Мелисса стояла рядом, завернувшись в воинский плащ, доходивший ей лишь до колен, подняв вверх правую руку.
На глазах ее блестели слезы.
Время словно остановилось, а обстановка в лагере казалась такой напряженной, будто от этого посольства зависело будущее всей армии; в каком-то смысле так оно и было. Люди потихоньку переговаривались, разбившись на небольшие группки. Некоторые поднимались на холмы возле лагеря и смотрели на юг в надежде разглядеть что-нибудь. Другие, те, что остались внизу, сложив ладони рупором, кричали, спрашивая, не видно ли чего. Не одна я беспокоилась. Казалось, солнце прилипло к небу, замерло в его середине.
Я подошла к Мелиссе.
— Он сказал тебе что-нибудь перед уходом?
— Просто поцеловал меня.
— И больше ничего?
— Нет.
— Не говорил, что думает об этом посольстве?
— Нет. Он выглядел спокойным.
— Почему же ты плачешь?
— Я боюсь…
— Влюбленная женщина всегда тревожится, когда любимому угрожает опасность. Это похоже на обморок, на ощущение пустоты, на головокружение…
— Тебе повезло. Твой Ксен участия и битвах не принимает.
— Это не так. В нашей повозке есть два комплекта вооружения: он тоже хочет сражаться. Поступил так в Кунаксе, и сделает это еще раз. Положение с каждым днем становится все хуже, и наступит момент, когда армии потребуется каждый мужчина, умеющий владеть мечом. Я лишь молю богов о том, чтобы все вернулись целыми и невредимыми, а потом нам уже нечего будет бояться. Давай попытаемся не терять присутствия духа. Ксен сказал, что Клеарх — человек разумный и наверняка принял все необходимые предосторожности. Наши вернутся, и весь этот кошмар вскоре станет неприятным воспоминанием.
Мелисса молчала, погруженная в свои мысли, а потом произнесла со вздохом:
— Почему Ксен ненавидит Менона?
— Не ненавидит. Возможно, боится. Они слишком не похожи друг на друга, у них разный жизненный опыт. Великие наставники учили Ксена добродетели, а Менон воспитывался на поле боя. Ксен мечтал об активном участии в политической жизни своего полиса, а Менон всегда думал лишь о том, как выжить, как избежать ранений и смерти…
— …Скорее, плена и пыток. Этого он очень боятся.
— Не знала я, что Менону-фессалийцу знаком страх.
— Знаком. Он не боится смерти, но его приводит в ужас мысль о том, что можно попасть в руки врага, который изуродует его тело, как это сделали с Киром. Считает собственное тело абсолютной ценностью, произведением демиурга, которое никто не имеет право портить.
— Что означает «демиург»? — спросила я.
— Это Верховный Творец, создавший нас всех.
Звук трубы прервал наш разговор. Тревога!
— Что происходит? — воскликнула я.
Мелисса взглянула на меня, и в тот же миг по ее расширенным глазам я поняла: тревоги, мучившие девушку до сих пор, становятся явью.
Мы немедленно покинули палатку и побежали к южной границе лагеря, туда, где уже начали собираться люди. Труба продолжала играть тревогу; ее настойчивый, пронзительный голос разрывал душу. До нас доносились слова воинов:
— Кто это?
— Один из наших. Видишь потник коня?
— Да он с трудом держится верхом!
— Верно, смотрите: он согнулся пополам, вот-вот упадет.
— Он ранен! И конь весь в крови.
Как всегда, из ниоткуда возник Софос на вороном скакуне. Неон, вооруженный до зубов, следовал за ним на небольшом расстоянии.
— У кого есть кони, за мной! Немедленно облачайтесь в доспехи, сомкнуть ряды! Выстроиться полукругом у подножия холма; скорее, времени нет!
Он еще не окончил речь, как на горизонте возникло облако пыли, а в нем появились призрачные фигуры всадников, несшихся к нам безудержным галопом.
— За мной! — закричал Софос и помчался навстречу врагу.
Неон и остальные последовали за ним, угадав его намерения.
Греки добрались до окровавленного всадника, двое окружили его по бокам, поддерживая за плечи. Софос ухватил коня под уздцы, Неон заслонил раненого сзади. Отовсюду градом посыпались стрелы, а труба тем временем сменила напев и теперь трубила сбор. Воины строились в боевой порядок, словно в этом пронзительном звуке им слышался голос Клеарха, которого больше не было с ними. Красные плащи выстроились тесными рядами, спиной к холму, словно мыс протянувшемуся на восток до самого берега Тигра.
