Я один в учительской. Непривычно тихо. Тяжелые канцелярские шкафы молча стоят по углам. На шкафах таблицы, свернутые в трубки схемы. На столе синеватый глобус. Если закрыть глаза, а потом сразу посмотреть на глобус, то кажется, что он вертится.

Но я на глобус не смотрю. Я смотрю в окно. Медленно кружась, падает снег. Снежинка за снежинкой. Когда с неба льется дождь, все кругом звенит и пляшет. А снег падает бесшумно. С той стороны до меня не долетает ни единого звука.

Я не знаю, сколько времени я сижу в учительской. Час, два? Или три? Большие настенные часы в желтом деревянном ящике остановились.

Стрелки показывают половину второго. Какого дня? Неизвестно. Может быть, эти часы уже сто лет стоят. Если бы я мог достать со стула до маятника, то пустил бы часы. Пускай бы тикали.

Сегодня 31 декабря. А вдруг я просижу здесь до ночи? После того как пробьют кремлевские куранты, начнется 1 января нового года. Так в своей автобиографии и напишу: посадили под замов в таком-то году, выпустили в другом. От этой мысли мне стало и смешно, и грустно. Еще никто не просидел под ключом в учительской год.

Мимо стекла летит и летит снег…

Я снова во всех подробностях вспомнил, как все это произошло…

В классе погас свет. Сначала стало тихо. Секунды на две. Потом все разом взревели. Не так уж часто во время уроков гаснет свет. Особенно во время урока немецкого языка. Когда немного стало потише, мой сосед, толстяк Миша Иванов, громко сказал басом:

— Долой немецкий язык!

В классе засмеялись.

Кто-то два раза мяукнул. Один раз ничего, а другой — противно, словно кошке на хвост наступили.

Снова все рассмеялись. У нас веселый класс. Ребята могут смеяться по всякому поводу. И без повода. Лишь бы посмеяться.

На задней парте свистнули. И опять все засмеялись. Не смеялась лишь учительница Елена Петровна. В темноте ее не видно, но я все равно знал, что она не смеется, а, наоборот, хмурит свои черные брови. И терпеливо ждет, когда в классе загорится свет. И тогда мы снова будем хором переводить отрывок из «Бременских музыкантов».

Это был последний урок в этом году. В зале уже установили елку. Завхоз дядя Петя с накладной специально ездил на машине за ней в еловую рощу. Это за сорок километров от города.

Мы надеялись, что Елена Петровна сегодня отпустит нас пораньше. Никто не думал о «Бременских музыкантах». Все думали о каникулах, елке и о подарках, которые нам под музыку после уроков вручит дед-мороз.

Может быть, Елена Петровна и отпустила бы нас, но все испортил Мишка. Очень нужно было ему орать: «Долой немецкий язык!» — Галя, — прозвучал из темноты голос учительницы, — проспрягай глагол «идти».

Галка Вербина — отличница. Она впотьмах может ответить на любой вопрос.

Галка встала и начала спрягать.

Мишка Иванов прорычал:

— Заткнись!

Елена Петровна спросила:

— Кто этот «герой»?

— Я-а-а! — проблеял козлом Мишка.

Елена Петровна немного помолчала, потом снова спросила:

— Не стыдно, Боря?

Эта идиотская Мишкина привычка орать в потемках чужим голосом мне не нравилась. Вот опять учительница подумала, что это мои шуточки. В классе был один Боря. Я.

Я хотел сказать, что это не я крикнул, но тут Мишка рявкнул:

— Ио-хо-хо и бутылку рому!

Сверху что-то посыпалось. И сразу поднялся дикий шум, визг. В этот момент зажегся свет. Мой сосед Мишка куда-то исчез. Уж не выскочил ли под шумок за дверь? Но тут из-под парты показалась курчавая Мишкина голова. Он как ни в чем не бывало уселся на место. Вот человек этот Мишка Иванов! На уроках — не пикнет! Сидит за партой как пришитый. А впотьмах вон какие штуки выкидывает.

— Что случилось? — спросила учительница. Я заметил, что на ее щеках розовые пятна.

— Какие-то крючки! — заявила Галка Вербина, вытаскивая из своей прически сразу несколько маленьких рыболовных крючков. Другие девчонки тоже ковырялись в своих головах. И у мальчишек застряли в волосах крючки. Я тоже обнаружим один крючок. Повезло лишь Киму Гаврилову: ни одного крючка не упало на его голову, хотя его шевелюру не расчешешь. Она стоит над головой как рыжее пламя.

