Мне нужно прикоснуться к кому-нибудь. Если прикоснуться к кому-нибудь слишком трудно, значит, мне нужен повод для прикосновения. Я опасаюсь людей, до которых нельзя дотронуться, опасаюсь тех, чьей кожи не могу коснуться собственной кожей, пусть даже совсем легко, просто ладонью к ладони. Возникает чувство, что на меня вот-вот нападут, ну а тогда я готовлюсь напасть первой. Боюсь, в состоянии самозащиты я окажусь чересчур агрессивной, просто наброшусь внезапно и убью кого-нибудь…
И какого хрена я вообще согласилась участвовать в этой недотраханной дискуссии?
Продолжая тихонько ругать себя последними словами, брожу взад и вперед по уставленным товарами просторам «Семейной выгоды» и более ни черта не делаю. Может, мне польстила возможность сделать себе более громкое имя – примерно то же, что кайф, который я испытываю от того, что теперь меня называют журналистом, а раньше звали всего лишь репортером? Может, я решила, что это будет для карьеры моей полезно – выйти наконец на свет юпитеров? Было дело – я носилась по городу, звонила в двери людей, переживших какие-то трагедии, садилась и спрашивала их и их родных: «Вы можете описать, что вы сейчас чувствуете?» Такая вот милая у меня работка была. Но потом я начала заниматься действительно серьезными случаями типа школьников, подрабатывающих проституцией (называйте как хотите, но проституция – она проституция и есть), а также СПИДом, и наркоманией, и проблемой бездомных, и вариантами решения проблемы бездомных, и малолетними преступниками, и малолетними наркодилерами, и трансплантацией органов, и всеми «за» и «против» эвтаназии и клонирования. И вот когда я начала писать о подобных вещах, да еще и освещая их со своей собственной, необычной точки зрения, имя мое стало привлекать внимание немалого количества людей. Ну вот, а однажды все просто случилось, меня как громом поразило, озарение почище алкогольных, и я подумала: вот оно, детка! Вот он, тот великий прорыв, которого ты ждала! Меня пригласили участвовать в серьезной дискуссии, устраиваемой знаменитым глянцевым журналом.
Темой обсуждения стало: «Что заставляет мальчиков-подростков стрелять в людей?» После жестокого убийства и нескольких покушений, в которых был повинен четырнадцатилетний мальчишка из Кобе, юноши – чаще всего восьми- и девятиклассники – снова и снова убивали и совершали чудовищные преступления – преступления, несомненно, выглядевшие так, будто в них заложено некое скрытое послание. Если женский глянцевый журнал посвящает подобной теме целый выпуск, то одно из двух: либо тема действительно сенсационная, либо журналу катастрофически не хватает идей для нормальных статей. Этот журнал всегда работал с фотографами, известными отличными съемками живой натуры. Я ведь тоже в масс-медиа не так чтоб чужая, мне это было известно. Тут вот в чем фишка: есть фотографы, отлично снимающие живую натуру, и фотографы, отлично снимающие предметы, и журналы работают как с теми, так и с другими. Так что ребята, которые снимают людей, – это ребята, которые снимают людей первоклассно. Ясно. Но все равно я за три дня до дискуссии решила – надо выглядеть на фотографиях как можно лучше. Экстренно необходимо временно завязать с рвотой, очень уж это на коже сказывается. Но как только я стала об этом думать, стресс от категорической невозможности рвать подарил мне бессонные ночи, так что я принялась выжирать дикие смеси из снотворного и алкоголя, и в итоге физиономия у меня чудовищно распухла.
А перед камерами надо выглядеть прилично.
Обстоятельства, увы, оставляли не слишком широкий выбор возможностей. Я решила остановиться на образе эксцентричной, богемной дамы, которая в принципе не слишком-то любит подобные сборища, но зато способна держать себя в руках даже во время самого жаркого спора. Глаза мои так распухли, а мешки под ними были столь основательны, что волей-неволей пришлось прикрыть их очками с бледно-лиловыми стеклами. Химия моя уже начала отрастать, но я как следует поработала с щипцами для завивки и уложила волосы тугими спиралями, ну прямо из парикмахерской, а вдобавок надела фиолетовую шляпку, чтоб отвлечь внимание от своей кожи. Волосы у меня очень объемные, они водопадом вырывались из-под туго прилегающей шляпки – идеально соблюденный баланс, отличный стиль, мне самой и то понравилось. Слушайте, думайте все что вам угодно, но мы же, в конце концов, модный журнал тут обсуждаем!