Я увидела происходящее во всех чудовищных подробностях. У прискакавшего к нам воина был вспорот живот, он поддерживал внутренности руками, ручьем текла кровь; лицо его представляло собой маску боли, и он наверняка упал бы, если бы его не поддерживали. Софос натянул поводья своего жеребца и остановил коня раненого. Все четверо спешились и, схватив несчастного за руки и за ноги, побежали к лагерю, ища укрытия: ряды разомкнулись при их приближении, чтобы потом сомкнуться снова.
Я услышала крик Софоса:
— Лекаря! Скорее позовите лекаря!
Мы с Мелиссой бросились вперед, полагая, что понадобится наша помощь, когда лекарь займется раненым. Мелисса все время спрашивала:
— Кто это? Его узнали? Кто это?
— Неизвестно. Во всяком случае, мы его не знаем.
Вскоре показались персы, однако наши воины встретили их плотным строем, непреодолимой стеной, из которой торчали острия копий, и тогда враг поменял направление атаки, пытаясь обойти спартанцев. На греков обрушился град стрел, но они падали на землю, не причиняя вреда, отраженные щитами.
Мы с Мелиссой добрались до подножия холма: лекарь уже склонился над раненым и разложил инструменты на полоске кожи, расстеленной на земле.
— Скорее принесите мне воды и уксуса, если найдете, — крикнул он, едва завидев нас. — Быстрее, или этот человек умрет!
Мы бросились выполнять поручение, а возвращаясь, увидели, как Софос, пеший, ведет плотные ряды воинов навстречу неприятельским всадникам, за спиной которых теперь был Тигр.
Лекарь промыл ужасную рану и дал воину кусок кожи, чтобы тот зажал его зубами и не кричал. Нам же велел держать несчастного за руки и приступил к работе. Сначала запихнул кишки в брюшную полость, потом стал зашивать мышцы и кожу. Боль была столь сильной, что лицо воина исказилось до неузнаваемости.
В этот момент явился один из остававшихся в лагере верховных военачальников, Агасий-стимфалиец, и спросил:
— Он что-нибудь сказал?
— Heт. Ты думаешь, он в состоянии разговаривать?
— Софосу он сообщил, что все наши погибли, а полководцев захватили в плен.
Мелисса не сдержалась и воскликнула:
— Значит, полководцы живы?
Ответа девушка не получила. Лекарь закончил с раной и залил шов чистым уксусом, заставив раненого еще раз застонать от боли.
— Персы уходят! — раздался крик.
Агасий на мгновение поднял голову, потом снова обратился к лекарю:
— Сколько он проживет?
— Меч разрезал брюшные мышцы, но не задел кишечник. Возможно, парень протянет еще дня два или даже больше.
— Поддерживай в нем жизнь. Нам нужно, чтобы он смог говорить.
Лекарь вздохнул и принялся перевязывать рану.
Несчастный юноша оказался аркадийцем по имени Никарх; несмотря на невыносимую боль, он держался до последнего и впал в беспамятство, как только лекарь закончил свою работу.
— Оставайся с ним, — попросила я Мелиссу. — Скоро вернусь. — И отправилась в лагерь.
Солнце село за горизонт, темнело. Персидская армия отступила и пропала из виду. Застать наших врасплох не удалось, и враги вернулись на свои позиции: надежды преодолеть непроницаемый строй греков у них не оставалось. Воины в красных плащах в очередной раз внушили неприятелю священный ужас. Софос с отрядом конных разведчиков отправился исследовать участок долины, расположенный ближе к вражескому лагерю, и до сих пор не возвращался. Я даже подумала, что он поехал сдаваться, но тут же отбросила от себя эту мысль: ведь это он построил армию и спас жизнь Никарху-аркадийцу, по крайней мере на время.
Я стала искать Ксена, так как не видела его уже довольно давно; войдя в палатку, нашла возлюбленного там, в самых красивых доспехах из кованой бронзы, рельеф которых повторял мускулатуру грудной клетки. Меч покоился в ножнах, украшенных фигурами крылатых сфинксов, пояс представлял собой серебряную цепь, коринфский шлем венчал огненно-красный гребень, а бронзовые посеребренные поножи украшало изображение львиных голов на уровне колена. Выглядел Ксен впечатляюще, словно превратился совсем в другого человека.
