Уже с неделю куропатки перестали держаться стаями. Их мелодичные брачные голоса, которые можно слышать лишь раз в году, оглашали воздух.

Вечером 1 мая мы увидели самца, который важно прохаживался перед самкой.

Чудесное ясное утро на следующий день. Волки, часто – часто дыша, лежали на солнце – вездесущем полярном солнце, – и их мех был теплый на ощупь. В бараке было тихо, лишь тикали дорожные часы. Много суток подряд мы не знали тишины ни днем, ни ночью: гудело пламя в печке, барабанил флексоглас, вокруг барака неумолчно свистел ветер. Теперь наши изумленные уши блаженствовали.

Шума не было и в помине.

Перед тем как встать, мы услышали веселую, взволнованную болтовню куропаток. А когда Крис уселся на наблюдательный ящик и стал обозревать окрестности – я тем временем готовила завтрак, – до меня донеслось его сдавленное хихиканье.

– У нас тут петушок с двумя курочками, – сказал он. – Одна пробежала перед ним, хотела заманить его. Но тут при бежала другая и покачала бедрами. За нею он и умотал.

После завтрака Крис надел свою подбитую пухом куртку с капюшоном и вышел из барака, намереваясь отправиться в тундру. Я вышла за ним. Наши взгляды встретились, мы улыбнулись.

– Какая удивительная жизнь, – сказала я, имея в виду все то оживление и радость, которые царили вокруг: хлопо чущих куропаток, волков, вернувшихся домой с прогулки, свежие оленьи следы на снегу в горах.

После его ухода я села на наблюдательный ящик и стала следить за другим куропаточьим треугольником. Это было забавно, и ни антропоморфизм, ни спасительный противовес «звероморфизма» не давали мне такой яркости и полноты ощущений, как это веселое поклонение жизни, которая течет вперед, как бы ее ни объяснять.

Самец оставил самку номер два и погнался за самкой номер один.

Покинутая замурлыкала. Он повернул сначала голову, прислушиваясь, потом повернулся всем телом и снова устремился за нею. Она бежала по кругу, вся распушившись, – он тоже распушился – и при этом миновала самку номер один. Та с надеждой встала на пути самца. Самка номер два долбанула ее клювом и возобновила свой грациозный брачный бег, по-прежнему преследуемая самцом.

Вся тундра пестрела врачующимися парочками. Волки спали так сладко, что при позевывании у них вываливались языки. Впервые за последние дни на болотах по берегам Киллика не было видно ни одного оленя.

В тот день после полудня началась миграция оленей – самцов. Крис с кинокамерой и волками сошел вниз поджидать первое стадо (олени задержались в отдалении подкормиться). Крис хотел снять волков, преследующих оленей. Перед началом съемок произошла незабываемая сценка, в которой с небывалой доныне отчетливостью проступила тема щедрости у диких животных.

Волки еще не заметили кормившихся в отдалении оленей, и Крис дал каждому по суслику, чтобы удержать их при себе. Леди стало дурно, едва ли не единственный раз за всю ее жизнь, – возможно, она просто объелась олениной.

Она немного полежала, уткнув морду в своего суслика, встала и отошла в сторону. Ее стошнило.

И тут произошло нечто из ряда вон выходящее. Курок внимательно оглядел Леди, быстро поднялся и понес ей своего суслика. Он отдал ей его, помахивая хвостом. (Помахивание хвостом у волков не столь обычный жест, как у собак.)

В ответ Леди тоже слегка помахала хвостом, припала на передние лапы и взглянула на него снизу вверх светлым и нежным взглядом, элегантно принимая подарок.

Эпизод отнюдь не закончился на этой высокоторжественной ноте. Леди вскоре вернулась к своему суслику и запрятала его, после чего Курок взял свой подарок, отошел с ним подальше и зарыл в землю. Но не так потайно, как обычно. Леди молча шла за ним на расстоянии и внимательно проследила, куда он запрятал суслика.

Тем временем стадо оленей приблизилось, и Крис отснял несколько футов пленки, запечатлев оленей и волков, начинающих обычный тактический маневр, который они усваивают с молоком матери. Охота прошла безрезультатно.