— На стол! — приказала Елена Петровна. Пятна на ее щеках стали еще ярче. Все потащили крючки на стол. Отнес и я свой крючок. Положил на стол рядом с другими. Последним отдал крючок Миша Иванов.

— В ухе нашел, — сказал он. — Еле вытащил.

Когда угомонились, Елена Петровна сказала:

— Кто это сделал?

Наш пятый «б» умел не только смеяться, но и молчать. А потом, никто не знал, чья это работа. В классе было темно, как в погребе.

— Эта шутка могла бы для кого-нибудь очень печально кончиться, — сказала учительница. — А если бы в глаз?

Это было бы действительно печально. Если бы крючок попал в глаз, можно остаться и кривым. Кто же это все-таки додумался?

Но класс молчал. Я хорошо знал всех ребят, но подумать ни на кого не мог. Я даже посмотрел на окно, не открыта ли форточка? Мог ведь кто-нибудь с улицы бросить эти дурацкие крючки?

Форточка была закрыта.

Зазвенел звонок, но мы молча сидели за партами. Елена Петровна сказала: пока виновник не сознается, мы никуда не уйдем из класса.

— Неужели вам приятно будет встретить Новый год вот здесь, за партами?

Приятного тут мало. И на школьный маскарад не попадем. Будем сидеть за партами и дремать. Интересно, а поесть нам дадут? Или так до конца года и будем голодные?

— Башку бы открутил… — сказал я Мишке. — Сиди теперь…

— Ты хочешь что-то сказать, Боря? — сказала Елена Петровна.

Мне нечего было сказать ей. А вот спросить было что.

— Нам новогодние подарки сюда принесут? — спросил я. Мне вдруг захотелось есть. Даже в животе забурчало.

Елена Петровна ничего не ответила. Она держала в руках какую-то бумажку и читала, потом положила на стол и уставилась на меня. И взгляд учительницы не предвещал ничего доброго.

— Чего это она? — спросил я шепотом Мишку.

— Подарочек захотел, тихонько засмеялся Мишка. — На блюдечке тебе принесут…

— Встань! — резко сказала Елена Петровна.

Я встал.

— Зачем ты это сделал? — спросила она.

Я не сразу понял, в чем дело.

— Ты не только хулиган, но и трус! — сказала учительница.

Я стоял за партой и хлопал глазами. У меня пропал дар речи. Учительница смотрела на меня. Пятна на ее щеках стали красными. Весь класс смотрел на меня. Стало тихо. Так еще не было тихо ни на одном уроке.

И вдруг тишины как не бывало. Все заговорили разом. Одни говорили, что я не способен на такую подлость, это не мой стиль. Другие утверждали, что я на все способен. В этом веселом разговоре не участвовали трое: Галя Вербина, Ким Гаврилов и Миша Иванов. И еще Елена Петровна. Она молча ждала, пока все выговорятся. Почему молчала Галя, я догадывался. Неделю назад я написал ей записку, в которой признался, что она мне давно нравится, с третьего класса, и предложил ей дружить. Она обещала подумать. Ким молчал, потому что он мой лучший друг. Миша молчал из солидарности. Он все-таки мой сосед.

Он-то знает, что у меня крючков не было.

— Ты испортил всем настроение перед праздником, — сказала Елена Петровна…

— Можно сесть? — спросил я. — Вы про крючки? Так это не я их бросил.

— Все ждут, когда ты сознаешься.

Мне надоело стоять. А потом зло взяло: с какой стати меня оскорбляют? Я без спроса сел на место. Несколько раз повторила Елена Петровна: «Встань!» — я так и не встал. Тогда она послала Галю Вербину, которая сидела на первой парте, за директором школы — Романом Дмитриевичем.

Галя очень быстро вернулась и заявила, что директора нигде не видно.

— Ты плохо искала, — недовольно сказала Елена Петровна. — Он в пионерской комнате. Или у завхоза.

За директором отправили Мишу Иванова. Он сочувственно посмотрел на меня, — дескать, ничего не поделаешь, служба… И отправился искать директора. Мише повезло: он в три минуты разыскал Романа Дмитриевича и привел в класс.