Аланна на летние каникулы уехала с девочками в Коннектикут. Морис отправился в Париж, так что я остался на весь жаркий июнь присматривать за хозяйством и благодарить богов за изобретение кондиционера. Дел в этом месяце никаких: похоже все до единого художники Нью-Йорка перебрались на Лонг-Айленд. Может, и мне стоило бы повертеться там, понюхать что к чему.

Впрочем, вернулась Джанет — устроила прошлой ночью вечеринку в своей галерее. Фрэнк [О’Хара] тоже явился туда, игривый, назойливый, в стельку пьяный и очень загорелый. На полчаса зажал меня в углу, разливаясь соловьем о некоем варварском гении по фамилии Пейт, которого он откопал на Лонг-Айленде. „Слава Богу, наконец-то нашелся художник, у которого есть мозги“. Оттуда на квартиру к Джанет. Я никогда не планирую переспать с нею, однако, если она в настроении, устоять бывает очень трудно. Ты должен увидеть мой загар, сказала Джанет. Он у меня везде-везде.

Спеллбрук. Аланне кажется, что она нашла дом в двух-трех милях от жилища ее отца — в деревне, именуемой Мистик. Я сказал, что он мне уже нравится. Сегодня во второй половине дня мы съездили туда с Арлен и Гейл. Это маленькое гонтовое бунгало, стоящее в окружении карликовых дубов несколько в стороне от береговой дороги. Пологая двускатная крыша, длинная застекленная терраса спереди и печь из бутового камня сзади. Две спальни, ванная, большая гостиная с камином. Длинная узкая кухня на задах глядит на захудалый, запущенный сад. Дому, наверное, лет шестьдесят, говорит Аланна, воображая, — лапушка, — что это привлечет меня, европейца с моей многовековой культурой. Внутри все работает — вода, электричество, отопление, — так что здесь можно жить и зимой. Я вижу себя в нем — без усилий, — хотя какой-то тревожный звоночек и звякал у меня в голове, пока мы вчетвером, плюс агент по недвижимости, обходили дом. Логан с его прото-семейством… „Смотри, Логан, — крикнула Гейл, — тут тоже комната, ты можешь устроить в ней свое логово“. Действительно, маленькая чердачная комнатка под скатом крыши, со слуховым окном, из которого открывается далекий вид на пролив, отделяющий Блок-Айленд от материка. На меня вдруг накатили образы моей комнаты на Мелвилл-роуд, кровель Баттерси в ее окне. И при воспоминании о прежней жизни глаза мои наполнились слезами. Аланна увидела это и просунула свою ладонь в мою. „Ты прав. Мы могли бы быть счастливы здесь“, — сказала она. Гейл взяла меня за другую руку. „Пожалуйста, Логан, пожалуйста“. „Решено“, — сказал я.

Я настоял, что сам буду вносить всю ренту — 1200 долларов в год, — на самом-то деле, я себе этого позволить не могу, однако теоретически оно делает дом моим, а не принадлежащим мне и Аланне. Кого я обманываю?

Гейл сказала сегодня вечером Фитчу: „Логан снял для нас дом в Мистик“. Тот мрачно взглянул на меня: „Кто колонизатором был…“. Старый козел пребывал нынче вечером в кислом настроении. Мы молча сидели вдвоем — девочки в постели, Аланна прибиралась на кухне, — он возился со своей нелепой трубкой, выскребая чашечку, уминая грубый табак.

Потом спросил: „Вы знаете Банни Уилсона [169]?“

Я ответил, что знаю, кто он, читал многие его книги. Еще один записной член клуба англофобов.

— Блестящий ум, — сообщил Фитч, извергнув в потолок синеватый клуб ароматного дыма. Затем ткнул в меня черенком трубки: — Когда произошла английская революция?

— 1640-й. Оливер Кромвель. Казнь Карла I. Протекторат.