Возвратясь, волки напали на Криса врасплох и чуть не сбили его с ног, стремясь затеять с ним буйную игру. Каждый из волков раз шесть налетал на него с разбегу, и не вслепую, а с расчетом, заходя сзади и ударяя его по ногам на высоте своего роста. Когда волк «здоровается» таким образом, ноги буквально подкашиваются.

Вечером этого богатого впечатлениями дня я спросила Криса:

Что, по-твоему, было самым удивительным за весь день?

Поступок Курка, как он взял своего суслика и отнес Леди, когда ей стало дурно. Она взглянула на него так признательно и спокойно, – не задумываясь ответил Крис.

На следующий день, в три часа утра, горы нежно розовели под лучами солнца. Куропатки продолжали брачные игры, наполняя воздух своей суетой.

В этот день Крис разбил в тундре огород. С тех пор как мы поженились, не проходило весны, чтобы он не устраивал огород. Этот был самый необычный.

Посеял он старые, испытанные виды овощей: редиску, салат, репу. Но как орошать грядки? Он решил этот вопрос в чисто арктическом духе, применительно к местным условиям, а именно – навалил на грядки футовый слой снега. Затем из совершенно фантастических соображений обнес огород изгородью.

Оказывается, изгородь ставилась не от кур и коров, а от волков и северных оленей. Волки очень любили валяться на рыхлой земле.

На другой день с севера подул ледяной ветер и положил конец брачной игре куропаток. Тепло вскоре вернулось, но мелодичные, высокие, взволнованные голоса преследуемых или просящих о преследовании птиц умолкли до иной полярной весны, которую нам не суждено было увидеть.

Следующий день выдался теплый, то была последняя чудесная кульминация весны. Золотистый гризли, едва заметный на рыжевато-коричневом фоне тундры, обнаружил останки оленя и проводил возле них свой досуг, которого у него было в достатке. У оленя еще сохранилась голова, на ребрах и хребте еще оставалось мясо. К счастью, волки были в это время на прогулке. Набив пузо, всю вторую половину дня гризли слонялся в ивняке у реки, не находя себе иного занятия, как повсюду тыкаться, во все совать свой нос. В конце концов он завалился спать на припеке поперек входа в лощину, ведущую к бараку. Что будет, если он вернется к скелету и волки застанут его там? Вооружившись погремушками, мы вышли с намерением спровадить его вверх по Истер-Крику, в его постоянный район охоты; примерно раз в неделю он проходил мимо нас вверх по реке.

Обмирая от страха, подкрались мы к дремлющему вороху теплой золотистой шерсти, уверенные – но все же не до конца – в том, что медведь убежит, и затрясли своими банками – погремушками.

Гризли так и помчался вверх по Истер-Крику, весь на виду, на солнце. Мы следили за ним до тех пор, пока не убедились, что он и не помышляет о возвращении. Как воздушный шар, подскочил в воздух вспугнутый им песец, огляделся, увидел медведя и бросился бежать.

– Господи, ты только посмотри, как он бежит! – возликовал Крис. – Он не может бежать прямо, он должен скакать боком и все время глядеть назад, не гонится ли за ним мишка!

Перед песцом вспорхнула в воздух пара куропаток. По простору тундры было рассеяно с дюжину стад оленей – самцов, одни дальше, другие ближе.

Некоторые из оленей были комолые: они сбросили старые рога, но еще не обзавелись новыми. Другие уже успели отрастить толстые бархатистые новые рога около фута длиной, решеткой черневшие у них над головами. Четыре кремовых снежных барана, ярко освещенные солнцем, кормились у подножья скал над нами. Все это не имело ничего общего с так называемым «пейзажем», какой бы смысл ни вкладывать в эту фальшивую, противоестественную абстракцию, а представлялось неким великим живым единством, где каждый занимается своим делом.

Я чувствовала себя здесь «своим человеком». Эта страна и ее животные внушали мне куда более отрадное чувство, чем то, которое дает красота.

Чувство, полярно противоположное тому разочарованию, с каким Вирджиния Вульф заявила: «Под зеленым листом ничего нет». Надежда – вот девиз дикой природы.