— Полагаю, народ сумеет это оценить, — пробормотала я.
— Может быть, — сказал мой принц.
Все это время он не сводил с меня взгляда, но по ходу речей Нурали выражение его глаз менялось. Сейчас они были уже очень озорными.
— Ну а теперь, мадемуазель ван Вельден, я покажу вам архив, мою главную сокровищницу. Как любая уважающая себя сокровищница, архив находится в подземелье, — с заговорщицким видом сообщил он, и я пошла за ним, улыбаясь.
Лифт повез нас в подвал. Мой принц был сейчас так близко и таким же, как я, радостно-возбужденным, что, не будь тут Нурали, мы бы определенно надолго застряли в лифте. Меня переполняло такое счастье, что хотелось смеяться и кричать. Но единственное, что я могла себе позволить, так это возглас восторга, когда раскрылись дверцы лифта. Впрочем, едва ли кто другой мог бы сдержаться при виде невероятного великолепия помещения архива.
— Здесь вы найдете абсолютно все об историческом развитии моего княжества. — Он широким жестом показал на бесчисленные шкафы красного дерева со множеством ящиков, подписанных золотой арабской вязью. — В этом шкафу, например, документы прошлых столетий. А вон там экономические отчеты, исследования и статистика по социальной структуре.
— Просто потрясающе! — выдохнула я.
— Полагаю, здесь вы найдете всю нужную вам информацию. — Он взглянул на часы. — Мои извинения, но дела не терпят. А пока Нурали позаботится о вас и покажет, как устроен архивный компьютер и как всем этим пользоваться.
— Потрясающе! Для меня это настоящий клад! Благодарю вас, ваше высочество! Шукран!
— Очень приятно слышать, — улыбнулся мой принц и направился к лифту, но замер, словно вспомнив о чем-то. — Так вы еще не решили, хочется вам жить во дворце или нет?
Он стоял и ждал, демонстративно глядя мимо меня. Потрясающе красивый, вызывающе гордый и одновременно очень трогательный буквально мальчишеской беспомощностью. Ужасно хотелось броситься ему на шею, обнять и закричать что есть сил: «Да! Да! Да, мой принц! Да!» Но я все-таки помедлила с полминуты и только тогда сказала:
— Да. Вы правы, ваше высочество, глупо тратить время на переезды из отеля во дворец.
— Что ж, хорошо.
По-прежнему глядя мимо меня, он повернулся и пошел к лифту. Его длинные одежды шуршали. Почему-то я только сейчас обратила внимание на то, что они шуршат.
Не оборачиваясь, он вошел в лифт, дверцы стали закрываться, и я смотрела, как они стремительно прячут от меня его спину — яркий причудливо-узорчатый шелк халата и колышущееся тонкое полотнище белой куфьи…
— Я его еще увижу? — испуганно вырвалось вслух.
— Его королевское высочество?
Я смогла лишь кивнуть: к горлу вдруг подступил комок — дверцы лифта, сдвигавшиеся за шелковым халатом и белой куфьей, стояли перед моими глазами.
— Простите, моя госпожа, но я всего лишь слуга и не могу быть осведомлен о планах его королевского высочества. Не изволите ли начинать знакомиться с архивом? — Смуглое лицо Нурали не выражало ничего, кроме учтивости.
— Конечно…
Он предложил мне кресло, я уселась перед компьютером. Стоя в полупоклоне позади, Нурали принялся объяснять устройство архивной системы. На экране раскрывались и закрывались какие-то окна, списки, таблицы, Нурали что-то вдумчиво говорил и демонстрировал, но все это существовало в каком-то другом, параллельном от меня мире. В моем же — опять и опять дверцы лифта смыкались за спиной моего принца…
— Нурали, если можно, продолжим завтра? Я, наверное, слишком устала. Абсолютно ничего не понимаю!
— Простите, моя госпожа, что утомил вас. Позволите проводить в ваши апартаменты?
Когда кабина лифта замерла на уровне архива и дверцы дрогнули, собираясь открыться, на какой-то миг мелькнула глупая надежда: что, если он там? Вдруг он почувствовал, что я больше не могу без него, и сам за мной вернулся?..
Его не оказалось в лифте, как и на просторах библиотеки, все посетители которой с откровенным любопытством, хотя и исподтишка поглядывали на меня. Я пониже надвинула на лицо свой зеленый палантин. Внутри была такая отчаянная пустота, что хотелось просто разрыдаться: да, я буду жить в его дворце, совсем рядом, но никогда — никогда! — не увижу моего принца!
