Сергей вышел через сени на лестницу и спустился к медведю, где стоял заботливо вынесенный табурет и бронзовая пепельница на полу. Снизу из кухни доносилось шипение сковород на плите и грохот кастрюль и ушатов. Городовой, засыпанный снегом, вошел с улицы, обеими руками обнимая четверть мутного самогона, выставленную в снег для охлаждения, и важно прошествовал в помещения казармы. Затем в дверях возник молодой румяный парень, по виду приказчик, с сахарной головой в голубой бумаге и с холщовой сумкой, из которой торчали полдюжины бутылок шампанского. Он потоптался, приглядываясь к судейскому, потом вдруг расцвел и со словами «Иван Александрович, как вы помолодели, едва признал!» поднялся по лестнице и вручил Сергею голову и шампанское как подарок от владельца трактира «Акрополь». Вслед за приказчиком явился неразговорчивый чухонец с короткой глиняной трубкой в зубах, долго рассматривал судейского, потом так же молча поволок баклагу с молоком и кусок масла в чистой холстинке на кухню. Затем – молодая дама, которая срывающимся от волнения голосом спросила, не здесь ли живет жена директора Департамента полиции.
– Он так молод, умоляю вас, скажите ей, что он невиновен.
– Первый день творения! – всплеснул руками судейский. – А кто вам сказал, милая барышня, что жена Директора департамента живет здесь?
– Мне в городе об этом сказали…
– Ничего не скроешь! – сально ухмыльнувшись, сказал Сергей. – Впрочем, зачем вам моя жена? Вся эта механика в моей власти. Пойдемте в кабинет, мы с вами сейчас быстренько этот вопрос решим.
Он спустился вниз, но тут дверь опять распахнулась, и в участок ввалился в облаке морозного пара отец Серафим Свиноредский. Сзади проскользнул дьякон с крестом и иконами, завернутыми в покров.
– Пристав-то где? – спросил священник у судейского. – Скажите ему, что я с дьяконом пришел славить.
– Какие же дары принесли вы, батюшка?
– Святые, охальник! – огрызнулся поп. – Живо зови пристава.
Полицейский участок в жизни российской всегда был местом особенным, туда даже Христа славить по доброй воле никто не заходил. Исключение составляли те, кому это было положено по долгу службы, а именно священники и дьяконы ближайших к участкам церквей. В Полюстрово такой церковью была деревянная церквуха во имя Сретения Господня на Варваринской улице. Обойдя пивоваренный завод «Новая Бавария», отец Серафим Свиноредский и дьякон Семен Верзилов явились в участок, уже не очень твердо держась на ногах.
Заслышав знакомые голоса, пристав сам вышел навстречу отцу Серафиму и подошел под благословение.
– Нефедьев-то где? – спросил священник. – За елкой ушел? А как же вы тут-то? Надо бы табурет какой. Да нет же! Иконы и дьякон подержит. Под меня. «Бавария», понимаете, подкосила, – объяснил фальцетом батюшка приставу. – На канатной-то мануфактуре басурманин управляющий, полушки от него не дождешься, а на Охтинской и того чище, вот уже третий год на «Баварии» все и заканчивается. Там хотя и тоже басурмане, но наши обычаи чтят. Мы же с нею почитай почти на одной улице, нам сам Бог туда ходить велел.
Они отслужили положенное внизу, окурили казарму городовых, арестантскую, дежурную, кабинет пристава и канцелярию, и, даже не заглядывая на кухню, с трудом полезли по лестнице на второй этаж, где, как они знали, их ждало праздничное угощение.
– Чего не начинаем? – спросил отец Серафим, благословив всех в столовой.
– Братца ждем, – сказал судейский, спеша занять свое место. – Навизитничался в зюзю, наверное, вот и не едет.
В столовую вбежала вся в слезах дочка пристава и уткнулась лицом в подол матери.
– Папенька, – тотчас подскочил к отцу старший из его сыновей и с восторгом доложил: – Я только что с Машенькой совершил деяние, попадающее под статью 993 Уложения о наказаниях
– Чего-с? – побледнел судейский.
– Это что же за статья? – спросила Марья Ивановна, приподнимаясь в креслах.
– Да та самая, матушка, – также приподнимаясь, сказал Сергей и прихватил отпрыска за ухо. – О растлении малолетних.
