Беру в руки пахучий розовый обмылок, включаю воду. На плитках нацарапано: «Эндрю, Москва 23/08/93». Сушилка не работает, я вытираю руки о джинсы.

Махаю белому «ауди». Машина тормозит. За рулем – чувак в бандане. Он наклоняется, открывает дверь. Я спрашиваю:

– Берлин?

Чувак говорит по-английски:

– Берлин – нет, могу до поворота, шестнадцать километров.

Я сажусь, машина трогается.

Чувак спрашивает:

– Откуда ты?

– Из Белоруссии.

– А где это?

– Часть бывшего СССР.

– А-а-а. Короче, Россия.

– Ну, можно и так.

– А где ты выучил английский?

– В университете. А ты?

– Учил в школе. – Он хохочет. – Нет, шучу. Я занимаюсь спортом – серфингом. Знаешь серфинг? Я каждый год несколько месяцев провожу во Флориде и несколько месяцев во Франции. Я и по-французски говорю. Parlais-vouz Francaise?

Я мотаю головой.

– Значит, из России?

– Да.

– Там у вас сейчас плохо, много политических проблем?

– Типа того.

– У меня есть один друг из Варшавы…

– Так это же не Россия…

– Ну и что? Все равно – Восточная Европа. Правильно?

– Правильно.

Серфер тормозит на большой стоянке с заправкой, кафе и магазинами. Я выхожу. Он улыбается во весь рот, говорит:

– Удачи!

– Спасибо, тебе тоже.

Захожу в магазин, беру «сникерс» и банку кока-колы. С двадцатки баксов веснушчатая немка дает мне тридцать марок и мелочь. Выхожу на улицу, сажусь на траву. Светятся желто-зеленые надписи на заправке. По автобану катятся фуры и легковые. Почти не холодно. Смотрю на часы. Полвторого ночи.

Выбрасываю обертку от «сникерса» и банку в мусорку, иду к выезду с заправки.

Голосую. Останавливается «мерс» с польскими номерами. За рулем – мужик в шортах и майке с растянутым горлом.

– Берлин?

Он что-то говорит по-польски.

– Берлин?

– О’кей. Секс.

Поляк проводит рукой у себя между ног. Я захлопываю дверь. «Мерс» уезжает.

У заднего входа в магазин – деревянная лавка. Ложусь, кладу рюкзак под голову, поджимаю ноги, закрываю глаза.

Просыпаюсь, вскакиваю. Почтальон с велосипедом, в фуражке трогает меня за плечо. Он показывает свернутой газетой на почтовый ящик над лавкой. Я беру газету, сую в щель. Почтальон говорит:

– Данке шён.

Сижу на заднем сиденье «БМВ». За рулем – мужик в костюме и белой рубашке. Рядом на сиденье – черный кожаный портфель.

Мужик говорит по-английски:

– Понимаю, у вас сейчас драматические перемены… Это очень хорошо, что у вас тоже демократия и рыночные реформы. Шоковая терапия – это трудно, но все-таки это – шаг на пути к цивилизации, от этого никуда не уйти. Главное, что коммунизм сокрушен. Правда ведь?

– Ну, да. Наверно…

– Конечно, вам сейчас тяжело. Но скоро будет легче. Все страны проходят через это. Другой модели, кроме капитализма, нет. Все это поняли, и лучше было бы для вас, если бы вы поняли это раньше. Возьмите Чехословакию или Польшу – там реформы уже идут полным ходом. Но и у вас, в России, все будет нормально, я уверен. Вы уже можете покупать западные товары, и молодые люди, как ты, могут путешествовать в Европу. А потом ты приедешь домой и расскажешь про рыночную экономику и капитализм, и еще больше людей у вас там поймут, что от этого никуда не уйти.

Звонит радиотелефон. Мужик берет трубку, что-то быстро говорит по-немецки. Я не понимаю ничего, кроме «Русланд». Он выключает телефон, кладет трубку.

– Куда тебе в Берлине?

– Все равно. Главное – к метро.

– А кто у тебя здесь?

– Друзья.

За окном – пригород. Серые однообразные дома, яркие рекламные щиты.