— Неправильно. Революция произошла в 1787-м. Именно тогда англосаксонская буржуазия создала новое общество. У вас все еще ancien régime [170], и всегда был, со времен Карла II. На самом деле, ваша революция произошла здесь, по другую сторону Атлантики. Вот почему вы на нас так обижены.

— Мы вовсе на вас не обижены.

— Конечно обижены. Об этом и говорит Банни. Сейчас вы имеете два раздельных англоязычных общества, выросших в 1785-м из общего корня. Наше — революционное, республиканское, ваше стоит за статус-кво и королевскую власть. Поэтому нам никогда не поладить.

— Простите, но, — при величайшем моем уважении, — мне это представляется полной чушью.

— Именно этих слов я и ожидал от англичанина вашего происхождения и образования. Видите? — он разразился лающим смехом. — Вы просто-напросто подтвердили мою правоту.

Я не стал мешать ему и дальше нести этот бред. На самом деле он — старый, предосудительный ПИЗМ.

Мне нравится прибегать к этим выражениям — „при величайшем моем уважении“, „со всей приличествующей скромностью“, „покорно прошу учесть“, — которые, на деле, всегда подразумевают нечто совершенно противоположное. Когда мы препираемся (что начинает понемногу выводить Аланну из себя), я неизменно бомбардирую ими Фитча, они позволяют мне категорически не соглашаться с ним, сохраняя чопорную видимость хороших манер. Как раз по поводу манер мы в очередной раз и поцапались за ленчем. Я сказал, что в Америке хорошие манеры это средство развития и углубления полезных знакомств, тогда как в Англии — защиты своей личности. Он отказался принять мои доводы.

Съездили в Нью-Лондон, чтобы подписать документы, касающиеся дома в Мистик, и внести первый платеж. Аланна берет на себя расходы по меблировке, ремонту и отделке дома. Вот вам и моя независимость. Гейл с Арлен написали мне благодарственное письмо и подсунули его под мою дверь. Замечательные девочки. Я их очень люблю.

Большая выставка в галерее Джанет. Три картины Хьюбера, которые стоило бы приобрести, да цены его нам не по карману. Инфляция последних шести месяцев внушает тревогу — чувствую, начинается драка за молодых, в сущности, не испытанных, не проверенных художников. Как бы там ни было, у Джанет имеется Барнетт Ньюмэн и еще Ли Краснер в придачу. Джанет умница. Да и прием удался на славу: порох, измена и заговор [171]. Как это ни неприятно, выставка, похоже, имела бурный успех. Фрэнк по-прежнему бредит своим новым открытием: Натом Тейтом — не Пейтом, — все его работы раскупаются в мгновение ока. Немного позже я познакомился с этим вундеркиндом: тихим, высоким, симпатичным юношей, который напомнил мне Паулюса, моего швейцарского стража. Он спокойно стоял в углу, попивая скотч, на нем был серый костюм, что доставило мне некоторое удовольствие. В зале только мы двое и были в костюмах. Густые, светлые, чуть темноватого оттенка волосы. Джанет вся в дыму и пламени, сказала, что накурилась героина (так разве бывает?) и уговаривала меня попробовать тоже. Я ответил, что староват для этих игр. Купил Хьюбера и Мозервелла. Нат Тейт, которого стоило бы купить, отсутствовал, хотя работы его мне, в общем, понравились — смелые, стилизованные рисунки мостов, вдохновленные поэмой Крейна [172]. Теперь понимаю, почему Фрэнк говорил о мозгах.

Уходя, столкнулся с Тейтом и спросил, нет ли у него чего-либо для продажи частным порядком, а он ответил, — чрезвычайно странно, — что мне следует спросить об этом у его отца. Позже Пабло [собака Джанет Фелзер] навалила посреди зала большую кучу — мне рассказал об этом Ларри Риверс.

Похоже на то, что Дуайт Д. [173]подбирается к Дому все ближе.