– Вы давно знаете Михаила Ильича? – спросил он.

«Какое это имеет значение?» – подумала Оля.

– Я хотела бы узнать, что за роль… – начала было она, но Беззубов замахал руками, заулыбался:

– Сразу и роль… Погоди, голубушка, дай посмотреть на тебя, познакомиться… Кажется, он прав, Михаил Ильич, в тебе… – Беззубов легко перешел на «ты», наверное, даже этого и не заметил, – есть что-то, бесспорно есть, но… Пройдись-ка, голубушка, вон до той декорации! – кивнул он на дальнюю стенку. – Держись свободно, как это говорится, раскрепостись, ты же будущая актриса… Ну что ж, походка у тебя плавная, ноги красивые, шейка лебединая… – В его голосе появились бархатные нотки. – Вот грудь только малость подкачала… Маленькая, девичья, а моя героиня уже знает, почем фунт лиха… – Он жирно хохотнул.

– Грудь? – растерянно произнесла Оля, глядя на него. Впервые с ней так вольно обращались, будто на собачьей выставке…

– М-да-а, – оттопырил толстые красные губы Александр Семенович, – а у Михаила Ильича губа не дура…

– Я не понимаю, о чем вы! – вырвалось у девушки. Беззубов все больше и больше ей не нравился. Она вспомнила, что Ася Цветкова, снявшаяся уже в двух кинокартинах, правда в маленьких ролях, говорила, что режиссер на площадке царь и бог, все смотрят ему в рот и упаси бог, если кто не выполнит его указания или возразит! Такое позволялось лишь самым знаменитым, заслуженным…

– Ты, конечно, поешь, танцуешь, играешь на каком-нибудь инструменте? – будто не слыша ее, спрашивал Беззубов.

– На пианино, – ответила Оля. А пояснять, что она училась в музыкальной школе с пятого класса, не стала.

– Роль, Полечка, в моем новом фильме очень даже выигрышная, после нее можно и в дамки прыгнуть, то есть стать известной…

– Меня звать Оля, – сказала она, покусывая нижнюю губу, что у нее являлось признаком закипавшего гнева.

«Чертов боров! – подумала она. – Имя запомнить не может… А что, если он просто надо мной издевается? К чему-то все время приплетает Бобрикова…»

– Хочешь стать знаменитой артисткой? Чтобы твои цветные фотографии юноши на стенки наклеивали? – продолжал Беззубое. – Кино – великая штука! Из г… может сделать конфетку!

– Я не люблю, когда при мне такие слова произносят, – сказала Оля.

– А ты мне нравишься! – расхохотался он. – Молодец, не лезешь в карман за словом! Уж прости меня, пожилого человека…

«Старика толстогубого…» – подумала она.

– За день так тут намаешься, что не до прекрасной словесности. Кстати, доктора утверждают, что сдерживать в себе в нашем возрасте отрицательные эмоции опасно, лучше почаще отпускать клапан… – Он снова басисто хохотнул и вдруг посерьезнел: – Я, конечно, могу попытаться из тебя сделать если, скажем, не звезду кинематографа, то хотя бы звездочку… Но для этого нам обоим нужно будет очень и очень постараться!

Оля подумала, что не слишком уважает Михаила Ильича режиссер, если позволяет себе с ней такой тон. И приходится терпеть, ведь пришла сюда по протекции… Два года назад, когда к ней, школьнице, на улице подошел помощник кинорежиссера и пригласил на телефильм, никто так с ней не разговаривал, наоборот, относились с вниманием, терпеливо учили свободно держаться под яркими лампами осветительных приборов, благодарили за каждую съемку. И часто отвозили на киносъемочной машине домой. А сейчас этот губастый старик смотрит на нее, как барышник на лошадь: улыбнись, повернись, пройдись…

– Я в одном телефильме уже снялась, – сочла нужным сообщить Оля. Назвала фильм и режиссера.

– Дерьмовый режиссер, – презрительно скривил толстые губы Беззубое. – И фильм дерьмовый… Ему у нас не доверяют снимать художественные картины, вот он и подхалтуривает на телефильме.

Фильм действительно получился серым, но услышать об этом от Беззубова было неприятно. Тем более так отозвался о своем коллеге – режиссере. Кстати, все отмечали, что Оле роль удалась, об этом даже в рецензии написали, хотя в общем фильм разругали.

