Первый. Узнать нас.

Второй. Не узнать нас.

Третий. Отнестись к нам как совершенно другой человек.

В первом случае к маме сразу же вернулась бы память, и не понадобились бы никаких лекарств. Уже через месяц после соответствующей когнитивно-поведенческой терапии она вернулась бы в прежнее состояние.

Во втором случае память у мамы восстановится только после длительной работы с психоаналитиком, который постепенно, день за днём, шажок за шажком, поможет ей вновь обрести себя и восстановить собственное прошлое. Примерно через год она вернётся к прежнему состоянию.

В третьем случае мама не утратит память, а заменит её другой, поэтому ей не понадобится ровным счётом ничего восстанавливать. И тут уже никакое лечение не поможет, останется только потакать ей во всём, пока не нарушится равновесие её новой личности. Но подобные случаи отмечаются в медицинской литературе чрезвычайно редко, а в этой клинике они с таким и не сталкивались.

Выходит, врач не сомневался, что в третьем случае мама уже никогда не станет прежней.

Мы все – отец, бабушка, Мария и я – переглянулись, не зная, какой же из трёх случаев был бы желателен.

Постояли так в задумчивости, в полнейшем неведении.

Потом пошли к ней.

Мама услышала, как скрипнул деревянный мостик, что вёл к красному клёну, где она сидела, и подняла глаза.

Когда увидела нас, лицо её осветилось радостной улыбкой, и она бросилась нам навстречу с распростёртыми объятиями.

Второй случай полностью исключался.

Она подбежала к нам, запыхавшись, будто преодолела большое расстояние.

Никто из нас не успел и рта открыть, даже остановиться, как она с радостными возгласами с разбега прыгнула на отца, обхватив его пятками за спину.

Не помню, чтобы мама выглядела когда-нибудь такой счастливой и такой непосредственной, но это ничего не значило. Возможно, речь шла о первом случае.

Однако, как только она заговорила, это предположение сразу же отпало.

– Как чудесно, что ты пришёл навестить меня, папа! – радостно воскликнула она, обращаясь к отцу. – Как чудно, как чудесно, как чудесно, как чудесно!

Потом крепко-крепко обняла за его шею и попросила покачать, и отец, чуть поколебавшись, покружил её, словно в вальсе, по лужайке.

Когда отец опустил маму на землю, она краткими жестами и немногими словами обозначила другие роли.

Моя бабушка – её бабушка.

Мария – её няня.

Потом подошла ко мне и посмотрела прямо в глаза.

– Хочешь играть со мной? – спросила она.

Я кивнула в знак согласия.

– Тогда договоримся: я – твоя мама, а ты – моя дочка, – решительно и радостно заявила она тоном, каким разговаривают с куклой.

Потом взяла меня за руку и повела к красному клёну, где принялась старательно расчёсывать мне волосы, и длилось это до самого вечера.

Мама уже никогда не станет прежней.

Это драматическое утверждение так и звучало у меня в ушах. А стоило закрыть глаза, как представлялась проколотая иголкой бабочка с оторванными крыльями.

И всё же.

К слову «прежняя» применительно к маме трагическое звучание этой фразы не имело никакого отношения.

Невероятно, но вариант, обозначенный врачом под номером три, оказался наилучшим.

У меня не стало грустной мамы.

Распределение ролей, которое мама произвела после пожара, со временем подтвердило наше первое впечатление: оно устраивало её намного больше прежнего.

Но не только её.

С тех пор как под красным клёном я превратилась в «её маленькую куколку», я вдруг оказалась в окружении самой неохватной, безудержной и навязчивой материнской любви, какая только может быть на свете.

После обеда мы всё время проводили вместе.

Нередко просто щекотали друг друга, катаясь по траве и хохоча до упаду.

Это могло длиться часами. И чем чаще медсёстры просили нас прекратить наше баловство, тем веселее мы смеялись и продолжали играть с ещё большим азартом. Иногда так увлекались, что потом даже голова болела.

Это было замечательно.

