— Зачем ты это сделал?
— Он мне не нравится, — ответил Сережа. Он сидел с раскрытой книжкой на отцовской тахте.
— Значит, если мне не понравится твоя девушка, я могу ей плюнуть в лицо?
— Плевать в лицо — это неэтично, — заметил Сережа. — Окати ее тоже водой.
— Тогда у меня к тебе просьба: пусть она станет точно на то же место, где я стояла, ладно? Ты ведь не его, а меня облил.
— Это можно, — без улыбки ответил Сережа.
Алена методично теребила пухлой, утыканной блестящими стерженьками щеткой слипшиеся волосы. Из зеркала на Сережу смотрели ее грустные темные глаза. Закончив эту процедуру, Алена уселась в кресло за отцовский письменный стол.
Взяла с полки какой-то коричневый черепок и рассеянно стала вертеть в руках.
— Нельзя так небрежно обращаться с ценной реликвией, — назидательно заметил Сережа. — Отец говорил, что это осколок древней скифской чаши. Из этой чаши пил сам царь. Не бережем мы истинные ценности…
— На что ты намекаешь, ревнитель древних ценностей? — положив черепок на место, спросила Алена…
— Променять Сороку на этого…
— Я не меняла.
— Почему же тогда встречаешься с ним?
— Я вольна, мой дорогой братец, встречаться с кем захочу, и это совсем не значит…
— А Сорока так бы не поступил, — перебил Сережа. — Никогда!
— Значит, я недостойна его.
— Значит, — безжалостно подтвердил Сережа.
Алена, как когда-то делала мама, положила руки на колени, и вздохнула:
— Сережа, ты еще многого не понимаешь…
— Ну вот, теперь ты заговорила, как наша соседка тетя Раиса, — опять перебил Сережа и передразнил: — «Ты еще маленький, а жизнь взрослых людей это запутанный клубок, который подчас и мудрецу не распутать…»
— Ты не маленький, — без улыбки ответила Алена. — Но пойми меня…
— Зачем же ты тогда с ним целовалась? — испытующе уставился он на сестру.
— С кем, Сережа?
— Ага, значит, и с… этим тоже? — вспыхнув, сказал он.
— Это уж совсем тебя не касается! — повысила голос и сестра. — Я ведь не спрашиваю, с кем ты целуешься?
— Я не целуюсь! — воскликнул совсем по-детски он. — Скажешь тоже!
— Чем же тебе не нравится Борис?
— Лучше Сороки тебе все равно никого не найти. — Сережа захлопнул книжку и поднялся с тахты.
Алена закинула ногу на тахту, загородив ему проход. Тут же подскочил Дед и перепрыгнул. И хотя это было смешно, никто даже не улыбнулся. Дед посмотрел сначала на Сережу, потом на Алену и, зевнув, улегся на ковер.
— А как… твоя девочка? — спросила Алена. — Ну, та, длинная, то есть высокая?
— Никак, — грубо ответил Сережа. — Убери ногу.
— Опять поссорились?
— Вот еще!
— Я же вижу…
— А… все вы одинаковые! — вырвалось у Сережи. Он перешагнул через ее ногу, вышел из комнаты и хлопнул дверью.
Дед вскочил с ковра, подошел к двери и стал лапой открывать ее.
Алена, так и не сняв ноги с тахты, сидела в кресле и смотрела на полку с окаменелостями.
Сережа с час проторчал у кинотеатра «Спартак», но Лючия так и не пришла. К нему подходили люди и спрашивали, нет ли лишнего билета. Небо над крышами зданий серое, ржавые листья на деревьях просвечивали. Типичная ленинградская погода: пасмурный день, низкое, будто затянутое паутиной небо, которое вот-вот начнет пылить мелким занудливым дождем. Бывает, такая погода простоит несколько дней, а дождя так и не будет. Тем не менее ленинградцы не расстаются с плащами и носят с собой зонтики. И без дождя влажности хватает, оттого и крыши домов блестят и асфальт мокрый. Идешь по улице, будто окутанный невидимым теплым облаком.
