Все это стражники с большой осторожностью сложили в углу и выстроились у стены.

Коротко кивнув, палач расстегнул бронзовую застежку своего плаща и широким кругообразным движением сбросил его с плеч. От этого воздух, казалось, упруго разошелся по комнате, потревожив пламя настенных факелов и заставив их светить еще ярче.

– Если так, то…

Но разбойник не успел договорить. Правой рукой палач нанес ему короткий удар под дых. Верзила тут же рухнул на каменный пол и стал судорожно хватать воздух широко открытым ртом.

– Разденьте его, – тихо произнес палач.

Стражники, пораженные увиденным, тут же поспешили к лежащему на полу разбойнику. Пока они возились с одеждой, не жалея ни швов, ни тесемок, палач развязал полотняный мешок и стал медленно раскладывать на нем орудия своего ремесла.

Как ростовщик с особым вниманием и уважением раскладывает монеты, сортируя их по стоимости и изношенности, так и палач стал перебирать клещи, зажимы, крюки и сверкающие острейшими кончиками иглы.

Зная, что сейчас за ним следят все находящиеся в комнате, палач не спешил. Казалось, его руки и глаза под полуприкрытыми веками знакомятся с понятными ему, но пока еще новыми для него орудиями труда умершего мастера.

Наконец, закончив осмотр и согласно кивнув, он перевел свой взгляд на разбойника.

В левой руке палача длинной змеей извивалась крепкая веревка. Укрощая живые кольца, правая рука прошлась по внешнему кругу и вытащила конец. Несколько взмахов и ловких движений – и руки палача с петлей потянулись к ногам разбойника.

– Нет… Я… Нет… – растерянно залепетал разбойник и, пытаясь прикрыть свою наготу, подтянул колени к голове.

Широченная ладонь палача обхватила лодыжки сразу обеих ног и стянула их петлей. Затем он перебросил веревку через балку и, без видимого напряжения подтянув извивающее тело наемника, закрепил конец веревки на стенном кольце. Сложив руки на мощной груди, палач стал ожидать приказаний.

– Назови свое имя, – повторил свой первый вопрос судья Перкель.

– Что вам в имени моем? Я всего лишь наемник…

Судья кивнул.

Палач снял со стены факел и приблизил жаркое пламя к ногам разбойника. Огонь жадно, с потрескиванием слизал густые черные волосы. Еще мгновение – и огненные языки принялись пожирать кожу преступника.

– Одер я. Меня зовут Одер! – закричал разбойник. Приподняв голову, он с ужасом увидел, как пламя приближается к его густо поросшему низу живота. – Спрашивайте, судья, спрашивайте… Господи…

В спину подвешенного впились два крюка. Повиснув под весом груза, они опустились на ребра.

Венцель Марцел устало зевнул. Был поздний вечер. Уже четвертый разбойник висел вниз головой.

И этот до мельчайших подробностей рассказал обо всех злодеяниях, впрочем, привычно переложив большие грехи на своих друзей-наемников.

Но что Венцелю Марцелу до их преступлений? Всех этих убийств, изнасилований, грабежей и уничтожения огнем имущества несчастных? С наемниками все понятно. Они всегда на войне. А там сыт сильнейший, который насилием удовлетворит свою похоть. И напрасно судья Перкель пытался несколько раз сказать о законе Божьем, согласно которому убийства и другие преступления – это грех, за который совершивший его должен гореть в адском огне до скончания царства Господнего. То есть вечно.

Наемники уже давно в нем. Хотя не замечают и не думают о вечном наказании. Совершив первое убийство, они уже в бездне дьявола. А убийств за каждым из разбойников множество. Только убивая, можно выжить на войне. Выжить и жить войной, принося ее повсюду, где застали их день и ночь.

Да и закона императорского им не понять. Разве может слово, написанное на пергаменте, быть сильнее стального клинка или звона золотой монеты? Это они точно знают.

И напрасно. За законом стоит сила, что ломает силу и притягивает богатство. Это обдуманная сила, действие которой проверено сотнями ранее живших властелинов. Обдуманная и многократно применяемая.