– Ты в лесу совершенно одна, – вдруг понизив голос, вкрадчиво заговорил Александр Семенович. – Собираешь грибы, кругом высокие сосны, под ногами седой мох, в котором прячутся боровички… – Он развел руки, будто отстранил от себя ветви, и шагнул к Оле. – Неожиданно перед тобой появляется мужчина. Он явно под хмельком, в глазах у него похоть… Мужчина неумолимо приближается к тебе… Тебе страшно, никого рядом не видно, сердце стучит в груди, ноги слабеют… Что ты будешь делать? Только соображай быстрее – ну что ты чувствуешь? Какое твое первое движение? Убежать ты не можешь, кричать бесполезно… Ну, ну?!

Беззубое еще сделал два крупных шага к девушке, неожиданно облапил ее толстыми руками, прижал к себе – Оля почувствовала запах одеколона и пота – и впился в ее губы своими горячими мокрыми губами. В следующее мгновение Оля, сжав кулачки, больно толкнула его в жирную грудь, потом изо всей силы наотмашь ударила ладонью по лицу.

– Ублюдок! Негодяй! – выкрикнула она.

– Это ты мне? – опешил он.

Вытерев рукавом рубашки губы и глядя с отвращением на Беззубова, она сказала:

– Первая реакция… А если бы этот подонок продолжал и дальше, я ему оба глаза бы выцарапала…

– Это же игра… – озадаченно пробормотал режиссер, потирая покрасневшую щеку.

– Конечно, – улыбнулась Оля. – Иначе бы я закричала, и вся бы студия сюда сбежалась.

– Реакция у тебя, конечно, хорошая, а вот грудь, голубушка, маловата для героини моего фильма, – с мстительной ноткой в голосе произнес Беззубое.

– Надеюсь, Михаил Ильич подберет вам подходящую телку, – сказала Оля и, не попрощавшись, с горящим лицом и сверкающими от гнева глазами выскочила из павильона.

Минут десять она плутала в длинных коридорах студии, пока не добралась до гардероба. Сначала ей стало смешно, когда она вспомнила круглое, с багровой щекой лицо режиссера, потом еще больше разозлилась. И на себя, что пошла на студию, и на Бобрикова, пославшего ее туда, и на жирного Беззубова. Ее передернуло от отвращения, она достала из сумочки платок, побрызгала на него из флакона духами и тщательно вытерла лицо… Да, собственно, ничего особенного и не произошло: режиссер экспромтом провел с ней сцену встречи подонка с девушкой в лесу… Но она-то видела, какие у него при этом были глаза, как его толстые волосатые лапы ощупывали ее тело, а эти мокрые губы… Бр-р! Ася Цветкова рассказывала о своих любовных приключениях с юмором, как будто в этом ничего особенного нет. А приключений у нее хватало.

В институт Оля успела на последние две лекции. Староста выразительно посмотрел на нее, но ничего сказать не успел, так как зазвенел звонок. Делая вид, что внимательно слушает преподавателя, Оля машинально чертила в конспекте профили Немировича-Данченко, Станиславского и самого лектора в коричневых роговых очках. Сидящая рядом Ася Цветкова с любопытством поглядывала на подругу, у нее так и вертелся на языке вопрос: мол, как там, на студии? Оля упорно делала вид, что не замечает ее красноречивых взглядов. Ася выше Оли, у нее короткая прическа, широко поставленные, чуть раскосые глаза с накрашенными ресницами, большой чувственный рот, всегда ярко напомаженный. Она принадлежала как раз к тому типу современных девушек, который не нравился Бобрикову: плечи шире бедер, какая-то мальчишеская угловатость во всей фигуре. И вместе с тем Ася симпатичная, особенно обаятельная у нее улыбка. Киношники говорили, что у нее очень характерное, фотогеничное лицо. И давали ей маленькие эпизодические роли простушек.

После лекции они зашли на Литейном в маленькое кафе «Гном». Народу в это время здесь было мало.

– Не томи душу, Олька, рассказывай, – не выдержала Ася. – Дали тебе главную роль? Пригласили на пробы?

– Режиссер сказал, что у меня маленькая грудь, – улыбнулась Оля.

– Кретин! Где у него глаза? – рассердилась Ася. – У тебя классическая грудь… Я слышала, что этот боров обожает толстух.

– Пять минут поговорили, и он полез, толстогубый урод, целоваться, – продолжала Оля. – Как для дурочки разыграл какой-то детский эпизод: встреча в лесу с насильником…