Сережа зашел в первую попавшуюся будку телефона-автомата, не опуская монеты, набрал знакомый номер. «Але-але?.. — услышал он ее глуховатый голос. — Нажмите…» Он повесил трубку. Ничего не случилось: она никуда срочно не уехала, не заболела, голос у нее бодрый. Просто не пришла на свидание, и все. Не захотелось Лючии Борзых встречаться с ним, Сережей Большаковым. Незачем ей это. Она уже совсем взрослая девушка, а он мальчишка. Мальчишку можно запросто послать в театр за билетами, попросить, чтобы сопровождал ее на тренировки, чтобы сидел в зале и болел за нее, на нем можно сорвать накопившуюся злость — мальчишка все стерпит. Его можно обмануть, не прийти на свидание, а потом позвонить и сказать: мол, извини, я так сегодня замоталась, если бы ты только знал…
Мальчишка не имеет права обижаться, требовать, настаивать на чем-либо, если он… влюблен в девушку, которая считает себя взрослой.
Лючия Борзых учится в десятом, а он — лишь в девятом. И это было непреодолимой пропастью. Представляя его знакомым, Лючия говорила, что он студент. Благо ростом не подкачал. Сережа попадал в идиотское положение, когда ее знакомые начинали интересоваться, где он учится. Лючия быстро отвечала, что в университете на филфаке, и переводила разговор на другое.
Один раз Сережл опередил ее и заявил, что он учится в девятом классе. Надо было видеть, каким презрительным взглядом наградила его Лючия! А ее знакомые тут же утратили к нему интерес, заговорив о своих делах. Уже потом Лючия посоветовала ему впредь помалкивать, если он не хочет, чтобы над ней смеялись, — мол, зачем связалась с малолеткой?..
Если раньше они были ровней, то в этом учебном году Сережа почувствовал, что Лючия стала относиться к нему покровительственно. Посмотрев какой-нибудь фильм про любовь, Сережа по привычке начинал по косточкам разбирать его: что правдиво в нем, что фальшиво, как сыграли герои. Бывало, Лючия спорила с ним, что-то доказывала, а теперь выслушивала его со снисходительной улыбкой и иногда роняла: «Этого ты еще не понимаешь!.. Тебе ли судить о таких вещах…» И вид у нее был этакой умудренной жизнью женщины.
Крупно поссорились они две недели назад, когда он, дурак дураком, прождал Лючию в вестибюле здания Института физической культуры имени Лесгафта, где она была на каком-то спортивном вечере. Все уже разошлись, а он изучал в вестибюле фотографии знаменитых спортсменов, прославивших своими рекордами стены института. В конце концов к нему подошел худощавый седой человек и поинтересовался, что он тут делает. Сережа ответил, что ждет Лючию Борзых. «Она давно уехала со своими…» — огорошил его седоволосый. «Я, наверное, выходил куда-нибудь…» — покраснев, пробормотал Сережа и пулей выскочил на улицу.
Это уже было чистейшей воды вероломство: Лючия тихонько другим выходом ушла со своими друзьями и бросила его здесь. Тогда он вылетел из института взбешенный и поклялся себе, что больше даже не посмотрит в ее сторону. Его твердости хватило лишь на две недели.
Сегодня утром он позвонил ей и назначил свидание у кинотеатра, сказав, что им необходимо серьезно поговорить. Лючия стала ссылаться на какие-то домашние дела, но потом пообещала прийти, тем более что это рядом с ее домом. И вот не пришла.
Хорошо, он оставит ее в покое… Навсегда! С сегодняшнего дня больше не будет думать о ней, звонить. Если встретит в спортивном зале или на улице, пройдет мимо и сделает вид, что они незнакомы… Нет, так не надо. Она будет думать, что он мучается, страдает… Он вежливо поздоровается и спокойно пройдет мимо, а если остановит, то, может, и поговорит с ней так, ни о чем, о погоде. А если она попросит сходить за билетами в театр, он вежливо откажется, — мол, у него как раз сегодня ответственные соревнования и другие важные дела…
Заметив подходивший к остановке девятнадцатый трамвай, Сережа припустил бегом и вскочил в него. Он даже еще не знал, куда поедет, решение возникло внезапно, будто кто-то подтолкнул его, а усевшись на свободное место у окна, понял, что едет на Кондратьевский проспект, к Сороке. Сегодня суббота, и, может быть, он дома.
Он столкнулся с Сорокой в парадном — тот с толстой книжкой в руке только что вышел из квартиры на третьем этаже.
— Я к тебе, — обрадовался Сережа. — Боялся, что дома не застану.
— Я договорился с одним пареньком на следующую субботу, — сказал Сорока. — Он на весь день даст мне мотоцикл… Так что приезжай с утра пораньше — покатаемся!
