На это я возразил:

– Я вовсе не хочу быть героем. Хергер засмеялся и заметил, что я говорю так только потому, что я араб. Еще он сказал, что у меня сегодня, как он выразился, «тяжелая голова». Насколько мне известно, таким выражением норманны определяют плохое физическое состояние человека на следующий день после неумеренного употребления пьянящих напитков. В этом он был абсолютно прав, о чем я уже упоминал.

Правдой было также и то, что я ужасно испугался, когда узнал, что мне придется спускаться по веревкам с обрыва. Ход моих рассуждений был таков: я всегда полагал, что могу пойти на все, что угодно, лишь бы не вступать в близость с женщиной во время месячных, не пить из золотого кубка, не есть свиной навоз, не ослепнуть и не быть вынужденным наложить на себя руки. Так вот, на все это я готов был пойти, только бы не карабкаться по этому проклятому обрыву. Настроение у меня и без того было не лучшее, и я сказал Хергеру:

– И ты, и Беовульф, и вся ваша компания можете мечтать стать героями или покойниками – это вполне соответствует вашему характеру и образу мыслей. Но я в вашей затее принимал участие подневольно, и больше ввязываться в ваши смертельно опасные приключения я не собираюсь. Пойми наконец: я не один из вас.

И опять, выслушав меня, Хергер рассмеялся. Затем он окликнул Беовульфа и о чем-то быстро с ним заговорил; Беовульф что-то коротко ответил ему через плечо. Тогда Хергер поспешил передать мне его слова:

– Беовульф говорит, что ты будешь делать то же самое, что и мы. В тот момент я просто впал в отчаяние и попытался объяснить Хергеру бессмысленность их затеи всюду таскать меня с собой:

– Я просто не смогу сделать это. Нет, конечно, вы можете меня заставить, но тогда я погибну, и все.

Хергер удивился и спросил:

– С чего это ты вдруг погибнешь?

– Я не смогу удержать в руках веревку, – объяснил я ему.

Этот ответ опять почему-то заставил Хергера от души рассмеяться, после чего он громко повторил мои слова, чтобы слышали все норманны, и все они громко расхохотались над ними. Потом Беовульф что-то сказал Хергеру, и тот перевел мне его слова:

– Беовульф говорит, что ты не удержишь веревку, только если специально разожмешь пальцы и отпустишь ее. Но такой глупости ты, надо думать, не сделаешь. Беовульф считает, что хоть ты и араб, но вовсе не глупец.

Такова уж истинная природа человека: когда Беовульф дал мне понять, что я смогу карабкаться по скалам, я тут же поверил в свои силы, и мое настроение немного улучшилось. Хергер это заметил и сказал:

– Каждый человек чего-то боится. Один, например, боится закрытых помещений, а другой боится утонуть; они смеются друг над другом, и каждый называет другого дураком. На самом деле каждый страх – это наше предпочтение, точно так же, как одному нравится такая женщина, а другому другая, одному нравится баранина, а другому свинина, одному капуста, а другому лук. Так что страх – это только страх, и не надо его бояться.

Я был не в настроении поддерживать философские беседы и высказал это Хергеру потому что страх во мне очень быстро уступал место злости. На это Хергер опять рассмеялся мне в лицо и напомнил:

– Благодари Аллаха, что он определил место смерти в конце жизни, а не в начале.

Я довольно резко заметил ему, что не вижу большого смысла в том, чтобы приближать этот конец.

– Ну, это и так понятно, – ответил мне Хергер и добавил: – Посмотри на Беовульфа. Посмотри, как он прямо держится в седле. Посмотри, как он скачет вперед и ведет нас за собой, хотя ему известно, что скоро он должен погибнуть.

Я на это возразил:

– Погибнет он или нет – этого я не знаю.

– Ты – нет, – сказал Хергер, – но сам Беовульф знает.

После этого Хергер замолчал, и мы довольно долго ехали вместе молча. Лишь когда солнце уже стояло высоко в небе и ярко светило, Беовульф скомандовал нам остановиться. Мы все спешились и стали готовиться к спуску в пещеры.

