— Я вас не понимаю. О чем вы говорите?

Берлоне вздохнул и снова посмотрел на Джима.

— До нее всегда так туго доходит?! — риторически спросил он. — Передай мне сигару. Из той коробки на столе.

Джим открыл коробку, достал толстую кубинскую сигару и протянул ее старику. Берлоне вынул из кармана пуловера серебряный резачок для обрезки сигар, зажав сигару ревматическими пальцами, отрезал кончик и, сунув ее в рот, зажал между зубами. Он чиркнул серебряной зажигалкой и выпустил клуб сизого дыма в и без того уже спертый воздух.

— Эти сигары меня в конце концов доконают, — прокряхтел он. — Ох-хо-хо!

Сильвия и Джим молча наблюдали за ним.

— Я расскажу вам одну историю, — начал Берлоне. — Ты что-нибудь слышала о своем дедушке? Его звали Тони Берлоне. Он был моим братом. Тони Берлоне.Наверное, тебе знакомо это имя, так или нет? Он был настоящим мужчиной. Конечно, он был сукиным сыном, но у него было доброе сердце. И мы были не разлей вода. Вы слышите меня? Да, мы были друзьями.

Когда же это было? Наверное, осенью 1923-го. Мы с Тони открыли ночной клуб в Джунглях — так мы тогда называли кварталы вокруг 133-й улицы. Как раз между «Коттон-клаб» и «Конни Инн». Наш клуб мы назвали «Роза». Он был чем-то вроде «малины». понимаете, что это значит? А «Коттон-клаб»? Это было место, где собирались поглазеть на шоу богатые манхэттенские ублюдки. Куда там Парижу до этого заведения; шикарные скатерти на столах, красивые мулатки-хористки в перьях и с голыми бедрами — в общем полный набор для услады джентльменов. «Конни Инн» — там было засилье черномазых. Однако посетители были сплошь белые. Но все они были интеллектуалами, жаждущими послушать новый джаз. А что касается «Розы» — у нас все обстояло иначе. Музыка — это, конечно, важное дело, никто не спорит. У нас играли все блюзовые оркестры, от Арманда Пирона [83]до Уильяма Хэнди [84]. А в двадцатых годах у нас работал рассыльным сам Фатс [85]. Но для нас самым важным было создать такую атмосферу в клубе, в которой клиенты могли по-настоящему расслабиться. «Роза» была таким местом, куда можно было зайти, чтобы снять девочку, немного выпить, покурить травку — в общем, кто чего пожелает. И конечно же, у нас в любых количествах подавалась запрещенная в то время выпивка. Вы меня слышите?

Ну так вот. Тогда мне было всего-то двадцать лет, а какие бабки мы зашибали! Чистыми по паре штук за ночь. И запросто, без больших усилий.

— Ну, так что? — холодно спросила Сильвия. — Что дальше-то?

— Постой немного! Господи! Какая же ты нетерпеливая, милая моя! А дальше, вот что: зимой 1924 года мы задумались о том, как бы расширить бизнес. До нас дошло, что на западе сложилась очень благоприятная ситуация, и я поехал через всю страну в Лос-Анджелес, потратив на эту поездку черт знает сколько дней. Ну и что? Оказалось, что притоны в Лос-Анджелесе накрепко схвачены и проникнуть туда не легче, чем в тюрьму. Что легальным бизнесменам, что гангстерам не было никакой возможности потеснить этих западных парней. Они не проявляли никакого желания дать какому-то нью-йоркскому итальяшке хоть малейший шанс вмешаться в их дела, даже будь у него яйца больше, чем у слона. Вы меня слышите?

Ну так вот. Я вернулся в Гарлем примерно 24 декабря и узнал, что Тони затеял серьезные перемены в «Розе», не посоветовавшись ни с кем. Он нанял на постоянную работу какую-то новую певицу — за хорошие деньги, правда, и манеры у нее были прямо великосветские — и здорово запал на нее. Она приехала откуда-то с самого юга примерно два месяца назад. Это мне доподлинно известно. А звали ее Сильвия.

— Это моя бабушка, — перебила его Сильвия. Она неотрывно следила за каждым его словом, за каждым свистящим вдохом. — Она была джазовой певицей?

— Точно. Тебя назвали в ее честь.

— Меня назвали в ее честь, — повторила Сильвия. — Ну, продолжайте же!