Немец включает радио, щелкает кнопкой, переключая с одной станции на другую. Играет «Секс пистолз» – он оставляет эту музыку, довольно покачивает головой.

– Классная песня. Знаешь, кто поет?

– Знаю, «Секс пистолз».

– Что, в России тоже знают «Секс пистолз»? Не думал, не думал. А вообще – отлично. Группа моей молодости. Я ведь тоже был когда-то панком. С гребнем ходил. А теперь уже и волос-то не осталось. – Он проводит рукой по лысине, криво улыбается. – Классное было время. Шестнадцать лет. Анархия. Революция. Панк. Если в молодости не побеситься по-настоящему, будешь потом всю жизнь жалеть.

– А как же революция?

– Какая еще революция? Никто ни в какую революцию не верил. Даже английские панки, те, кто все это придумал. Панк – это значит напиться в жопу и потрахаться стоя, в зассанном подъезде. А революция – это так, фантазии.

На платформе метро – почти пусто. Два китайца пьют колу из банок. Я разглядываю автомат с «марсами», «сникерсами» и другими шоколадками.

На стекле вагона выцарапано «РУ5». На дверях – бессмысленная сетка граффити. Толстый пацан в черной кепке «Renault» читает книгу «Wie eine Rose im Winter».

Выхожу из поезда. Оля ждет на платформе, в голубых джинсах и черной майке. Мы обнимаемся.

– Привет.

– Привет.

– Как доехал?

– Нормально.

Деревянный забор заклеен афишами «Ace of Base», некоторые – оборваны. Между афишами – надпись баллончиком: «Turken – Aus!»

Я спрашиваю:

– Что это значит? Турки – вон?

– Да.

– Что, немцы не любят турок?

– Некоторые не любят. Всякие националисты и неофашисты.

– А таких здесь много?

– Судя по газетам – много, но сама я ни разу не видела. Давай зайдем в супермаркет, купим пива.

– Давай. А тебе в университет не надо? Сегодня, вроде, пятница…

– Не-а. У меня в пятницу занятий нет. Длинный уикенд. Супер, правда?

Качу тележку между рядами разноцветных коробок и пакетов. Оля говорит:

– Когда я только приехала, меня не то, чтобы потрясло это изобилие, но я как-то растерялась. Первые две недели жила в семье. Нормальные такие люди, обеспеченные, интеллигентные. Музыку классическую слушают, книги читают. Это они тебе приглашение сделали… Так вот, в первый день взяли меня с собой в супермаркет, а там сорок сортов сыра. И они спрашивают: какой ты хочешь? А мне сложно выбрать, потому что я практически ни одного не знаю…

– Может, они над тобой издевались? Видели, наверно, по телевизору пустые полки года три назад…

– Да нет, вряд ли. Я же говорю: они – нормальные люди. Мы и сейчас поддерживаем отношения – раз в месяц они приглашают меня на ужин. Только Дорис… Она вроде как начинает ревновать Маркуса ко мне. Все-таки, ей уже сорок три, хоть и хорошо выглядит, следит за собой…

Слева – отдел сыра. В застекленном прилавке выложены разные сорта. Я говорю:

– А какая вообще проблема насчет сыра? Можно тыкнуть пальцем в любой, если ни одного не знаешь…

– А вдруг окажется невкусным?

– Ну, если только так… Да, года два назад от этого изобилия поехала бы крыша. А сейчас в «Центральном» универсаме почти столько же всего, только дорого…

– В этом и разница, – говорит Оля. – Здесь все дешево. Ну, для обычного человека, я имею в виду.

Подходим к холодильникам с пивом. Усатый толстопузый немец грузит в тележку блоки банок «Holsten». Оля шепчет мне:

– Вот тебе – экспонат. Типичный бюргер. Такими привыкли считать немцев. Стереотип. К счастью, здесь не все такие.

Лежим на кровати, пьем из банок пиво «Berliner Kindl». За окном – бледное неяркое небо. В комнату залетает шум машин и обрывки уличных разговоров.

Оля затягивается сигаретой, стряхивает пепел в банку.

Я проглатываю последние капли пива.

– Больше нет?

– Не-а.

– Пошли, может, возьмем еще?