Вы совершенно правы, сударыня, — отвечал г-н Пиро. — Но Бог слишком справедлив, чтобы прибавлять тем, кого он карает, еще и пытку неведением. Как только душа разлучается с телом, она сразу же предстанет на Божий суд, где выслушивает либо приговор, либо слово прощения; она сразу узнает, помилована она или проклята, низвергает ли ее Господь навеки в ад или только в чистилище, где она должна пробыть лишь определенное время. Приговор этот, сударыня, вы услышите в тот самый момент, когда вас коснется сталь палача, хотя, поскольку в этой жизни вы уже очистились огнем христианской любви, вы сразу же, не проходя через чистилище, попадете в награду за ваше мученичество в сонм блаженных, окружающих престол Господа нашего.
— Сударь, — обрадовалась графиня, — я так верю вашим словам, что мне кажется, будто я уже слышу то, что вы мне сказали, и я вполне удовлетворена вашим ответом.
После этого доктор и маркиза вновь занялись прерванной вчера исповедью. За ночь маркиза вспомнила несколько пунктов, каковые она и добавила к уже записанным; время от времени, когда грехи оказывались слишком велики, г-н Пиро прерывался, чтобы она могла совершить акт покаяния.
Через полтора часа маркизе пришли сообщить, что г-н первый секретарь суда ждет ее, чтобы прочитать приговор. Известие это она выслушала с большим спокойствием, все так же стоя на коленях и лишь повернув голову к смотрителю, после чего без малейшей дрожи в голосе сказала:
— Мы только допишем с господином Пиро несколько слов, и я немедля последую за вами.
Так же спокойно она продиктовала доктору заключительные слова исповеди. После этого она попросила его прочесть с нею краткую молитву, дабы Господь примирил ее с судьями, у которых ее раскаяние вызовет не меньшее негодование, чем прежнее запирательство. Кончив молиться, она взяла накидку, молитвенник, оставленный ей отцом Шавиньи, и последовала за смотрителем до пыточной камеры, где ей должны были прочесть приговор.
Начали с допроса, продолжавшегося пять часов, во время которого маркиза признала все, что обещала признать, отрицая, что у нее были сообщники, и заявив, что не знает ни состава ядов, которыми пользовалась, ни состава противоядия, которым можно защититься от них; наконец допрос кончился, и судьи, видя, что больше ничего вытянуть из нее не удастся, дали знак первому секретарю суда прочесть приговор, каковой маркиза выслушала стоя. Вот что гласил приговор:
«По рассмотрении судом, палатами парламента и проч. вследствие отсрочки, испрошенной названной д'Обре де Бренвилье, заключения королевского генерального прокурора, показаний названной д'Обре по обстоятельствам настоящего дела суд объявил и объявляет названную д'Обре де Бренвилье покушавшейся и изобличенной в отравлении метра Дре д'Обре, ее отца, и названных метров д'Обре, заместителя председателя суда и советника парламента, ее братьев, а также в посягательстве на жизнь Терезы д'Обре, ее сестры, и в наказание приговорил и приговаривает названную д'Обре де Бренвилье к публичному покаянию у главного входа собора города Парижа, куда она будет доставлена на телеге, босая, с веревкой на шее, держа в руках горящую свечу весом в два фунта, и там, стоя на коленях, она произнесет и объявит, что, злодейски, из мести и желая завладеть их имуществом, она отравила отца, велела отравить двух братьев и покушалась на жизнь сестры, в чем она раскаивается и просит прощения у Бога, короля и правосудия, после чего она будет препровождена в выше упомянутой телеге на Гревскую площадь того же города для усекновения головы на эшафоте, каковой будет возведен на вышеназванной площади нарочито для этой цели, тело же ее будет сожжено, а пепел развеян по ветру; оную же предварительно подвергнуть обычной и чрезвычайной пыткам для открытия сообщников; объявить ей о лишении всех имуществ, унаследованных от выше помянутых братьев, отца и сестры после совершенных ею названных преступлений, а также иных полученных ею имуществ и изъятии их в пользу тех, кому они принадлежат, уплатив предварительно из оных, а равно из имуществ, не подлежащих конфискации, штраф в сумме четырех тысяч ливров королю, четырехсот ливров церкви тюрьмы Консьержери при суде на службы за упокой души названных покойных братьев, отца и сестры, десяти тысяч ливров возмещения названной г-же Манго, а также все издержки, включая сюда и таковые по процессу над названным Амленом по прозванию Лашоссе.