– Вот он, сон-то твой, Верочка! – ахнула Марья Ивановна, все перекрестились, лицо Ольги Иосифовны перекосила гримаса ненависти, а сам пристав до белизны сжал кулаки и закусил губу.
– Ты чего там натворил, стервец? – взвизгнул судейский и очень больно дернул сына за ухо.
– Я ей сказал, что непорочных зачатий не бывает, просто мужьям надо получше за женами приглядывать.
– Это же 183 статья, молодой человек! – сплюнул пристав и растер плевок сапогом.
– Яблоко от яблони недалеко падает, – заметил отец Серафим. – Кощунственная семейка какая…
– Вот дурень! – вздохнул облегченно судейский.
– Прошу всех к столу, – поспешила объявить генерал-майорша. – Александра одного ждать не будем.
Дети были приведены из детской и все, повторяя за отцом Серафимом слова «Отче наш», прочитали молитву и сели.
– Мне светлое пиво не очень нравится, – сказал батюшка судейскому, с которым оказался рядом за столом. – Я больше «Мюнхенское» люблю, а паче того «Шпатенбрей». Странно, что Ивану Александровичу его не прислали, я знаю, что он тоже его любит. Мне вот полуящик от управляющего прислали, а попадье полуящик фруктового меда. Только пиво, оно, знаете ли, голос разжижает, а водочка благородная басит, без нее в голосе одна сипотина. После «Баварии» у нас с дьяконом никогда октава не складывается, а ведь и мы должны свой хлеб насущный в поте лица отрабатывать… Не нальете ли мне, чадушко, вот сюда?
– А разве духовным чинам на службе это дозволяется? – спросил судейский, налив только себе.
– Дозволяется! – побагровел отец Серафим. – И не крапивному семени меня учить! Потому, как и на вас тоже есть управа!
– Отец Серафим, батюшка, не сердитесь на моего брата, – сказал пристав. – Он всегда был брюзгой и невежей.
– Не сердитесь! Не сердитесь! – ворчал поп. – Не налил, а! Как тут не рассердишься! И всякий норовит умствовать! И веруют-то теперь все не по Закону, а как Бог на душу положит!
– И правда, батюшка, при Николае Павловиче о таком и помыслить никто не мог! – сказала генерал-майорша.
– Я вам, Марья Ивановна, на это такую историю расскажу: мой отец, тоже приходской священник, за такие умствования, какие тут ваш сынок изволит умствовать, одного помещичьего сынка прямо у себя в приходской церкви высек. Разложил на аналое, и по заду цепью от кадила!
– И что же полиция на это? – спросила Марья Ивановна.
– Да ничего, – ответил отец Серафим. – Зуботычин еще недорослю за вольнодумство добавили да к папаше на поруки отпустили. Потому как три основы русской жизни суть царь, полиция и вера. Не зря же слова Государь, Бог и Участок принято писать с большой буквы.
– Ни разу не видел участок, написанный с большой буквы, – ехидно сказал судейский, наливая, однако, в попову рюмку.
– Я вижу, не хотите внимать моим увещеваниям, молодой человек, – отобрал у судейского бутылку батюшка. – Да будет вам известно, за мною сам Константин Петрович, обер-прокурор Синода, между прочим, сюда, в Полюстрово посылал, чтобы я из его квартиры на Литейном мучившего его по ночам своими кознями нечистого духа изгнал.
– Изгнание нечистого духа духом пивным и водочным, – не удержался судейский.
– Константин Петрович и отца Иоанна из Кронштадта приглашал, – возвысил погустевший от водочки и гнева голос отец Серафим. – Тот и святой водой кропил, и молебен в комнатах служил, ан нет – как ночь пришла, чудовище это когтями своими опять сорвало одеяла с Константина Петровича. А я его одною молитвою на месяц угомонил. Теперь меня каждый месяц по двадцатым числам к нему в квартиру приглашают.
– Насчет Константина Петровича – это чистая правда, Сереженька, – укоряющее сказала Марья Ивановна. – Не забывай, что ты всего лишь надворный советник, и никто за тебя вступаться не будет. Пообещай лучше, Сереженька, отцу Серафиму пожертвовать на его церковь.
– Ах, ваше преподобие, – поклонился священнику судейский. – Как я счастлив, что существует столь простой способ загладить наши погрешения.