С древнейших времен известно, что мир движется дальше благодаря трем лошадям: голоду, любви и страху. Голод заставляет работать и думать о завтрашнем дне. Любовь возвеличивает душу и рождает детей. А вот страх… Страх заболеть, потерять ближнего, стать калекой, умереть… А еще множество мелких страхов. Мелких, но, как и всякий страх, – ужасных.

Но есть еще один страх. Страх над страхами. О нем можно много рассказывать. Но понять его можно только тогда, когда он коснется человека. Точнее, его тела.

Голод и любовь – в воле Божьей. А вот страх – это воля дьявольская, ибо человек, поступающий не по-божески, поступает по-дьявольски.

Используя страх, можно владеть человеком.

Но как его еще сильнее объять страхом? Объять в то время, когда сама жизнь – это сплошной страх? Если ты слаб, к тебе придут сильные. Они отнимут последнее, изнасилуют жену и дочерей и, может, для собственной потехи, еще и убьют. А еще есть страх постоянной угрозы голода или повальной моровой болезни. И все это может случиться уже сегодня. И к этому живущий готов. Кажется, страх пронзил и душу, и тело, сжился с ними и стал равнодушно ожидаемым.

Но перед страхом телесной боли, собственной боли, равнодушных нет. Едва боль начинает пронзать тело, скручивать мышцы, грызть кости и ошпаривать мозг, как страх отступает. Даже перед смертью. Смерть кажется сладким избавлением от телесных мучений. Умереть, лишь бы не испытывать собственной телесной адской боли.

Вот и сейчас боль обострила память Обера и других разбойников настолько, что они припомнили все. До мельчайших подробностей. Может быть, за исключением тех мгновений, когда вино разжижало их мозги.

Еще при пытках Обера бюргермейстер удовлетворил свое любопытство, спросив, зачем разбойники убили старика Вольтера и второго стражника.

Разбойник надолго задумался, вспоминая, кто это, и пытаясь понять, о чем вопрос. И только острая игла палача, прошедшая между ребрами и едва не коснувшаяся сердца, помогла ему.

…К обеду следующего дня, проголодавшись, разбойники пожалели, что поленились прихватить с собой мясо коровы и теленка.

В тот вечер им было достаточно мяса. Да еще у этого Хольца оказался бочонок вина и вкуснейший сыр с мятой. Арендатор сам все отдал. Он все же надеялся, что наемники, насытившись, уйдут. Но это еще больше распалило алчность разбойников. Серебро и, может быть, даже золото… Оно непременно должно было быть у зажиточного арендатора.

Но Хольц, избитый до полусмерти, ничего не хотел отдавать. Клятвам и кровавым слезам разбойники не поверили. Избив Хольца, а затем его сыновей, наемники стали насиловать на их глазах несчастную мать и трех ее дочерей, младшая из которых была совсем ребенком. Но и это не помогло: глава семейства никак не хотел расставаться со звонкими монетами. Тогда разбойники убили собак, а затем, как и собак, пронзили стрелами самого Хольца.

Обер, всегда жадный до вина, был пьян. А этому арендатору следовало просто отдать деньги. Если они, конечно, у него были.

Вернувшись на следующий день за оставшимся мясом, разбойники пришли в ярость, оттого что увидели, как обнаглевшие стражники жарят на огне большие куски телятины. Они избили их, правда, несильно, так, чтобы те могли тащить туши животных. Не самим же тащить, раз дьявол послал этих.

А за что убили самих стражников, Обер не смог толком ответить. Опять же – напился…

Все это было обычным делом. То, что случалось день за днем. И можно ли все до мелочей помнить, когда живешь с единственно правильной мыслью: сегодня хорошо, ну и ладно.

Куда подевалась семья арендатора, Обер не знал. Да и зачем отряду лишние рты? Хватит того, что наемники держали при себе с десяток женщин. Ведь их тоже нужно кормить, иначе они не годились ни для работы, ни для телесных радостей.

Вот только как ни старался палач разузнать о казне разбойников, никто ничего не сказал. Скорее всего, простые наемники о ней даже не догадывались. О монетах нужно было бы спросить их капитана. Бюргермейстер все еще надеялся из отрывочных признаний составить представление о пути, что приведет к серебру.