Берлоне закашлялся. В груди у него клокотало, а глаза стали белесыми. Было заметно, что в нынешнем состоянии этот рассказ его сильно изматывает.

— Ну продолжайте же, — настойчиво просила Сильвия.

— Ну так вот… — начал было Берлоне и захлебнулся подступившей к горлу мокротой. Джим растерянно смотрел на Сильвию. Его тревожило, что они уж больно сильно наехали на старика, а Сильвию буквально трясло от нетерпения.

— Ну так вот. Тони… — Кашель. — Ну так вот… — Кашель, кашель. — Ну так вот, я отлично знал, каким отпетым сукиным сыном был Тони до этого, но, вернувшись, я увидел совершенно другого человека. Купидон поразил его в самое сердце. Пиф-паф!

Должен сказать, что между мной и Сильвией никогда не было теплых отношений. Согласен, эта дамочка пела как ангел, но она таила в себе слишком много тайн и секретов, для того чтобы нравиться мне, а кроме того, в ней было что-то такое… Какая-то первобытная дикость, которая меня отталкивала. По ее словам, она была из итальянской семьи, живущей на юге. Но, насколько я помню, она никогда не называла своей фамилии. Надо признать, что и она не слишком хорошо относилась ко мне. И потому, когда в двадцать седьмом году Тони взяли — да упокоит Господь его душу… — Берлони сделал паузу и перекрестился, — и потому я с тех пор и не видел твоей матери. Даже ребенком. Даже когда Сильвия стала знаменитой; целый год, когда она пела с оркестром Смака Хендерсона [86]…

— Она пела у Смака Хендерсона? — перебила старика Сильвия. — У самого Флетчера «Смака» Хендерсона?

— Да, именно у него. Правда, не слишком долго. Скоро она окончательно подсела на кокаин и от ее голоса ничего не осталось. А сама она осталась ни с чем, и только твоя мать приглядывала за ней. Но она никогда не обращалась ко мне за помощью.

Лицо Сильвии полыхало; долго сдерживаемые эмоции прорвались наружу — ведь ей слишком долго приходилось скрывать свои чувства под покровом внешнего безразличия. Но не перед Джимом. И конечно же, не перед этим стариком, погрузившимся в воспоминания.

— Да, так на чем мы остановились? — после паузы продолжил Берлоне. — Должно быть, это было в тридцать четвертом. Мы закрыли «Розу», когда Тони заболел. После этого я работал охранником у Джонни по прозвищу «Букмекер», а где-то в конце тридцать четвертого загремел в тюрьму.

— А за что? — спросил Джим.

— Меня обвинили в том, что я прямо возле собора Святого Иоанна Крестителя пришил какого-то приехавшего из Луизианы черномазого ловчилу, который встал Джонни поперек дороги. Реально они не могли мне ничего предъявить, но я, честно говоря, чувствовал себя не совсем уверенно. Да… конечно, большим умником меня не назовешь. Особенно за то, что я сказал адвокатам Джонни: «Мы ведь живем в большом городе, поэтому ничего не стоит сделать так, чтобы я и труп оказались в одном месте и в одно время, к тому же никто не будет так уж сильно убиваться из-за мертвого негра».

Джим, в горле у которого застрял ком, не сводил пристального взгляда со старика. Берлоне на мгновение смутился и отвел глаза.

— Ну да ладно, я отвлекся. Вам кажется, что я слишком долго рассказываю. Люди думают, ты сбился с темы, но это не так. Вот вы же слушаете мою историю! Но рассказывать ее — дело трудное, а всем невтерпеж. Хе-хе-хе!

Ладно. Так о чем я говорил?.. Да, через месяц после моего возвращения из Лос-Анджелеса, стало быть в январе двадцать пятого, Тони решил жениться на Сильвии. Матерь Божья, вы бы видели, какая поднялась суматоха! На свадьбе не было никого из нашей семьи, кроме меня! А через четыре месяца после свадьбы Сильвия родила твою мать, Бернадетту. Вы следите за тем, что я говорю?

Берлоне замолчал и посмотрел на Сильвию, а она, встретившись со стариком глазами, облизала пересохшие губы; лицо ее было непроницаемо-неподвижным, все внимание было сосредоточено на том, чтобы не пропустить ничего из этой истории. Размышляя про себя, она непроизвольно зажмурилась: то, что она услышала, не укладывалось в ее голове. А Джим? Он сразу все понял, и его дыхание участилось.