Вот искренне любопытно, чем руководствовались и о чем вообще думали устроители дискуссии, выбирая участников? Университетский профессор лет так пятидесяти с хвостиком, доктор философских наук. Какая-то звездочка телесериалов, которой только-только двадцать стукнуло. И я. Вот, значит, три персоны, которым предстояло сойтись в тот день в споре: мужчина, способный увидеть картину в целом; девушка почти того же возраста, что и подростки, которых мы обсуждаем; и женщина, верящая, что важно всегда влезать в чужую шкуру. Я понимала, на что они нацелились, собрав нас вместе, но почему-то не могла отделаться от дурного предчувствия. Редакторша оказалась прехорошенькой особой лет так под тридцать, похоже, весьма далекой от суровой повседневной реальности, фотограф – мужиком за тридцать. У него было детское лицо и смешные густые усы.
Каждый раз, когда фотограф снимал меня во время разговора, я полностью теряла концентрацию и была совершенно не в силах сказать что-нибудь более или менее осмысленное. Казалось, взгляд его проникал мне прямо под кожу. Прекрати это, перестань смотреть на меня, не надо заглядывать так глубоко. Не надо заглядывать мне в сердце. Лучше используй светофильтры, чтобы лицо мое показалось более гладким; кожа моя смотрится чудовищно, она страшно пересушена, на фотографиях она будет смотреться точь-в-точь как в обычной жизни, такая же грубая и потресканная. Не снимай меня в естественном освещении. Используй светофильтры, чтоб я выглядела прилично. На самом-то деле кожа у меня настолько грубая, что, должно быть, сильнее рассеивает свет. Кто знает, может, именно благодаря этому на фотографиях она будет выглядеть поровнее? Слышу щелчок фотоаппарата. Когда приходится волноваться о том, как тебя фотографируют, это ощущается физически – словно из тела твоего нервы клочьями огромными выдирают. Я не выдумываю. Просто не могу сфокусироваться. По коже бегут крошечные мурашки, они разбиваются на множество других, еще более мелких; кажется, что весь мир – это только поверхность моего тела. Значит, пока дифференциал уменьшается и уменьшается, пока единица измерения становится все меньше, интеграл – скажем, поверхность моей кожи, – все увеличивается… так, что ли, это происходит? Ухты, врубилась! Внезапно так и хочется восторженно захлопать в ладоши: надо же, впервые в жизни поняла разницу между дифференциалами и интегралами! Словно вспышка света в голове промелькнула. И именно тогда, когда я сообразила: не лучшее сейчас время на такие темы размышлять, тогда.
– А ваше мнение?
Мяч, значит, отбили на мою половину поля. Камера смотрит мне прямо в глаза. Делаю на морде надлежащее выражение, пару секунд держу паузу, расслабляюсь и начинаю говорить:
– Полагаю…
Мгновение ока, вот и все – смазанная в движении доля секунды, я и отреагировать не успела, – и молниеносный отклик камеры. Пытайся не пытайся рассчитать время – палец, щелкающий кнопкой, срабатывает слишком стремительно. В этой комнате приятно работать – огромное окно, яркий свет, солнечный полдень, – и фотограф не хочет использовать ничего, кроме естественного освещения. Ну пожалуйста, я тебя умоляю, прошу тебя, неужели так трудно воспользоваться светофильтром, воспользуйся светофильтром, загладь неровности у меня на коже, а пока будешь делать это – яви божескую милость, помоги мне еще и соображать перестать!
Твою мать, да ты хоть со вспышкой снимай! Фотограф продолжает снимать при естественном освещении.
– Иногда, когда отправляешься, скажем, за покупками, неожиданно становится тревожно. Понимаете, вы испытываете тревогу, хотя, по идее, должны бы получать удовольствие. Даже если вы что-то покупаете, телереклама продолжает вас преследовать, пытается снова поймать на крючок. «Вперед, настало время перемен! Продукт такой-то откроет для вас целый мир новых возможностей!» И так далее, и тому подобное. Они продолжают давить вам на мозги, пока вы невольно не начнете думать – а может, этот новый продукт действительно лучший? Так что купленные вами предметы начинают утрачивать свою привлекательность практически в самый момент покупки. Лично я временами отбрасываю покупку с глаз подальше, как только домой приду, распаковать ее – и то неохота. И еще – с тех самых пор, как я еще девчонкой была, если меня спрашивали, сколько стоит та или другая моя обновка, я всегда называла цену меньше реальной. Почему? Да потому, что я прямо-таки ненавидела себя за то, что купила эту вещь. Но откуда же идет эта ненависть?
