесь надо мной! – в исступлении вскричала девушка, адресуясь, впрочем, не ему, а Разумовскому, который даже не улыбнулся. – Я на все готова, только бы…

Она осеклась, видимо, не в силах произнести последних откровенных, непристойных слов.

– Только бы что? – неприветливо проговорил граф Андрей, которого начинала раздражать эта нелепая сцена.

– Только бы вам… вам… – нелепо заикалась Алымушка. – Только бы вам при… при… – и наконец выпалила, словно в море с обрыва кинулась: – Только бы вам принадлежать!

Андрей невольно скользнул взглядом к Павлу. Он знал, что тот неравнодушен к Алымушке, а потому полагал, что столь откровенное признание может вызвать у него ревность, ранить его чувства. Однако великий князь ничуть не выглядел раненым – напротив, на его курносом, некрасивом лице цвела заговорщическая ухмылка. Он хорошо знал своего очаровательного и себялюбивого приятеля!

Да, но его не знала бедная Алымушка.

В самом деле – не знала…

Если бы граф Андрей был героем чувствительных романов, которые он во множестве прочел (редкостно привередливый в одежде, женщинах, лошадях и еде, он был совершенно неразборчив в книгах и с одинаковым удовольствием поглощал, к примеру, и «Histoire du chevalier des Grieux et de Manon Lescaut» некоего французского аббата по имени Прево[11], и «Vitae XII imperatorum»[12] Гая Светония Транквилла), он непременно должен был восхититься смелостью юной девушки, которая отважилась на такое пылкое признание, расчувствоваться – и немедленно заключить ее в объятия. Однако Разумовский не был героем чувствительных романов (ему лишь предстояло сделаться таковым, о чем он, конечно, знать в сию минуту никак не мог!), а этот трепетный лепет вызывал у него только досаду.

«Если она ждет, что я сейчас, немедля осыплю ее поцелуями и под звуки томных признаний лишу невинности, она ошибается, – подумал граф Андрей раздраженно. – Но что же мне делать? Послать разве ее к черту и выставить вон? Невежа, скажет она, и будет права. К тому же это бестактно по отношению к Павлу, который ее так жаждет… не может же он взять женщину, от которой я с презрением отвернусь! Вдобавок она непременно нажалуется императрице, которая с ней носится как с писаной торбой… Конечно, Катерина Алексеевна решительно не умеет долго на меня злиться, а все же возможны некие неприятные моменты… Я терпеть не могу оправдываться. Ага, кажется, придумал! Теперь главное, чтобы Павлушка не подкачал, сумел воспользоваться моментом».

– Все это, конечно, очень трогательно, – сказал Разумовский, усилием воли добавив в голос подобающую случаю дрожь, – и я бы с удовольствием разделил с вами ложе страсти, однако, вот досада, я не лишаю дев невинности. В этом я некогда поклялся моей матери.

На самом деле такую клятву дал матушке брат Андрея, Петр, ну а нашему герою клясться нужды не было, потому что невинность и нетронутость, как уже было сказано, его ничуть не влекли, более того – отвращали.

– И даже ради вашей любви я эту клятву не нарушу, – продолжал он, с хорошо разыгранным сокрушением глядя в смятенные карие глазки, наливавшиеся слезами отчаяния. – Вот кабы вы явились ко мне замужней дамою или чьей-нибудь любовницей, клянусь, я бы вас не упустил. Поскольку клятву faire pas adultère я не давал.

– Что же мне делать? – робко спросила Алымушка, дрожа губами и последним усилием удерживаясь от слез. – Как же мне быть?!

– Ну, не знаю… – пожал плечами Разумовский. – То есть знаю, конечно. Попытайтесь расстаться с этим цветком, которые многие ценители находят восхитительным. Вот, к примеру, великий князь… А кстати! – воскликнул он, словно его только что, вот сейчас, осенило. – Вы заставили великого князя привезти вас сюда угрозами, что покончите с собой. Правильно я понял?

– Истинно так, – кивнул Павел с веселым блеском в глазах. Он смекнул о намерениях приятеля, находил их очень умными и готов был подхватить игру.

– Но неужели вы не посулили ему какую-нибудь награду за исполнение вашего неразумного желания? – вкрадчиво спросил граф Андрей.

Доселе бледная, словно восставшая со дна утопленница, Алымушка внезапно покраснела, по расхожему выражению, как маков цвет.

– Как же, как же! – покивал Павел. – Посулила исполнить все, что я ни захочу!

– Любое желание? – с коварным выражением изломил соболиную бровь граф Андрей.

– Любое! – истово повторил Павел, а Алымушка промолчала, потому что это была правда. И она снова начала бледнеть, понимая, в какую ловушку попалась. В ту минуту, когда она вынуждала влюбленного великого князя отвезти ее к Разумовскому, она просто забыла, что по всем счетам нужно платить… C’est la vie, что поделать!

– Ну вот, – пожал плечами граф Андрей. – Как видите, все отлично устраивается.

Алымушка перевела глаза на Павла и сказала:

– Хорошо, пусть так. А мы еще успеем до отплытия?

Какое-то мгновение приятели ошеломленно молчали, потом так и покатились со смеху. Итак, Алымушка решительно брала быка за рога! Вернее, быков… Она готова была немедля отдаться нелюбимому цесаревичу, чтобы потом заполучить в свои объятия обожаемого Разумовского! Оба про себя гадали, крайняя наивность вынуждает ее так себя вести или столь же крайний цинизм, который она умудрилась подцепить при дворе, или в Смольном, или общаясь с Бецким, как бродячая собака цепляет на себя блох там и сям… А может быть, она с рождения была проникнута сим пороком, как иные бывают проникнуты тяжкими болезнями… Впрочем, не суть важно!

– Нет, – сухо сказал граф Андрей и даже руку выставил, чтобы сим жестом подчеркнуть категоричность отказа, – до отплытия мы не успеем. Мы уходим спустя час, а спешить в таких делах я не привык. Да и его высочество тоже. В конце концов, дитя мое, даже куаферу вы отводите больше времени на занятие вашей прической, а ведь мы не щипцами горячими размахивать собираемся!

– Вот именно, – поддакнул Павел, изо всех сил стараясь не расхохотаться.

– Так что, – завершил Разумовский, – пойдите с его высочеством, Алымушка, доверьтесь ему, его опыту и нежности, ну а потом, по моем возвращении, если пожелаете, мы вернемся к этому разговору.

«В самом деле, может быть, она станет хоть чуточку поинтересней, – подумал он философски. – А то, глядишь, влюбится в Поля… в конце концов, мужскими свойствами он очень даже не обделен, а в сочетании с его титулом и богатством это сделает его совершенно неотразимым. Глядишь, Алымушка не захочет с ним расставаться!»

Алымушка, похоже, смирилась с тем, что немедленно заполучить Разумовского ей не удастся. Она еще подбирала с ресниц крупные, совсем детские слезы, однако в улыбке ее появилось нечто проказливое. Теперь она посматривала на графа Андрея с особенным выражением, словно намеревалась сказать: «О, ты даже не представляешь, какой я стану! Ты влюбишься в меня по уши!»