— Простите мою дерзость, — заговорил Нурали, когда мы вышли из библиотеки в парк, — что в архиве не рискнул прямо ответить на ваш вопрос. Видите ли, дело в том, что в целях безопасности помещение архива оборудовано самыми современными видеокамерами, которые прекрасно передают не только картинку, но и звук…
— Я увижу его… э-э-э… его королевское высочество?!
— Непременно, моя госпожа.
Сад заблистал, небо засияло, зашелестела листва, заблагоухали розы, зажурчали фонтаны.
— Когда? Нурали, когда?
— Не могу точно сказать. Но сегодня вечером мой господин намерен пригласить вас отужинать в его покоях.
— Боже мой! Боже мой! — Я прижала ладони к щекам. Они пылали. — Нурали! Я готова вас расцеловать!
— Спасибо. — Он пригладил бороду. — Лестная перспектива. Но, увы, на сегодняшний день для меня — непозволительная роскошь. Могут неправильно понять.
— Особенно ваш повелитель и молочный брат.
Нурали вскинулся:
— Откуда вы знаете?
— Что вы молочные братья? Он мне рассказал.
— Его королевское высочество говорили обо мне?..
— Да.
Он завздыхал.
— Хотите знать. Нурали, что именно, но не можете позволить себе спросить?
Он кивнул с очередным вздохом.
— Не переживайте, Нурали! Ничего особенного. Просто сказал, что вы молочные братья и поэтому учились вместе.
— Но почему вообще обо мне зашла речь?
— Просто вы оба потрясающе владеете разными иностранными языками, и меня это заинтересовало.
— Пожалуйста, не сравнивайте меня с моим господином! Я всего лишь его слуга и тень.
— Тень? Да-да, он тоже так говорил. Кстати, Нурали, а что это вообще за обычай — молочные братья? Я не успела его толком расспросить.
Нурали кашлянул. В очередной раз пригладил бороду.
— Старинная традиция, моя госпожа. Так повелось с древнейших времен: когда в семье эмира рождается сын, то сын его кормилицы становится его молочным братом и остается с ним навсегда. Это очень почетно и для кормилицы, и для ее сына. Мне исключительно повезло. Моя мать была кормилицей его высочества, и по обычаю я с самого раннего детства неотлучно находился рядом с его высочества особой в буквальном смысле слова.
— То есть ваша мать вскормила вас обоих?
— Да.
— А женщина, у которой дочка, в кормилицы не годится?
— Для сына эмира — ни в коем случае! Такие могут вскармливать только эмирских дочек.
— Дочь кормилицы становится молочной сестрой княжны?
— Нет, конечно. Зачем? Что толку от двух девчонок? Рядом с девочкой должна быть взрослая, разумная женщина. Так что девочка кормилицы переходит на попечение ее родственников, а с эмирской дочерью остается сама кормилица.
— Навсегда?
— Безусловно. Рано или поздно эмирская дочь выходит замуж, попадает в чужую семью. А кто еще лучше кормилицы сумеет позаботиться о ней, дать разумный совет, удержать от опрометчивых поступков?
— Забавно.
— Отчего же? — удивился Нурали.
— Глядя на ваши отношения с эмиром, как-то не верится, чтобы он прислушивался к вашим советам, какими бы разумными они ни были.
— Хотите верьте, хотите нет, но очень даже прислушивается, особенно когда речь идет о жизни его высочества. Наверное, рисковать жизнью своей тени гораздо проще, чем собственной.
— Это понятно. К тому же у вас одинаковое прекрасное образование — это я о качестве ваших советов. Значит, кормилиц для девочек подбирают тоже с отменным образованием?
— Вы сочтете меня ретроградом, но, по-моему, для женщины важно не столько образование, сколько… э-э-э…
— Ну-ну?
— Доброе сердце!
— Ладно, оставим женщин. Хотя мне было бы очень интересно познакомиться с вашей женой. Или женами?
— Не получится, моя госпожа. Я холост. — Нурали смущенно улыбался. — Жизнь молочного брата эмира целиком принадлежит его господину. Поэтому, чтобы ничто не отвлекало, молочный брат не заводит семьи. Ну как целибат у ваших католических священников, только они делают это ради своего Бога, а я ради своего господина. Хотя, если моему господину понадобится, я женюсь на той женщине, на какой его высочеству будет угодно. Но лишь в том случае, если вдруг я останусь последним мужчиной в своем роде.
