– Я тебя вытащу, Курт. Сегодня же! – успел прокричать у захлопнувшихся перед его носом дверей полицейского фургона.

И уже через два часа его обещание с помощью мобилизованного на это Гудвина было выполнено. Залог в пятнадцать тысяч швейцарских франков удовлетворил полицейских, тем более что они тоже разобрались с задержанным и поняли, что тот никак не подпадает под категорию грабителя. Удостоверение адвоката Страсбургского суда лишь подтвердило это.

Затащив всё ещё свирепого Курта в первое попавшееся кафе, Павел, как мог, пытался его успокоить. Но тот уже напал на своего доверителя.

– Ты почему не отвечал на мои звонки?! – кричал он. – Зачем тебе мобильный телефон, если ты его выключаешь? Скажи прямо, что прячешься от меня. Я тебя ненавижу...

Крик не помешал адвокату залпом осушить большую кружку пива и заказать ещё одну. Объяснения Фролова о том, что на вилле нельзя пользоваться телефонами – это входит в условия контракта, его не устраивало.

– Что, не мог позвонить из уличной телефонной будки? – продолжал напирать Курт.

– Так в том-то и дело, что я почти не покидал виллу. А если и покидал, то под конвоем.

– А как же сейчас?

– Успокойся. И сейчас я под конвоем. Видишь того мужчину в кафе напротив? Пьет что-то. Сам Пит Гудвин.

– Тот самый? – поубавил пыл адвокат и более внимательно посмотрел через дорогу.

– Точно. Тот самый. Он внёс залог за тебя пятнадцать тысяч.

– Подумаешь! Я ему верну, – важным тоном сообщил Курт.

Перебивая друг друга, приятели стали рассказывать, что происходило с ними после расставания в Москве. Впрочем, как оказалось, у Павла ничего особенного не произошло: лечение Блейка уже продолжалось с месяц и вот-вот должно выйти на финишную прямую. Адвокат довольно подробно рассказал доверителю, зачем он ездил в Лондон, и о том, что там с ним произошло.

– Так, так... – задумчиво произнёс Павел, выслушав рассказ. – Похоже, что деньги из России начали утекать в неизвестном направлении ещё при Холмове. А вот куда, как и кем они уводились, скорее всего, нам так и не удастся узнать. Хотя, как ты говоришь, кое-какие зацепки имеются.

– Эти «зацепки» на хлеб вместо масла не намажешь. Кажется, так говорят у вас, у русских? Но я тебе ещё не сказал о главном. В Лондоне меня снова пытались...

– Изнасиловать, что ли? – не к месту попытался пошутить Фролов.

– Поверь, мне не до шуток, Павел. – Зоммер завёл руки за голову, словно пытаясь её удержать в вертикальном положении. – Перед самым отъездом меня разыскал некто герр Майер – очень солидный, вежливый и, видимо, влиятельный джентльмен. И от имени какой-то тайной могущественной организации предложил компенсацию за отзыв твоего иска. Сумму я просто боюсь произнести. За такие деньги можно родину продать и всеми принципами поступиться.

– Не знаю, что он тебе посулил, но в любом случае любое предательство у нас в крови. Это лишь вопрос времени. Так что не говори загадками, Курт, – деловито заметил Фролов.

– Нам с тобой, Павел Васильевич, предложили десять миллионов евро! – выдохнул наконец из себя Зоммер и по привычке полез в карман за носовым платком. На его лбу выступили обильные капли пота.

– Вот это нокаут! – присвистнул Фролов. – Ставки в игре, значит, возрастают! Жаль, что мою диссертацию уже никто не горит желанием приобрести. И что ты думаешь ответить этому Майеру?

– Ты прав, ставки в игре возрастают. Но и угроза смерти тоже растёт. Так что я отвечу «да». У тебя всё благополучно. Благодаря Блейку ты вернулся к любимому занятию. К чему и с кем воевать? – после небольшой паузы сказал Зоммер.

– А как же борьба за идеалы человечества? Твои, да и мои декларации?

– Будем отстаивать их безопасным способом, – натянуто рассмеялся Курт. И неожиданно спросил: – Ты помнишь нашу медсестричку в Москве?

– Конечно, помню. Но при чём сейчас она?

– Ни при чём. Просто, когда я её очень активно добивался, она мне рассказала анекдот про идеалы. Мол, бесконечна ли любовь, спрашивает девушка более опытную подругу. А та ей отвечает категорически «нет»: всё только начинается с идеалов, а заканчивается одеялом. Вот и весь сказ. Так что за десять миллионов давай оставим идеалы в покое.