Теперь я уже хорошо знал, что норманны – сильные люди, и кроме того, храбры до безумия. Но решиться на такое – мне казалось, что это выше человеческих сил. Когда я подошел к краю обрыва и глянул вниз, сердце замерло у меня в груди, голова закружилась, и мне даже показалось, что меня вот-вот стошнит. Утес обрывался в море абсолютно вертикальной гладкой стеной, на которой не было ни малейшего выступа, чтобы ухватиться рукой или упереться ногами. Высота же обрыва достигала, по моему разумению, примерно четырехсот шагов. Огромные волны, вдребезги разбивавшиеся о подножье этой стены, сверху казались лишь мелкой рябью. Они словно были нарисованы на изящной миниатюре рукой художника. Тем не менее я знал, что на самом деле там, внизу, на скалы обрушиваются настоящие огромные водяные валы, которые сметут всякого, кто осмелится встать у них на пути.

С моей точки зрения, пытаться спуститься, карабкаясь по этой отвесной стене, было чистым безумием, сравнимым лишь с поведением взбесившейся собаки. Норманны же готовились к спуску как ни в чем не бывало. По приказу Беовульфа в землю неподалеку от обрыва были вкопаны и хорошо закреплены невысокие, но прочные деревянные столбы; к этим столбам привязали кожаные веревки и сбросили их свободные концы с обрыва.

Оказалось, что длины веревок недостаточно, чтобы добраться по ним до подножья обрыва. Тогда их втащили наверх и привязали к каждой по второму мотку. Теперь свободные концы веревок доставали до самой воды.

Убедившись в том, что длина веревок достаточна, Беовульф сказал своим воинам:

– Первым буду спускаться я, чтобы убедиться, что веревки крепкие и выдержат любого из нас. Если все пройдет успешно, то мы сможем добраться до входа в пещеру и осуществить то, что мы задумали. Я буду ждать вас вон на том узком камне у самого берега.

Я посмотрел вниз и ужаснулся. Назвать этот камень узким было все равно что назвать верблюда добрым. На самом деле это была крохотная полоска камня, то выступавшая над поверхностью воды, то скрывавшаяся под очередной набегающей волной.

– Когда все спустятся вниз, – сказал Беовульф, – мы сможем идти дальше и проберемся в пещеры грома, чтобы расправиться с матерью вендолов.

Эти слова он произнес совершенно спокойным, будничным голосом, словно говорил о чем-то привычном и обыденном: например, приказывал рабу приготовить похлебку на ужин или сделать другую домашнюю работу. Не сказав больше ни слова, он схватился за веревки и шагнул за край обрыва.

Способ, применяемый норманнами для лазания по отвесным скалам, показался мне примечательным и достойным описания. Сами же они не находят в нем ничего особенного. Хергер объяснил мне, что в определенное время года они собирают яйца морских птиц, гнездящихся в скалах. Делается же это так: человека, который хочет спуститься с обрыва, обвязывают веревочной петлей, и его товарищи, оставшиеся наверху, постепенно отпускают эту веревку. Тем временем висящий над пропастью человек пользуется для поддержания равновесия второй веревкой, свободно свисающей с края обрыва. Кроме того, у скалолаза есть при себе прочный шест или посох, висящий на веревочной петле на запястье, – на тот случай, если во время спуска он выскользнет из рук. Этим шестом нужно отталкиваться от скалы, опускаясь постепенно все ниже и ниже[42].

Беовульф начал спуск, и его фигура становилась все меньше и меньше. Я внимательно наблюдал за тем, как он ловко управляется с веревками, петлей и шестом; однако эта кажущаяся легкость не ввела меня в заблуждение. Я прекрасно понимал, что на самом деле подобные упражнения требуют от человека изрядной физической силы и сноровки. Кроме того, было очевидно, что Беовульф и раньше лазал по скалам таким образом, а для меня все это было впервые.

Наконец он, действительно живой и здоровый, ступил на тот самый узкий камень, едва выступавший над поверхностью моря. Очередная волна тотчас же окатила его ледяной водой. При этом нас разделяло такое расстояние, что мы едва могли рассмотреть, как он махнул нам рукой в знак того, что спустился благополучно. Петлю-перевязь втянули наверх вместе с привязанным к ней дубовым посохом. Неожиданно Хергер обернулся ко мне: