В эту ночь нам довелось видеть солнце наиболее близко к полуночи. Дело в том, что по ночам небо обычно было затянуто облаками. Проснувшись в два часа ночи, мы увидели расплывчатое золотистое пятно в центре северной стенки палатки.

Поздравляя меня и себя с событием, в нашей жизни никак не запланированным, – ведь нам прежде и во сне не снилось, что мы будем жить в Арктике в палатке, – Крис с наивным удовольствием произнес банальную фразу:

– Страна полуночного солнца.

В данном случае банальность точно отражала ситуацию: именно в этой стране мы и были – Крис и я. Эта мысль настроила меня на приподнятый лад, и я окончательно проснулась. Все равно. Доносившийся снаружи шум не помешал Крису снова задремать, но я не могла последовать его примеру.

Причиной шума была куропатка. На следующие два часа она избрала верхушку палатки своей резиденцией. Сидела она тихо, время от времени издавая низкий, чуть слышный звук кофейной мельницы – какое-то слабое урчанье, и опять – таки время от времени с глухим стуком сбрасывала на тугой брезент очередную порцию катышков. Потом, шумно трепыхая крыльями и пустив «кофемолку» на полную мощность, она куда-то улетала, чтобы через десять пятнадцать минут вернуться с тем же самым звуком. Мое непрестанное ворочанье с боку на бок в палатке нимало не тревожило ее, разве что лишний раз извлекало из «кофемолки» низкое ворчанье.

Спать мне не хотелось. Да и что может быть приятнее и заманчивее этого неяркого, низкого солнечного света, жизнерадостно озаряющего палатку?

Повсюду вокруг кипела жизнь. То был момент затишья между двумя сменяющимися циклами. Зима осталась позади. Через день-два нам предстоит начать самое трудное за всю мою жизнь путешествие с ношей за плечами – путешествие, на мой взгляд, довольно рискованное.

В такие минуты невозможно не размышлять – не о девственной природе, а о том, что ее уничтожит, – о цивилизации. В наши дни любовь и отчаяние разрывают сердце каждого, кто без иллюзий посещает нетронутые человеком места. Времена беспечной любви к нашей планете прошли безвозвратно.

Тундра была первым исконно диким краем, в который мне довелось попасть.

Мы провели в диких краях всю нашу совместную жизнь, сперва в горах Олимпик в штате Вашингтон, затем в Скалистых горах в Колорадо. Но те дикие края были пленниками, а этот – свободен. Свободный дикий край дает ощущение свободы, это кажется очевидным, но не все отдают себе в этом отчет. Я еще не осознавала этой свободы, хотя уже ощущала ее. Это глубочайшее переживание, совершенно отличное от всего, что приходится испытывать в цивилизованном мире; нужно время, чтобы оно овладело вами. Ведь и голодающий ребенок не становится пышущим здоровяком сразу же после одного сытного обеда.

Для исконно дикого края характерны отдаленность и наличие диких животных в изначально установившемся количестве и богатстве форм.

Отдаленность не имитируется с помощью дешевых материалов, а без животных дикий край, всего лишь пейзаж.

По-видимому, сейчас, как никогда, приобретают значение два фактора: наша способность уничтожать первобытное окружение и наша любовь к нему.

Возможно, оба эти фактора перекроются способностью человека покинуть Землю, и тогда решение проблемы будет перенесено на другие планеты. Вот тема любви и смерти, перед которой бледнеет тема любви – смерти «Тристана и Изольды».

Мы с Крисом оказались приспособленными – физически и психологически к жизни в дикой местности. Крис имел для этого все данные. Он интересовался новыми краями и новыми животными. Он имел прирожденную способность ориентировки в бездорожных глухих местах и любил осваивать их. Он был необыкновенно умен и изобретателен.

Но главное, на мой взгляд, это его неимоверно кипучая натура. Он не гнушался тяжелой работой и получал удовольствие от всего, что бы ни делал.

Для меня после тихих лет преподавания в университете, предшествовавших нашей женитьбе, это было сущим сюрпризом. Не проходило дня, чтобы мы не смеялись до судорог над какой-нибудь чепухой. По утрам, пробуждаясь, он начинал балагурить сквозь сон еще до того, как продерет глаза. Это было поразительно.