Притворяясь моей матерью, мама перестала бояться быть ею. И не опасалась прикасаться ко мне. Она вообще больше ничего не боялась.

Только шершней. Как все.

Прежде мне очень часто объясняли, что беспокоиться не о чем, что всё в порядке.

Теперь же никто не опускался передо мной на колени, не брал за плечи и не объяснял это со всей серьёзностью, и моё впечатление, будто всё в порядке, таким образом только усиливалось.

Для меня это «всё в порядке» в равной мере относилось к любому месту, где бы я ни находилась, но, главное, пусть бы длилось оно хоть какое-то время.

Это моё впечатление превратилось в окончательную уверенность, когда папа решил поехать в Россию. Он ни разу не ездил туда после смерти бабушки и дедушки. И его теперешний отъезд стоил тысяч заверений или обещаний. Ситуация не рискованная, равновесие не временное, тревожиться пока не о чем.

Поэтому, увидев, что он собирает чемоданы, я пришла в отличное настроение. А ещё больше обрадовалась Мария, которая теперь снова сможет преспокойно округлять свою зарплату с помощью рекламы.

Уже на следующий день дом наполнился электрическими кабелями, вентиляторами и кинокамерами.

«Чулки Ванесса –для женщины, которая любит себя».

Накануне первого учебного дня я решила обдумать, что меня ожидает. Этот год мог оказаться наихудшим. Шестой класс средней школы. Самый отвратительный период в жизни человека. Этот мучительный переход от всей прелести детства к ужасному отрочеству приходится в школе на пятый – седьмой классы.

Мутная река, влекущая изысканную красоту одиннадцатилетних детей к стыдливому пробуждению плоти тринадцатилетних, и в её водах фигурки тонкой чеканки, подобные драгоценной филиграни или старательно вышитым, будто старинным, кружевам, барахтаются рядом с совершенно другими – несоразмерными, рябыми, рваными, расплывающимися, подобно гигантским медузам, извергнутым морем после бури.

Отвратительная мешанина, когда два типа людей, резко отличающихся по форме и содержанию, душой и телом, обычаями и привычками, нравом и обликом, убеждениями, низостью и порядочностью, чертами лица и вероисповеданием, вынуждены находиться вместе в течение двухсот семидесяти дней, в одном классе площадью двадцать пять квадратных метров, и не терзать друг друга.

В сравнении с этим внутренний раскол между ДМС (Дед Мороз Существует) и ДМНС (Дед Мороз Не Существует), который в третьем классе приводил к стольким вооружённым столкновениям, актам вандализма, угрозам и взаимным обвинениям, просто розовая водичка.

Я видела их, этих несчастных шестиклассников, годом ранее.

В нашей школе таких классов было целых четыре, и при внимательном рассмотрении со всей очевидностью следовал вывод, что положение в каждом из них одинаково драматическое: поистине душераздирающее.

Порой из-за болезненного, тайного садистского интереса, который я всегда питала к отвратительному, я садилась на перемене на подоконник в конце длинного коридора нашей секции и смотрела, не веря своим глазам и испытывая отвращение, на дверь шестого «В» класса.

Все стоят в ожидании, пока дежурный учитель разрешит сесть, а значит, хотя бы отчасти скрыть неловкое положение, в котором они оказались, потому что чудовищная диспропорция в росте между учениками, сидящими за первыми и последними рядами парт, разительно бросается в глаза.

В шестом классе эта разница в росте между детьми, сидящими перед кафедрой, и теми, кто находился в последнем ряду, превращалась в настоящую пропасть.

Воображаемая прямая, которую я мысленно проводила над их головами, составляла весьма приличный угол.

Если учесть, что при таком сильном внешнем различии столь же велико оказывалось и различие духовное, то подобное принудительное соединение становилось не только неприличным, но и безнравственным.

Что тут ещё скажешь.

При условном возрастном цензе для каждого класса никто не учитывал, что не всем детям в шестом классе исполнилось двенадцать лет, что кому-то лишь совсем недавно стукнуло одиннадцать или, напротив, уже тринадцать.