Фролов не рассмеялся и стал собираться. Тем более что с противоположной стороны улицы Гудвин энергично подавал ему сигналы обеими руками.

– Мне пора назад, а то будет скандал, – объяснил приятелю Павел.

– Но ты так и не дал ответа.– Знаю, Курт. Я дам его завтра или послезавтра. Завтра многое прояснится. Финальный день эксперимента. Сам понимаешь, что это для меня значит. А ты пока сними номер в отеле. Остынь. Я найду тебя.

Фролов быстро перебежал дорогу и скрылся вместе с охранником за поворотом.

Уже в семь утра на следующий день Фролов устало брёл по девственно чистой дорожке одной из аллей парка. За ним также выжатый как лимон семенил Боря Либерман.

– Теперь ты герой, Павлуша! Нобелевская премия обеспечена! Нет, ты, видно, не понимаешь! Мы вылечили Кики! Метастазы исчезли, а опухоль скукожилась до размеров вишнёвой косточки! А как чётко сработала гемодиализная система охлаждения! Молодчина наш Славик!

Либерман не скрывал восторга. Он широко улыбался и всё норовил похлопать Павла по плечу, но не успевал на ходу, попадая мимо.

– Борь, ты что, дурак, ей-богу? – наконец раздражённо спросил Павел.

– Среди евреев дураков не бывает, – тут же надулся Либерман.

– Но ты, Боря, видимо, то исключение, которое подтверждает правило. О какой нобелевской премии ты говоришь, когда мы тут заперты, как попугаи в золотой клетке?! Сам же вчера вечером об этом балаболил и провоцировал Бережного. Уверяю тебя, нам даже запатентовать установку не позволят! Послезавтра мы будем спасать одногоединственного человека, ну, а кто и как будет спасать остальных? Увы, боюсь, спасён будет лишь тот, кто сможет хорошо заплатить за своё спасение!

– Паша, что ты вдруг заговорил лозунгами? Ну прямо как в одесском трамвае.

– Я говорю серьёзно. Установка вроде как наша, но юридические права на неё принадлежат... даже не знаю, кому они могут принадлежать. И уж тем более не знаю, что произойдёт в случае удачной операции с нашим больным. Позволят ли её забрать? Узнает ли мир о нашем пациенте? Ведь в таких случаях его надо предъявлять консилиуму. Останется ли вообще «Прометей» в единственном экземпляре как панацея для избранных мира сего, а остальные будут продолжать страдать и умирать от рака?

– Слушай сюда, моралист доморощенный, – важно остановил коллегу Либерман. – Ты знаешь, чем велик был наш Моисей?

– Во-первых, почему это Моисей ваш?.. – непроизвольно вырвалось у Фролова.

– Да потому что наш, и всё тут... Это даже не обсуждается. Если б речь шла о Моне из-под Одессы, я б его охотно вам отдал. Но Моисей!.. Так вот. Величие и заслуга Моисея в мировом и историческом масштабе заключаются в том, что он сорок лет водил свой народ по пустыне в поисках великого исхода только для того, чтобы в итоге доказать людям, что безысходности нет. И тот, кто не верил ему, погибал, а тот, кто верил, выживал. Ты понял мою мысль, Паша?

– Не совсем... Разве можно до конца понять, что крутится в твоих еврейских мозгах?..

– Тогда просто внимательно прислушивайся ко мне, – от души рассмеялся Либерман. – То, что из любого безвыходного положения есть как минимум два выхода, знает даже наша поправляющаяся Кики. Эта чертовка девочка наверняка поняла, что мы спасаем ей жизнь. Ну, или хотя бы продлим... И это для неё тоже означает великий исход!

– Ты так считаешь? – наивно спросил Фролов.

– Да, да! Кики понимает гораздо больше, чем мы думаем. Может, именно ей суждено стать проводником для человечества от раковой напасти!

– Теперь ты, Борька, заговорил лозунгами! Лучше подумай, какой температурный и временной режим выбрать для пациента. Надо решать. У него ведь, в отличие от Кики, проблемы с сердцем...

– Не забудь добавить ещё, что в отличие от Кики он ещё за всё платит, – натянуто пошутил Либерман, но на сей раз не нашёл во Фролове ни малейшего отклика на шутку.