Наутро после того незабываемого вечера, доев свою последнюю оладью и с сожалением облизнувшись, Крис встал и принялся рьяно наживлять гвозди, на которых должна была держаться брезентовая крыша веранды. Потом спросил, не возражаю ли я, если он начнет ставить крышу. Я не возражала. Улыбаясь про себя, я продолжала сидеть и есть оладьи, а он стучал молотком. Вещи плясали на своих местах, шуршащий, как бумага, брезент падал мне на спину.

Поставив крышу, он сел, улыбнулся на свою работу и съел одну из моих оладий. Потом просунул руки в ремни рюкзака и без всякого предисловия сказал:

– Хочу пройтись через озеро вон к тому каменистому бугру, – похоже, там нора суслика. Ну а потом назад, вдоль вот этой гряды на юго-востоке, и обратно к палатке. Долго не задержусь.

Это означало, что он проходит часов до двух, до трех, но никак не до пяти или до семи. Он быстро поцеловал меня и быстро пошел.

Ставить друг друга в известность о своих планах не лишняя в диких местах предосторожность, хотя зачастую ушедший возвращается не с условленной, а с противоположной стороны. На этот раз Крис вернулся, как обещал; день показался мне теплее и не таким угрожающе насупленным, когда я увидела, что он возвращается.

Он действительно нашел сусликов. Территориальные и брачные бои, по-видимому, у них уже прошли, но пятнистые шкурки самцов были все еще покрыты болячками – следами ран, полученных в яростных весенних стычках.

29 мая случилось нечто удивительное: не показалось ни одного оленя. До этого они каждый день проходили мимо нас в различных направлениях, как будто где – то в здешних местах был конечный пункт миграционного маршрута самого западного в Арктике стада этих животных.

Затем, 31 мая, произошло другое маленькое событие, прозвучавшее ясно и недвусмысленно (если мы правильно его поняли) как далекий сигнал великого нашествия: на запад прошли тринадцать оленей, из них одиннадцать – самцы.

Это были первые взрослые самцы – карибу, которых мы видели в Арктике.

Казалось, ни одно из этих событий не могло повлиять на план Криса, который мы намеревались осуществить. Мы хотели пройти с рюкзаками на юг, через хребет Брукса к реке Ноатак и остаться там на лето. Томми вылетит к нам дважды, выполняя свою часть плана, причем в первый свой прилет он с нами не увидится. Это будет что-нибудь около 5 июля, когда озеро наверняка освободится ото льда и станет доступным для посадки на поплавках. Он заберет наш основной лагерь, доставит его к Ноатакуи сгрузит там, заодно с нашей почтой и бакалеей из Коцебу, на северном берегу Ноатака, к западу от устья реки Кугурурок. Место выгрузки он отметит шестом с лоскутом материи, чтобы легко было увидеть его, спускаясь с гор. Мы рассчитывали добраться в те края примерно 17 июля.

В свой второй полет, 19 июля, Томми должен встретиться с нами у места выгрузки и забрать меня с собой. Я должна была позаботиться о припасах на остаток лета.

Мне этот план не внушал доверия. Около шести недель мы должны будем тащиться через хаотическое нагромождение скал, и, случись что-либо непредвиденное, нас невозможно будет разыскать. Наша судьба всецело будет зависеть от того, удастся ли нам найти выгруженное в тундре снаряжение. Крис полагал, что, когда, по нашим расчетам, до него останется день пути, можно будет бросить спальные мешки, примус и палатку. К тому времени у нас должно кончиться продовольствие: трудно тащить на себе запас продуктов, когда обременен съемочным снаряжением, весящим около семидесяти пяти фунтов, включая пленку. Идти предполагалось не спеша, по нескольку дней задерживаясь на каждом привале, чтобы Крис мог поохотиться с кинокамерой.

Мы должны были переносить наш багаж по частям, поскольку он был очень тяжелым – тяжелее, чем если бы мы снаряжались во «внешнем мире».

Удивительно, как вообще мы сумели снарядиться для такого путешествия здесь, в безлюдной глуши. Это стало возможным лишь потому, что Крис рассчитывал разбить вспомогательный лагерь и охотиться с кинокамерой между ним и основной нашей стоянкой. Поэтому мы могли взять с собой лишь легкие спальные мешки, примус и горную палатку. Палатка протекала, и нужно было захватить еще легкий брезент, чтобы накрывать ее сверху.