Учинено в парламенте дня 16 июля месяца 1676».
Маркиза выслушала приговор без страха и не выказав душевной слабости, но когда чтение закончилось, попросила первого секретаря:
— Сударь, перечтите, пожалуйста, снова. Меня так потрясла телега, она оказалась такой неожиданностью, что я потеряла нить и остальное слушала без всякого внимания.
Первый секретарь перечел приговор, и с этого момента приговоренной должен был заниматься палач; маркиза узнала его по веревке, которую он держал; она холодно смерила его взглядом с ног до головы и, не произнеся ни слова, протянула ему руки. Судьи один за другим стали уходить, и тут открылись взору разнообразные орудия пытки. Маркиза мужественно бросила взгляд на скамьи и кольца, причинившие столько мучений и исторгшие столько воплей, и, увидев приготовленные для нее три ведра с водой, с улыбкой обратилась к секретарю, не желая разговаривать с палачом:
— Сударь, наверное, здесь столько воды, чтобы меня утопить? Потому что при моем росте вы, надеюсь не собираетесь всю ее влить в меня?
Палач, не ответив ни слова, сорвал с нее накидку, а затем все остальные одежды, оставив ее совершенно нагой, и подвел к стене, где усадил на кобылу высотой два фута, используемую для обычной пытки.
Первым делом у маркизы снова спросили имена ее сообщников, каков состав яда и состав противоядия от него, но она ответила точно так же, как перед тем доктору Пиро, и только добавила:
— Если вы не верите моим словам, тело мое в вашей власти, можете его истязать.
После такого ответа секретарь дал знак палачу делать свое дело.
Тот сперва привязал ноги маркизы к кольцам, вбитым в пол на небольшом расстоянии друг от друга, потом опрокинул ее и руки закрепил в стеновых кольцах, отстоящих друг от друга примерно на три фута. Таким образом голова ее оказалась на той же высоте, что и ноги, меж тем как туловище, подпертое кобылой, выгнулось дугой, как если бы она лежала на колесе. Дабы сильней вытянуть члены, палач повернул рукоять на два оборота, отчего ее ноги, находящиеся примерно в футе от колец, приблизились к ним на шесть дюймов.
Здесь мы вновь прервем наш рассказ, чтобы воспроизвести протокол:
«На малой кобыле во время вытягивания она несколько раз повторила:
— О Господи, я умираю, умираю, хотя сказала всю правду.
Ей влили воды [51] она сильно дернулась, задрожала и произнесла следующие слова:
— Вы убиваете меня.
Спрошенная о сообщниках, ответила, что таковых у нее не было, кроме одного, который десять лет назад попросил у нее яду, чтобы избавиться от жены, но что этот человек давно уже умер.
Ей влили воды, она несильно дернулась, но говорить не пожелала.
Ей влили воды, она несильно дернулась, но, судя по виду, говорить не желала.
Спрошенная, почему, коль скоро у нее не было сообщников, она писала из Консьержери Пенотье, прося его сделать для нее все, что в его возможностях, и напоминая, что ее и его интересы в этом деле совпадают.
Ответила, что у нее никогда не было сведений, что Пенотье был в сговоре с Сент-Круа по части ядов, и сказать противное значило бы солгать перед своей совестью; поскольку же в шкатулке Сент-Круа нашли записку, касающуюся Пенотье, и поскольку она его часто видела с Сент-Круа, то подумала, что дружба между ними могла бы привести и к продаже яда; в таковом сомнении она решила написать ему, но притом как если бы это было и вправду, полагая, что оный поступок не может пойти ей во вред; Пенотье либо состоял в сообщничестве с Сент-Круа, либо нет, и ежели он состоял, то подумал бы, что маркиза сможет его выдать, и потому сделал бы все, чтобы вырвать ее из рук правосудия, а ежели не состоял, то оставил бы письмо без внимания, вот и все.
Ей вновь влили воды, она сильно задергалась, но сказала, что на этот предмет не может показать ничего другого, кроме того, что уже показала, потому как в противном случае поступила бы против совести».
